– И сказал Господь Бог: кто сказал тебе, что ты наг? Не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть? Адам сказал: жена, которую Ты дал мне, она дала мне от дерева, и я ел… Аполлинарий Матвеевич захохотал и стукнул кулачками по подлокотникам. – А?.. Каково?.. Видали вы такого подлеца, такую сволочь?!. – последнее слово он проговорил с каким-то наслаждением и даже потряс при этом кулачками в воздухе. – Кляузник и богохульник – Бог ему, вишь, плохую жену дал!.. Он будет попрекать тебя логикой, но его собственная логика такова: если ты всего лишь хозяйка, значит, ни на что другое не годишься, а если ты математик или, упаси Бог, генерал, значит, тебя никто замуж не взял… Не-е-т! Есть человек, а есть мужчина и женщина, и в человеке это едино… Мужским или женским бывает только тело… Ищи настоящего человека, а главное – будь человеком… Не все люди, которых ты встретишь, окажутся теми, за кого себя выдают, то бишь людьми. Поэтому – ищи человека!.. С этими словами старик поднял палец, затем и сам поднялся и, махнув на Ольгу рукой, покинул комнату. Ольга осталась одна и задумалась. Спать ей совершенно не хотелось, она чувствовала себя бодрой и больше всего на свете хотела бы выйти на свежий воздух. Но поскольку это было невозможно, Ольга покорилась. Тем более Аполлинарий Матвеевич ей нравился и отнюдь не казался опасным. Он, конечно, смешной и странный: обозвал Ольгу «дурой», да и рассказывает какие-то чудные вещи, которых Ольга почти не понимает. Но всё же говорит он интересно. А на «дуру» Ольга совсем не обижается – в конце концов, он прав: Ольга действительно не знает жизни. Раньше она существовала в каком-то совсем другом мире, это был маленький женский мир, ограниченный с четырёх сторон гимназией, домом, бердянским городским садом и лиманом. Это был мир фантазий и грёз – большинство его обитательниц ничего другого не знали и ни к чему более не были допущены. Это был своего рода большой гарем, где вокруг ничтожных дел кипят великие страсти, где мужчины живут так, как считают нужным, а женщин держат взаперти, отпирая их тоже, когда считают нужным. Но потом Ольгу выбросило из этого замкнутого мирка в мир действительной жизни, столкнувшись с которой, Ольга заболела. – …Что же тут удивительного? – как бы отвечая на Ольгины мысли, говорил на следующий день Аполлинарий Матвеевич. – Ты возлюбила много, оттого и мытарства твои. Как сказано-то?.. Блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех… Вот и тебя за Него гонят! Вот и выходишь ты вроде блаженной. Для Бога это, положим, хорошо… богоугодно это. А вот жить эдак тяжело. И тебя жаль, ибо сожрут тебя!.. Ко мне же, так мыслю, тебя сам Бог и привёл. Потому как попади ты в другое место… А впрочем… Что и толковать об этом!.. Тут Аполлинарий Матвеевич встал, обошёл кругом кресла и снова уселся. – Понимаешь ли ты сама, чего хочешь? – продолжал он. – Нет. А я понимаю. И тебе объясню… Ты хочешь любить – обычная бабья история. Оттого ты и за Христом побежала, и отёрла Ему ноги волосами своими… Он усмехнулся. – Но ведь ты – дурёха, это у тебя на лице написано… А таких любовь доводит до цугундера. И тебя доведёт – попомни моё слово… Тебе бы дома сидеть, но нет – тебя понесло!.. Нашёл бы тебе папенька муженька, какого-нибудь эдакого… купчика… Нарожала бы ты ему детишек, провожала бы ты его в кенассу… А главное – любила бы до головокружения. Но тебе – что?.. Тебе захотелось весь мир приять!.. Как там у тебя сказано? «О если б мог в свои объятья, та-та-да-та-да-та-да братья… и всю природу заключить…» Так что ли?.. – Так, – улыбнулась Ольга. – Только это не у меня, а у графа Толстого. – Нева-ажно! – поморщился старик. – Графа Толстого из дома за стишки не выгоняли… Бог-то тебя, может, и оценит. А вот мир, куда ты из папенькиного дома со стишками этими вылезла, не оценит… Сожрать – сожрёт… Но не оценит. Это уж как пить дать. Человек вообще – животное хищное. Вот выдумал правила, чтоб уж совсем в открытую друг на друга не кидаться, выдумал правила и живёт по ним… Но ты помни, всегда об этом помни: всё, всё на свете придумано человеком! И нет ничего другого на свете!.. Навыдумывал себе религий, сословий, семей – всё придумал и сам играет… А не будешь играть – тебя сожрут. Надо быть сильным, чтобы не играть. Вот я не хочу с ними играть… не желаю! Оттого и один сижу… Но ты-то… ты даже так не сможешь!.. Всё человечество едет в одной рассохшейся телеге. И многие думают: «Спрыгнул бы, да некуда…» И едут дальше. И вот они едут, им тесно, скучно, и от скуки нравится им дробиться, а потом ненавидеть друг друга. Так что забывают они о главном: родились-то все прежде всего людьми! А уж потом мужчинами и женщинами, русскими и поляками, христианами и иудеями… Вот все грезят о революции, но спроси: чего они хотят увидеть после революции?.. Многие понятия не имеют. А нужна всего лишь апостольская республика, ибо сказано у апостола: «Несть Иудей, ни Еллин: несть раб, ни свободь: несть мужеский пол, ни женский: вси бо вы едино есте о Христе Иисусе». Идеальное общество не должно быть делимо. Людей разделяет пошлость, когда главное заменяют неглавным. А что есть главное в сообществе человеческом? Любовь, жизнь во имя ближнего своего. И какое имеет значение, кто твой ближний – китаец, мусульманин или женщина?.. Но люди в пошлости своей забывают главное, забывают, что они люди. Потому говорю тебе: ищи человека! Ибо пока нет апостольской республики, человека приходится искать… – А Бог? – спросила удивлённая таким поворотом Ольга. – Бог? Ты спрашиваешь, что есть Бог? Так вот слушай: Бога не видел никто никогда. И Бога мы знаем по заповедям. Вот мой Бог!.. Всё остальное – кумиры… Поняла?.. Ольга кивнула. – Ничего ты не поняла… Обращаясь к Ольге, Аполлинарий Матвеевич то вскакивал и вздымал руки, то снова усаживался в кресло, а то вдруг принимался стучать кулаками по подлокотникам. А поскольку Ольга мало что понимала из сказанного им, старик походил на Франциска Ассизского, проповедавшего птицам небесным. – …Зачем ты живёшь? – грозно спрашивал Аполлинарий Матвеевич Ольгу на другой день. – А я зачем живу? Зачем все живут?.. Но Ольга молчала, вытаращив глаза и втянув голову в плечи. – Вот ты начиталась стишков, выползла из своей скорлупы – и что дальше? Зачем всё это?.. Жизнь – это движение, исход из застывших состояний. Исход, потому что обратного пути нет… Помнишь ты, что стало с женой Лотовой?.. А почему, ты думаешь, она обратилась в соляной столб? И не дав Ольге ответить, он продолжал: – Попытка вернуться назад – это самоуничтожение. Поняла? Ольга кивнула. – Ничего ты не поняла… Так вот запомни: ты очутилась здесь, потому что прежняя жизнь отмерла для тебя, и ты совершила свой первый исход. Готовься к тому, что их будет впереди много. И для тебя они обещают быть болезненными… Он помолчал, о чём-то задумавшись или вспомнив о чём-то. Потом вдруг, словно очнувшись, продолжал: – Жизнь – это движение, а смысл этого движения – поиск. Человек ищет, даже не сознавая этого. Можно сказать, что все мы ищем друг друга, мы живём, чтобы найти человека… Не любого скота в человечьем обличье, а настоящего человека! Это не так уж мало, не так уж худо и не так уж просто. Увидеть человека значит лицезреть Бога, дьявол – обезьяна Бога, человек – Его отражение. Только сперва найди человека! За всю твою жизнь ты, может быть, встретишь лишь одного человека. И если в тебе самой сохранится человеческое, ты узнаешь его. А нет… Ты была в зоосаде?.. Впрочем, что я… Но ты могла бывать в цирке!.. Ольга кивнула. – Вот видишь!.. Так ты, наверное, видела там слона!.. Наверняка ты шла для того, чтобы как раз таки поглазеть на слона! В твоём возрасте в цирк ходят именно за этим. Ольга тихонько хихикнула. – Так вот. В этот мир ты явилась как в цирк или зоосад, с одной-единственной целью, поглазеть на одного только зверя – на человека. Осталось его найти… А иначе… иначе всё зря… Но это не значит, что все мы родились, чтобы любоваться друг на друга. В цирке не все звери – слоны. В жизни: не все люди – человеки. Но ища, помни: рядом ведь тоже кто-то ищет. Так почему бы тебе не увенчать его поиски?.. Очень скоро Ольга привыкла к Аполлинарию Матвеевичу и всякий раз ждала, когда он появится в её комнате. Она слушала его, сидя в постели и натянув одеяло на подбородок, следя за стариком взглядом, полным любопытства. Её чрезвычайно развлекали эти выступления старика, малопонятные, но, очевидно, очень оригинальные – ничего похожего Ольга раньше не слышала. Аполлинарий Матвеевич был, конечно, прав: его слова не оседали в Ольгиной голове, влетая в одно ухо и вылетая в другое. Но само действо, само явление мудрствующего старика действовало на Ольгу завораживающе. Что же касается самого старика, то для него наступило время, когда ему, проведшему жизнь в одиночестве, в невысказанных размышлениях о бренном, понадобился молчаливый слушатель. Ольге, во-первых, некуда было деваться, а во-вторых, разговоры старика её развлекали. Тем более никаким другим развлечениям просто неоткуда было взяться. Так что оба сходились даже и с удовольствием, находя друг в друге недостающее. Прошло несколько дней. И Ольга уже настолько поправилась, что проснувшись, простаивала у окна, пока Аполлинарий Матвеевич не предупреждал своего появления коротким стуком. За окном вились ласточки и, казалось, приглашали Ольгу к себе, на волю. Но стоило постучать в дверь Аполлинарию Матвеевичу, как Ольга запрыгивала под одеяло, после чего старик входил и продолжал свои поучения. Но однажды Аполлинарий Матвеевич объявил Ольге: – Сегодня прекрасный день… – Значит, я могу встать и выйти? – обрадовалась Ольга. – Я хорошо себя чувствую!.. И… мне бы так хотелось выйти на улицу!.. – Э-э-э! – поморщился Аполлинарий Матвеевич. – Это совсем не то!.. Хотя, впрочем, ты действительно скоро сможешь меня покинуть… Но дело не в этом… Сегодня прекрасный день, потому что мне открылось, как устроить твою судьбу. Ольга затаила дыхание. – Вот, взгляни… Как ты думаешь, что это? – и Аполлинарий Матвеевич подал Ольге листок бумаги. Ольга прочла: – «…По сему моему векселю повинен я заплатить в Харькове дворянину А.М. Искрицкому три тысячи рублей, которые я получил от него…» Да ведь здесь сказано: вексель!.. – Вексель!.. Дураку ясно, что вексель… Не-е-ет, голубушка! Врёшь!.. Это – приглашение на брачный пир. Старик выхватил из рук Ольги вексель и помахал им в воздухе. – Этот мерзавец должен мне три тысячи. Сейчас он в Германии, пьёт какую-то глупую воду. Но скоро он явится и должен будет вернуть свой должишко! Но я не возьму его денег. Мне не нужны его глупые деньги… В счёт долга… он поведёт тебя под венец… – Но… – начала было Ольга. – Не сметь! – закричал старик и даже выпрыгнул из кресла. – Не сметь мне перечить. Иначе под венец пойдёшь прямо из этой комнаты, здесь будешь жениха дожидаться… Не забывай, о чём я говорил тебе, – он снова уселся в кресло. – Ты живёшь в мужском мире, устроенном по правилам, которые выдумали мужчины. И выдумали они эти правила для себя… Женщине в этом мире отведён лишь тёмный кут. Когда-нибудь это плохо закончится, но пока… Пока либо ты подчиняешься его правилам, либо он снасильничает и скажет, что ты сама виновата. Обычный мужчина ненавидит отвергающую его женщину и презирает принимающую… Ты, конечно, ничего не понимаешь, но это и неважно, ты, главное, слушай!.. Замужнюю женщину обидеть сложнее. Гораздо сложнее, нежели одинокую девицу, к тому же изгнанную отцом из дома. И поэтому я решил: тебя необходимо выдать замуж. Тебе вовсе необязательно любить своего мужа. В обмен на вексель нам от него нужно твоё положение! Важно, что обидеть тебя будет не так-то просто… Ты спросишь, каков он. Ну… ему немного за сорок, он недурён. Правда, он мот и мерзавец… Но это совершенно неважно! Что нам за дело до его порядочности? Нам нужно совсем другое. В конце концов, пусть женится и катится ко всем чертям… Пока он не явился из своего Бадена, Эмса – или где он там пьёт свою мерзкую водицу – я беру тебя на своё попечение… Жить ты будешь не у меня – не бойся. Это уже неприлично, раз ты чужая невеста. Я найду для тебя квартиру… в счёт векселя… А может, в счёт твоего приданного… Не так уж это и важно… Ничего другого мне всё равно в голову не приходит. А то, что пришло – не так уж и худо… Твоего согласия я даже не спрашиваю. Я не желаю знать, что ты об этом думаешь. Я не собираюсь становиться поставщиком домов терпимости, поэтому я и должен тебя пристроить. А там – живи как знаешь… Завтра тебе выдадут одежду, и ты сможешь выйти из комнаты… А скоро мы устроим и твой переезд… Ольга, уже успевшая понять, что возражать старику бесполезно и что если он что придумал, то разубедить его невозможно, решила выжидать. В конце концов, почему бы и в самом деле не выйти замуж? Если бы она была влюблена в одного, а её сватали за другого, за нелюбимого, это было бы ужасно. А сейчас, когда она не знает, куда идти и как жить, замужество – не худший исход для неё. Тем более что будущий муж, судя по рассказу Аполлинария Матвеевича, человек не бедный и работать её не заставит, а может быть, они и полюбят друг друга. Во всяком случае, Ольга уже почти любит его. Ну или… хотела бы полюбить… Старик сдержал своё слово: на другой день Татьяна принесла одежду, и Ольга впервые после болезни ходила по квартире Аполлинария Матвеевича, рассматривала книги и фарфоровых собачек на каминной полке. И даже высунула нос на улицу. А ещё спустя два дня Ольга со своим чемоданчиком, а рядом Аполлинарий Матвеевич выдвинулись в сторону Екатеринославской улицы. Где в одном из домов для Ольги распахнули двери две комнаты, в которых ей суждено было дожидаться своего неведомого жениха. * * * Квартира Ольги, обставленная весьма скромно, оказалась вполне уютной и чистой и привела свою новую хозяйку в восторг. Это была отдельная квартира со своей кухней и даже прислугой. Никогда ещё Ольга не жила самостоятельно, никогда не распоряжалась хозяйством. Теперь же в её владение попала спальня с чудесной маленькой кроваткой и туалетным столиком, а также гостиная, она же столовая, где нашлось всё, что только может понадобиться: и круглый стол, и слегка потёртый сафьяновый диван, и даже небольшой книжный шкаф, в недрах которого Ольга обнаружила Пушкина, Гоголя, Бальзака, переведённого на русский язык, но главное – «Сочинения графа А.К. Толстого», что произвело на Ольгу особенное впечатление. Наличие в шкафу любимой книги, перевернувшей жизнь Милки Ламчари, Ольга расценила как добрый знак. Но даже если и не оказалось бы на полке графа Толстого, Ольга всё равно была бы счастлива. Она уже не помнила, что неделю тому назад чуть было не оказалась на улице, где, как уверял Аполлинарий Матвеевич, её неизменно ожидала бы участь публичной женщины. Теперь зато Ольга была невестой. Правда, она всё время забывала, как зовут её жениха, но разве это так уж важно? Ведь рано или поздно он приедет, а уж имени своего мужа Ольга наверняка не забудет. А пока что надо обжиться, привыкнуть к Харькову, научиться хотя бы немного хозяйствовать. Мало-помалу Ольга перезнакомилась с соседями, которым по вкусу пришлась новая жилица – приветливая и миловидная, ни разу не отказавшая никому в помощи. А уж с Натальей Максимовной Штерн Ольга и вовсе сошлась коротко. Наталья Максимовна годилась Ольге в матери и уже дважды успела овдоветь. Она была ещё очень хороша собой, так что Ольга засматривалась на свою старшую товарку, и почему-то всегда носила только тёмно-синие платья. От первого брака у Натальи Максимовны остался сын Сергей, по отцу Садовский, постигавший в университете математику. От второго брака – сыновья десяти и восьми лет – Мика и Кока. С некоторых пор не проходило и дня, чтобы Мика и Кока не являлись к Ольге поболтать, сыграть в дурачки, поесть чего-нибудь вкусненького, а то и выпросить двугривенный. – Зачем вы балуете их, Ольга Александровна? – увещевала Наталья Максимовна. – Они ведь на голову сядут. – Пусть садятся, Наталья Максимовна! Пусть садятся! – отвечала, смеясь, Ольга. – Мне ведь это только приятно. Ребятишек я люблю, а к вашим и вовсе привязалась, точно к родным. – Как мать, – степенно отвечала вдова, – я не могу не благодарить вас. И всё же предупреждаю: ведь это же злодеи, форменные разбойники! Но Ольга всё только смеялась, радуясь, что и Мика с Кокой, и Наталья Максимовна, и Сергей Садовский, с которым она только раскланивалась, но который ей сразу понравился, стали ей родными, почти семьёй. И она была счастлива быть им полезной. Словом, прошло не так уж много времени со дня изгнания Ольги из родного дома, как она, чуть обогревшись и отдохнув после бурных, хотя и непродолжительных скитаний, снова была довольна всем, что окружало её. Потребность радоваться жизни была столь сильна, что Ольга не запоминала обид, а обо всех людях, с которыми ей пришлось столкнуться, думала не иначе как с искреннейшей приязнью и улыбкой. Теперь у неё началась новая жизнь, и единственное, чего недостаёт в этой жизни – родителей. Ах, если бы только отец всё правильно понял тогда! И как жаль, что Ольга не может показать им свою новую квартиру, познакомить с Аполлинарием Матвеевичем, то и дело заезжавшим проведать Ольгу и рекомендовавшим её невестой, так что все соседи вокруг знали, что Ольгин жених за границей. А как бы хотелось рассказать родителям о женихе! Правда, рассказывать совершенно нечего, даже фамилию его Ольга то и дело забывает. Но, как говорит Аполлинарий Матвеевич, это не важно. Важно, что она – невеста, а скоро будет женой. Как это, должно быть, приятно – быть женой. Ольга ни на минуту не сомневалась, что само осознание себя в этом качестве не может не доставлять женщине удовольствия. Конечно, бывают и неудачные браки, как, например, у доктора Арабаджи, а точнее – у его покойницы жены, отправившей себя на тот свет из-за собственного супруга. Но ведь это совсем другое! Ольга не сомневается, что ей-то уж обязательно повезёт. А когда она выйдет замуж, то непременно с мужем поедет в Бердянск, ведь всё уже будет совсем по-другому. Стоило Ольге успокоиться и отдохнуть, как она вновь погрузилась в своё полумечтательное состояние, как будто именно это состояние и было для неё самым, что ни на есть естественным. Как будто, не имея возможности грезить наяву, Ольга испытывала нечто похожее на то, что испытывает рыба, оказавшаяся вдруг на берегу. Внутренний мир Ольги напоминал какой-то заросший сад, где всё переплелось и благоухало, где среди сплетшихся кустарников и деревьев ворковали горлицы, прищёлкивали соловьи и цвели розы. В этот свой сад Ольга готова была пустить всех, кто только пожелает войти, всем была рада и для каждого сорвала бы розу с ветки. В этом саду Ольга приготовилась ждать своего неведомого жениха, но вскоре случилось так, что жених перестал быть желанным гостем в её саду. Произошло это неожиданно для самой Ольги, но иначе, вероятно, просто и быть не могло. – Ольга Александровна! – услышала она, поднимаясь к себе в квартиру со свёртком только что купленных груш. Груши так соблазнительно пахли, что Ольга торопилась домой, чтобы поскорее разделаться с ними. Как вдруг кто-то окликнул её. Она остановилась и, немного испугавшись чего-то, обернулась. Кто-то бежал за ней снизу по лестнице, но Ольга пока не видела, кто же это. За несколько секунд ожидания Ольга разволновалась так, словно ожидала увидеть перед собой зверя из бездны. – Ольга Александровна, погодите! – снова услышала она тот же голос и в следующую секунду увидела окликавшего. Ольга облегчённо вздохнула: это был Сергей Садовский, студент, старший сын Натальи Максимовны. – Ольга Александровна, простите! Я бежал за вами и звал, но вы не слышали, – начал Садовский, остановившись. Теперь их с Ольгой разделяли несколько ступенек. – Я бежал, чтобы поблагодарить вас! Вы так добры и любезны. Матушка только о вас и говорит… – За что же вы меня благодарите? – улыбнулась Ольга. – Как за что?.. Говорю же: матушка просто бредит вами! Она вам страшно признательна за Мику с Кокой. Вы так много возитесь с ними… Право, я удивлён и восхищён. Что они вам?.. Да и не заслуживают они того, будем откровенны… Вы очень… очень добры и… И вообще милы… Да нет! Что я?.. Вы добры и… очень красивы. Это правда! Позвольте мне иногда навещать вас, Ольга Александровна. Уверяю вас, со мной вам будет интереснее, чем с этими двумя бездельниками! – Они вовсе не бездельники… – смутилась и потупилась Ольга. – А впрочем… я всегда буду рада… Но зачем же?.. Пусть они приходят, как и прежде, приходите и вы… Извините, Сергей Милентьевич, мне сейчас нужно идти… Она заторопилась, засуетилась, и выронила свёрток. Бумага лопнула, и груши с глухим стуком рассыпались по лестнице. Послышалось короткое чавканье – одна груша лопнула, усугубив и без того мгновенно расползшийся сладкий, назойливый запах. Ольга ахнула. Но Садовский уже через мгновение прижимал к себе собранные со ступеней груши. – Вот и выпал повод зайти к вам, – улыбнулся он растерявшейся Ольге. Они поднялись в её квартиру. Прислуги не было дома. – Сюда, пожалуйста, – указала Ольга. Садовский прошёл в кухню, где наконец избавился от ароматной ноши, опустив груши на стол.