Впрочем, заготовка дров не заняла много времени. Сухостоя достаточно, топорик был бритвенно острым, а руки в предвкушении приключения – неутомимыми. Вскоре у кострища появилась хо-о-орошая горка дров. Потом я сел под клен, перекусил и хорошенько напился. Следовало решить, с чего именно начать. Специально бродить по горе, заглядывая под каждый куст в поисках моего знака, я не хотел. А вот облазать закоулки, поохотиться на наглых козлов, облюбовавших гору, вдоволь наесться ягоды, найти и забраться на самое высоченное дерево на самой макушке горы… Я собирался хорошенечко поразвлечься, чтоб было чем потом хвастаться приятелям. Еще хорошо было бы найти клад. Наверняка, думалось мне, древние не могли пройти мимо такого поразительного места. Уж кто-нибудь из прежних, живших еще когда боги не спали, точно мог спрятать здесь какую-нибудь замечательную вещь. Золото или драгоценные камни меня совершенно не привлекали – я не знал, зачем они нужны. А вот обнаружить могущественный артефакт – вот это да! Я даже хихикнул, когда представил, как я приношу старейшинам какую-нибудь штуковину вроде Длани Могущества Жизни, или Колчана Попутного Ветра… и мне дают имя – Длань. Брррр. Колчан, впрочем, еще хуже… Какая-то собачья кличка получается… Лучше уж – Ветер! Вот достойное имя! Оставалось только найти. Но я нисколько не сомневался, что артефакт здесь есть и поджидает именно меня. А значит, нужно лишь пойти и забрать… Но подстрелить козла – тоже здорово. Обмазанное глиной, запеченное в углях мясо – вкуснятина, пальчики оближешь. Только рога с собой тащить не стоит. Не хватало еще заполучить имя – Козел. Гадость какая… Решение было принято. Рогатые особо и не прятались. Крутой склон горы оказался весь покрыт тонюсенькими ниточками троп с многочисленными нишами под корнями кустов. В этом лабиринте, прекрасно видном от крайних к склону деревьев, обреталось не меньше двух десятков тонконогих козочек с козлятами и грозным самцом во главе. Украшенный здоровенными витыми рогами, вожак тут же уводил стадо, стоило лишь на пару шагов выйти из тени перелеска. Причем явно охотники их вниманием не баловали. Стадо меня скорее опасалось, но уж точно не боялось. Зато удалось высмотреть подранка. Подросток скакал на трех ногах и постоянно отставал. Так что все сомнения отпали: зиму этот парень все равно не пережил бы. Когда солнце перевалило за полдень, стадо, убедившись прежде, что им ничего не грозит, отправилось наверх. Явно к роднику. А я, сидючи на ветке дерева, почувствовал себя глупцом. Даже уши загорелись. Полдня подкрадываться, седалище отсидеть в засаде – и не догадаться, что рано или поздно животные пойдут на водопой… Какой я, к лешему, охотник! Слава Спящим, хоть никто моей оплошности видеть не мог… Я в сердцах пнул какую-то гнилушку и, больше не скрываясь, отправился выискивать подходящую ветку на лук. И ничего лучше клена не нашел. Остальные-то деревья на горе – ели, сосны да березы. Из их древесины тоже можно было оружие смастерить, да только это уже искусство. И заняло бы такое действо уж точно больше трех дней. Мне же нужна была просто ровная палка на один выстрел. Я снял с кленовой ветки кору и положил в тень подсыхать. Тетива у меня была припасена, а вот к изготовлению стрелы стоило подойти серьезно. Мне нужен был крепкий сухой прутик, толщиной в палец и длиной в руку. Пришлось облазать все окрестности, набрать целый веник кандидатов и так и не выбрать тот, чтобы полностью подходил. Сухие веточки были слишком хрупкими, а срезанные с живых деревьев – излишне сырыми, их при подсыхании могло выгнуть дугой. Позориться второй раз, пусть этого никто и не увидит, совсем не хотелось. Солнце клонилось к закату. Я, злой и усталый, вернулся в лагерь с горстью никчемных заготовок. Торопливо их ошкурил, туго связал ремешком в один пучок и бросил в шалаш. В животе бурчало от голода, настроение было отвратительным, да еще козлячий молодняк, словно в насмешку, затеял игры за бугром у родника. Наконец что-то спугнуло парнокопытное стадо. Орда рогатых, лавиной снося подлесок, унеслась к спасительной круче. И сразу даже как-то от сердца отлегло. Так им, демоновым отродьям. Нечего тут… Мурлыкая себе под нос какую-то простенькую песенку, приготовил нехитрый ужин, выпил остатки воды из принесенных с собой фляг и уселся на камень у самого костра. Пора было заняться стрелой. Мой веник подсох. Ремешок не давал прутикам вольно гнуться, так что оставалось лишь придать им требуемую твердость. Вот и пришлось, обжигая пальцы, крутить пучок над пламенем, внимательно следя за тем, чтобы на открытую древесину не попадала сажа. Потом проворачивал заготовки в тугом свертке и снова насыщал их силой огня. С первой звездой решил, что сделал все, что мог, и этого достаточно. Ну, не на войну же я готовился. Развязав кожу, выбрал лучшую заготовку и тонким концом сунул ее в угли. И пожалел, что не взял с собой нож. Подошел бы любой, даже тот, которым мама с сестрами чистят овощи. У меня был замечательный топорик, но его лезвие было слишком толстым для тонкой работы. Когда счистил золу с обгорелого края и убедился, что стрела получилась достаточно острой, занялся пяткой и оперением. Совиные перья нашлись еще днем. Я даже всерьез подумывал, а не приволочь ли мне их старейшинам в виде знака. Но передумал. Снова пригодился бы нож, но раздавить ствол пера можно было и камнем. Нитка, выдернутая из подола плаща, накрепко скрепила древко и перья. Пятку пришлось вытачивать об острый край камня… Баланс оказался не ахти – наконечник нечем было заменить. На празднике ветра, поздней весной, такая стрелка вызвала бы ураган смеха. Но это было лучшее, что я тогда смог смастерить, и даже был вполне горд проделанной работой. На всякий случай снова примотал творение к ровной жердине опоры шалаша, чтоб стрелу не повело от утренней сырости. Сходил в кустики, поминая демонов и свою же бестолковость, уже в полной темноте сбегал к роднику с флягами. Расстелил у огня спальный мешок, улегся и, заложив руки за голову, взглянул на небо. Старики говорили: пока Спящие были живы, небо было мертво. В лесу, под кронами гигантских деревьев, не особо разглядишь, но мы, будучи детьми, верили. А вот тогда, глядя на россыпь переливающихся разными цветами бриллиантов в угольно-черной бездне, я верить перестал. Как такое могло быть неживым? Наискось, расплываясь причудливыми фигурами, сжимаясь беспросветными пятнами самой Тьмы, мигал бесчисленными огнями Звездный Путь. И чем больше я смотрел на это, тем больше мне казалось, что оно смотрит на меня… На рассвете, когда я, озябнув, проснулся, никакого тумана не было и в помине. Небо было чистым, бездонным и бесконечно голубым. Легкий ветерок покачивал ветки древнего клена и посыпал спальник сединой уснувшего костра. Такая благодать была, что вставать не хотелось, и кабы не давление изнутри, настойчиво звавшее в укромное место, так и валялся бы до обеда, позабыв про охоту. Дождя ночью не случилось, так что под пеплом, конечно же, нашлись тлеющие угольки. Оживив костер, подкинул прыгающим огонькам гнилой пень и вприпрыжку поскакал к роднику умываться. По пути еще успел себе попенять за лень: вчерашние подкрадывания не прошли бесследно для чистоты лица и особенно рук. Козлиное племя берега ручейка сегодня еще не посещало – родник был студен, чист и полноводен. Так что и место для водных процедур выбирать не пришлось. Вытереться было нечем. Сколько бы я ни тряс руками, ни размазывал влагу по лицу, капли нет-нет, да норовили забраться в глаза, малюсенькими искорками висели на бровях и ресницах. Попробовал фыркать, как весенний медведь, не поймавший рыбку в реке. Должно быть, это весьма забавно выглядело со стороны, но на горе я был один, так что стесняться некого было. Пора было перекусить да и приниматься за изготовление простенького лука. Но мокрыми руками лезть в мешок было противно. Так что я решил, пока подсыхаю, выяснить – куда же девается ручей. Далеко идти не пришлось. Уже через десяток шагов, раздвинув нависающие ветки тальника, нашел маленький кривой овражек, обрывающийся прямо над Крушинкой. Склоны овражка оказались слишком крутыми. Желания преодолевать препятствия, да еще с невысохшими руками, совершенно не было. Пришлось поворачивать назад и снова продираться сквозь беспорядочные тальниковые заросли. Протиснуться не слишком шумно, да еще пользуясь только тыльной стороной ладоней, – задача не из легких… Может быть, именно поэтому, выбравшись, я сразу увидел след. Всего один четкий, достаточно крупный отпечаток на размокшей земле у ручья, перекрывающий более глубокие ямки козлиных копыт. Зверь прошел здесь явно позже рогатых и был несколько легче их. И раз края следа уже успели подсохнуть, он пробежал здесь вчерашним вечером. – Ага, – хмыкнул я себе под нос. – Так вот кто вас, козлячьи морды, вчера спугнул. По форме лапа неведомого животного напоминала волчью: четыре четкие подушечки с четырьмя глубокими выемками когтей. Только пальцы все-таки расставлены шире… Мне стало интересно. Теперь, неторопливо продвигаясь к лагерю, я искал и находил множество знакомых отметин. Старых – уже высохших, и совсем свежих – оставленных не позднее минувшей ночи. Странно, что я не замечал их раньше – неправильный волк и не думал скрываться. Была еще одна странность, которая тем не менее меня не насторожила: я совсем не чувствовал это существо. Медленно переползавшее стадо рогатых, десяток белок, гнездо сороки на раскидистой березе у тропы вниз – этих, стоило захотеть, я ощущал прекрасно. Будь этот зверь больным волком, и он не укрылся бы от моего дара. Но нет. Хищник не принадлежал Великому лесу! Его дух посвящен другим стихиям… – Демон его знает… – пожал плечами я и поежился. Не хотелось и думать, что это отродье, вполне возможно, именно в тот момент смотрело на меня из-под ближайшего куста. В лагере следы тоже быстро нашлись. Причем совсем свежие. У костра, прямо на спальнике, у шалаша… Тварь даже пробовала раскопать укрытые в нише продукты. Перспектива остаться на горе без припасов абсолютно не радовала. Я все еще не осознавал опасности. Демоны на земле следов не оставляют. А зверей я отказывался бояться! И все-таки, сразу после припозднившегося завтрака, прежде чем приняться за лук, я поднял и подвесил на клене флягу воды и те из продуктов, что не испортятся на жаре. Рассудил, что этого мне вполне должно хватить на сутки. Теперь, со спокойной уже душой, можно было заняться луком. И снова остро необходим был нож. Углубления на концах плеч получались слишком грубыми. Я боялся испортить тетиву – она служила мне верой и правдой уже с год, и было бы жаль потерять ее из-за ерунды. Пришлось снова взяться за осколок камня и тереть, тереть, тереть, шлифуя плечи будущего лука. Солнце неумолимо взбиралось на пик неба. Приближалось время козлячьего водопоя. Нужно было торопиться, но я был готов отложить охоту на завтра, если не успею все сделать правильно. В самом конце, тщательно выскоблив рукоять с внутренней стороны, я начертал на ней руну Ветер. Получилось не слишком красиво. Все-таки инструментов здорово не хватало, а одна из забракованных заготовок для стрел – не лучшая им замена. Но я был искренен и вложил в маленький символ столько силы и желания, что мой легконогий друг охотно откликнулся. Корявая кленовая палка стала настоящим, хоть и слабым, луком. Время подходило к обеду, но есть я не стал. На охоту лучше выходить слегка голодным – это обостряет внимание. А вот жара, которую не смог сдуть даже плотный западный ветер, мне совсем не нравилась. Сидеть в засаде на пекле – дело малоприятное. Но отступать я был не намерен. Поднялся, привесил к поясу топорик, поднял с земли лук со стрелой и отправился на охоту. Встал в тень, лицом к ветру, но не на пути рогатого племени. Пару мест я присмотрел еще утром. На счастье, одно из них подошло. Теперь оставалось только ждать. Козлы не торопились. То ли вчерашняя неведомая зверюшка у водопоя здорово их перепугала. То ли день выдался не таким жарким, как вчера. Мне оставалось лишь терпеливо ждать. Имея корявый лук и единственную стрелу без наконечника, я мог рассчитывать только на один выстрел. И попасть нужно было в пятачок на теле козлика меньше половины ладони по размеру. Если бы мне это удалось, я мог бы с гордостью рассказывать об этой охоте своим внукам. Наконец орда решилась на поход к воде. Куцехвостые стремительно проскакали рощу, отделявшую их любимый склон от ручья, и вдруг все оказались на берегу. Вот он, прямо передо мной – мой долгожданный трехногий козлик! Я усиленно проморгался и принялся медленно поднимать оружие… Серо-рыжая неопрятная тень на четырех крепких лапах выметнулась из-под куста. Козлы брызнули в разные стороны, даже не подумав сопротивляться. И только моя цель, жаркое, вкус которого я уже почти ощущал, не поспевала за стадом. Спустя миг, огласив перелесок предсмертными хрипами, душа козленка отправилась на небесные пастбища. А я обнаружил, что стою, по пояс высунувшись из кустов, с натянутой тетивой. Выстрелить я так и не успел. Над моим ускользнувшим ужином победителем стоял другой охотник. Самый опасный зверь в лесу не медведь. Косолапый ленив и трусоват. Росомаха смертельна в гневе, но легко пугается любого существа выше ее. Волки вообще не нападают первыми, если, конечно, совсем не оголодали, предпочитая подъедать ослабленных или раненых соседей по лесу. На пару недель в году и свидания с оленями лучше отложить – во время гона самцы не видят преград. У барсуков весьма длинные когти на передних лапах… Конечно, и сотня белок может доставить пару мешков неприятностей, но это уже совсем невероятно. Бывает, в лес уходят собаки. От голода, потеряв хозяина или увязавшись за волчицей во время течки. Бывает, собаки остаются в лесу жить. Вот тогда они становятся проклятием. Они много умнее и предприимчивее волков. Хитрее лис. Они не боятся охотников и легко уходят из ловушек, а охотясь, не ограничиваются самыми слабыми. В голодные времена могут отобрать добычу у волков или медведя. Или забежать в ближайшее человеческое селение, к помойной яме. И никого это там не удивит и не напугает. Но не в самом сердце леса. Передо мной стояла большая дикая собака. Свежая кровь капала с клыков с мизинец длиной, и я боялся шелохнуться. Сука смотрела прямо в глаза. Стрела лежала на тетиве. Стоило расслабить кисть, и стрела отправилась бы в цель. И лишь осознание того, что едва заостренный прутик не убьет здоровенного волкодава, удерживало от опрометчивого выстрела. Два охотника над телом добычи… Я чувствовал напряжение мышц этой твари. Я знал, что она готова атаковать. И еще она сомневалась: все-таки в руках у меня было оружие, уж ей-то не знать силу лука! – Это твой козел, – сжав бешено бьющееся сердце в кулак, изо всех сил стараясь дышать ровно, выговорил я. – Твоя добыча. Я уступаю. Мне показалось – она поняла. Очень хотелось, чтоб поняла. Опасаясь повернуться ко мне боком, сука отступила на пару шагов. Секунду выждав, я тоже, не делая резких движений, спиной вперед, отступил в кусты. Руки свело. Пальцы побелели, но я боялся ослабить натяжение. Знал: могу и не успеть, если тварь передумает. Так и шел, натыкаясь спиной на деревья, пока не перестал различать блеск ее глаз. А потом слился с лесом. Никогда до этого у меня не получалось так двигаться в Великом лесу. Я торопился, руки болели, а спина взмокла от страха, но ни единая веточка не хрустнула под ногой. Ни один лист не шелохнулся. Краем глаза я отмечал птиц на ветках, которых мог взять рукой – они меня не видели. Я стал духом леса… В лагере быстро и беспорядочно накидал в спальник свои вещи и закинул получившийся мешок на клен. Хотелось скулить. Казалось, тварь прямо за спиной и готова к прыжку. Я метался по поляне, вглядываясь в беспорядочные тени кустов, выискивая знакомый блеск глаз. Не находил, злился и тут же покрывался холодным потом от ужаса, когда думал, что увидел ее. Трудно было забраться на дерево. Руки не хотели выпускать лук со стрелой. Но когда я наконец поднялся и осознал, что собаке до меня не добраться – впал в какой-то ступор. Так и сидел, не слыша и не видя ничего вокруг, пока не наступила ночь. Утро застало меня живым. Солнце встало, как всегда, на востоке. Небо нашлось на своем месте, а вовсе не упало за ночь. Орали птицы, причитала сорока. Ветер шумел в кронах сосен, и шишки со стуком падали на усыпанную хвоей землю. Все было как всегда, как сотни и тысячи лет в Великом лесу в середине лета. Только я, как сыч, сидел на клене. Кое-как умылся из фляги. Перекусил остатками припасов. Напился. Свернул и увязал спальник… И вспомнил о твари. Больше меня ничто на горе не держало. Мог слезть с дерева и убежать вниз, к отцу. Стоило рассказать о собаке, и любой из опытных охотников лесного народа, с полноценным луком, за полчаса освободит гору от вторгнувшегося существа. И мне в глаза никто ничего не скажет… Посочувствуют только… Еще можно было взять топор наперевес и отправиться искать сучье логово в надежде, что хватит сил и умений с одного удара раскроить череп. Только не был, как ни разглядывай, маленький топорик оружием, да и в своем искусстве обращаться с ним я сильно сомневался. Или можно забраться повыше на старый клен, на самую верхушку, расправить руки и полететь. От стыда подальше. В надежде, что смерть будет быстрой или земля мягкой… И когда тварь пришла на мою поляну, разлегшись на том месте, где лежал спальник, я полез вверх. Оказалось, что именно мой клен – самое высокое дерево на горе. Вид оттуда был просто захватывающий. До самого голубого горизонта во все стороны простирался Великий лес. Кое-где между деревьями блестели речки, далеко-далеко на юге наливалась чернотой грозовая туча. Под горой размытой кляксой колыхались остатки дыма костра моего отца… А вот прыгать с макушки было бы бессмысленно. Ветви на десяток саженей вокруг основного ствола закрывали землю. Так далеко я б не сиганул, а, словно белка, скакать по ветвям не входило в мои планы. Решив еще раз поразмыслить о топорике, полез вниз. И, почти уже добравшись до временного пристанища на широкой развилке, чуть не свалился – что-то пребольно укусило прямо в ладошку. Кое-как удержавшись, обнаружил удивительно глубокую и неожиданно ровную ранку. И торчащее из корявой коры острие стального трехгранного наконечника стрелы.