— Нет у меня Вены! И Австрии вашей тоже нэма! — Наконец решительно захлопнув книгу объявила касссирша. — Ну совсем нэма! Нэ можу ваш багаж принять и отправить! Всё в моих справочниках кончается Венгрией. Будапешт есть, а Вены — нэма! — Но, милая, Вы же наверняка знаете, что есть такая страна Австрия со столицей в Вене. — Попытался надавить логикой дед. — Страна такая есть, кто же спорит, а вот железнодорожной станции, согласно моему справочнику — нет! И тарифов, и реквизитов тамошних нет. А раз нет, то и отправить ничего не могу. Я такую ответственность на себя взять не посмею. Вдруг ваши вещи начнут по стране туда-сюда мотаться? Тогда и концов их не найдете. — Да бог с ними, с концами. Вы не волнуйтесь, просто так и напишите, мол страна — Австрия, город — Вена. Досмотр ящички прошли, таможней опечатаны. Куда они денутся? Конечно дойдут. — Не могу! — Стояла на своем зловредная тетка. Ее пытались урезонить поочередно начальник таможни, инспектор, даже кстати позвонивший по телефону фронтовой товарищ деда, но всё было напрасно. Честная женщина была непоколебимо словно скала. Таможенники пожали плечами и развели руками, Мол мы свое дело сделали, а это уже не наше ведомство. Пришлось нам втягивать ящики в автобус и несолоно хлебавши везти обратно в Харьков, затирая по дороге шикарно изображенные фламастером адреса места назначения. Пенсионерки сидевшие на своем излюбленном месте возле подъезда мгновенно учуяли нечто необычное в нашем поведении и подозрительно провожали косыми взглядами каждый переносимый ящик с испятнанными разноцветными подтеками боками. — И што ш это вы привешли? — Наконец не выдержала и прошамкала самая древняя соседка. — Да, это так, железяки разные… с дачи. — Бодренько попытался отбрехаться дед. — Какой же такой дачи? Еще вчера и дачи у вас никакой не было? — Вступила соседка помоложе. — Так не нашей дачи, друзей одних. Им без надобности, вот они нам и отдали… — Как же, как же… отдали да еще и ящики запаковали, полосочками железными обшили… Да тут одни ящики каких денег стоят. — А я говорю — железяки разные! — Возопил вконец расстроенный и рассерженный дед, отпустив неожиданно край ящика. Я в одиночку не удержал свой край и деревянная махина рухнула перед перепуганными насмерть старушками. Как ни крепко казалась сбита дощатая конструкция, но железяки действительно запиханные в её нутро проломили бок и с развеселым лязгом раскатились перед женщинами по асфальту. — Бабоньки, действительно железяки. Ну, извини, Соломоныч, извини. Мы тут промеж собой решили, что посылки какие из-за границы получил…. импортные. Вон, глядь, по иностранному вроде писано… А ты и впрямь железяки домой тащишь… Хлам всякий… Ох, и достанется тебе когда-нибудь от жены да дочки… * * * Потом, позже, уже в Австрии, Италии, Америке мы не раз благодарили непреклонную тетеньку-кассиршу, избавившую семью от совершенно лишней, добавочной головной боли. Нам не пришлось выкупать за последние доллары абсолютно ненужные ящики, тащить по узкой лестнице на третий этаж в аппартмент. Всё только для того, чтобы распаковав железки никогда больше к ним не прикоснуться. А вполне работоспособный пылесос заодно с цветным телевизором мы прогуливаясь с эрделькой нашли выставленным кем-то за ненадобностью на улицу, буквально через неделю после вселения в аппартмент и притащили к себе, и пользовались преспокойно несколько первых самых трудных лет. Но в Харькове мы об этом, естественно, ещё не знали и болезненно переживали неудачу. Вопрос с железяками так или иначе уладился, но на повестку дня встал новый, ещё более актуальный. Оказалось, что везти в самолете собаку можно только в клетке. Наш гордый эрдель никогда в жизни не сидел ни под замком, ни в конуре. Он вообще только один раз в жизни на пару часов остался один, без своих собачих родственников. Опыт правда закончился весьма печально, стараясь во что бы то ни было воссоединиться, здоровенный кобель содрал всю обивку с запертых дверей и орал во всё горло так, что мы услыхали родной нежный басок ещё подъезжая на трамвае к дому. Правда, семейный совет решил не наказывать пса, сочтя мотивы его поведения вполне обоснованными. Теперь выбора не было, и предстояло сооружать клетку. Дальний родственник, собирающийся в дорогу вслед за нами по тому же маршруту, к счастью работал инженером-строителем на предприятии коммунальных услуг, проще говоря на кладбище. Материал у него кое-какой имелся. Фанера, досочки. Вот он и вызвался соорудить временное прибежище для пса. Мы долго обмеряли будущего постояльца рулеткой, до хрипоты спорили о размерах переносного дворца. В результате готовое изделие три здоровенных кладбищенских грузчика с огромным трудом еле втащили в квартиру и установили посередине самой большой комнаты. Поочередно во внутрь забиралась мама, потом бабушка, потом я. В клетке было хорошо, просторно. Залазить отказались только дедушка и эрдель, один сослался на радикулит, а другой только подозрительно обнюхал сооружение, зло зарычал и, гордо подняв короткий хвост, отошел в сторону. На следующий день мы пригласили на смотрины готовой клетки одного бывалого человека, не раз провожавшего эмигрантов в дальний путь и познавшего все тонкости и премудрости багажного дела. Он немедленно поднял нас на смех, объявив, что такая громадина ни в один самолет не влезет, что клетка, во-первых, должна быть раза в четыре меньше, а, во-вторых, решеточки нужны не деревянные, а сделаные из дюраля лыжных палок. Тут нам инструменты послужили в последний раз. Всю ночь мы дружно резали, сверлили, пилили и клеили деревяшки. За день до торжественного убытия клетка оказалась одобрена и собака, прикормливаемая колбаской, впервые согласилась залазить внутрь. Мы покидали родные края всё в том же безрессорном стареньком автобусике. Соседки плакали, желали счастливого пути, обнимались с дедом и бабушкой. Те тоже плакали, желали счастливо оставаться и благополучно пережить Перестройку. Прощание рисковало надолго задержать наш отъезд, но тут прибежала длинная, голенастая, страшно худая дворничиха Дуська и проорала надсадно, что в магазине по талонам дают стиральный порошок и сахар. Все мгновенно забыли нас и разбежались отовариваться. Бабуля по инерции было дернулась бежать вместе со своими товарками, но вовремя вспомнила об раздаренных талонах и лишь уселась поплотнее в кресле. Семейство пересчитало места, успокоилось и автобус покатил на вокзал. * * * Всё последующее слилось для меня в сплошной комок отрывочных, суматошных воспоминаний. Рекетиры прицепившиеся к нам на Курском вокзале…. Зал ожидания в Шереметьево-2 заполненный казахстанскими немцами улетающими в Германию и украинскими евреями летящими в Австрию… Очень красивая девченка, отбывающая с мамой в Австралию и потому страшно гордая… Ночь перед таможенным досмотром… Неугомонная мамочка в который раз перебирающая наши неподъемные чемоданы и раздающая лишнее друзьям и родственникам. Ночной досмотр, когда ошалелый чиновник обнаружил в собачьей клетке нелегально от мамы провозимые дедом пять наиболее любимых логарифмических линеек и дрель. Он очень удивился, тщательно осмотрел, проверил и разрешил пропустить это добро через границу, правда тут уже воспротивилась мама и заставила бедного дедушку вручить сии бесценные сокровища провожающей нас племяннице. Вообще, своим подбором вывозимых вещей мы так удивили таможенную бригаду, что из всего груза они изъяли только фотографию молодого деда в военной форме. Так, больше для порядка… А обнаружив в чемодане деда сунутую кем-то впопыхах брошюрку на украинском языке «Шо треба знаты про венерични хворобы», они перестали принимать нас всерьез и пропустили, ограничившись лишь чисто формальным поверхностным пощупыванием содержимого чемоданов. Ну что взять с сумасшедших? Пусть уж едут, может хоть там вылечатся… Опомнился я только в самолете, под тихие причитания мамочки Почему не взлетаем?… Почему не взлетаем?…. Ох, наверное опять не дадут уехать! Наверняка нас будут снимать с рейса! Правда никого из эмигрантов не сняли, наоборот, добавили совершенно ошалелое семейство горских евреев у которых уже в здании аэровокзала, после прохождения досмотра и пограничного контроля какие-то жулики умудрились свистнуть все документы, включая визы. Выпустить их выпустили, но пригрозили, что ежели австрийцы их откажуться принять, то и обратно в СССР никто их уже не впустит… Наконец летчики запустили двигатели, их рев и свист почти заглушил негодующие вопли и лай, заключенного вместе с клеткой в багажное отделение, эрделя. Самолет тронулся, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее… Мама счастливо вздохнула и откинулась на спинку сидения. В полете нас обслуживали на удивление вежливые стюардессы, предлагали сигареты, вино и каньяк. Дедуля разошелся и потребовал шампанского. Нашлось и шампанское. Мама пригубила вино, мне досталась шипучая Фанта. Оказалось, что с перепуга мы купили билеты первого класса, выложив за них все полученные от продажи вещей деньги. Вот почему такой сервис. Денег уже было не жаль, а лететь наоборот очень приятно. Венский аэропорт встретил и навек поразил прежде всего сказочной чистотой туалетов, приятным запахом деодорантов и безлимитным наличием туалетной бумаги. По секрету от всех мамочка, не очень веря в заграницу, везла с собой среди прочего в чемодане упаковки дефицитнейшей, купленной с переплатой советской синевато-серой туалетной бумаги. Бедняга оказалась повержена и сражена насмерть, но бумагу не выкинула, и мы старатеьно пользовали её в Австрии и Италии. К счастью для нас с дедом там она и закончилась, не пришлось тащить эту драгоценную реликвию в Соединенные Штаты. Ошалелые эмигранты выскочив из туалета, стайкой кидались из стороны в сторону в поисках чемоданов и баулов. Но самым первым, раньше багажа, гуманные австрийские аэродромные служащие вызволили из заключения и торжественно вручили нам эрделя. Тот не терял времени даром, за время пути успел перегрызть пару деревянных реечек в клетке и пока его катили по полю аэродрома орал охрипшим басом, просунув в дыру мокрую от пота и слез морду с красными заплаканными глазами и взлохмаченной, забитой древесными щепками бороденкой. Чистая, упорядоченная Австрия… Магазины для бедных Хофферказавшиеся нам уголками сбывшейся коммунистической мечты о всеобщем процветании… Уютные пригородние поезда, в которых мы вместе с эрделем ездили на интервью в Вену после того как вежливые полицейские предупредили нас, что сабака оставаясь одна нервничает и гавкает не переставая до нашего прихода. Такое сабаколюбивые австрийцы могли вынести только один раз. Пришлось возить собачьего члена семьи с собой, оплачивая место в электричке и метро.. О это неправдоподобно чистое и функциональное метро с блестящими никелем бесшумными поездами!… Подземные составы привозили нас на бесконечные интервью в ХИАСЕ, возле которого старички ветераны с орденскими планками на стареньких пиджачках, недоуменно крутили седыми головами на морщинистых шеях разглядывая забитые шикарными машинами улицы. — Такое богатство и всего в одном танковом переходе!… Эх, старая школа, старая гвардия… После месяца неопределенности мы наконец втиснулись в самое последнее купэ последнего из трёх задних, забитых эмигрантами вагонов поезда на Рим… На перронне, провожая эшелон, стояли в полной боевой эпикировке австрийские автоматчики с черными винтовками, готовые отразить нападение толи агентов КГБ, толи палестинских террористов… Неожиданно ведавший посадкой чиновник начал выкрикивать нашу фамилию и маме вручили запечатанные пакеты с документами всех эмигрантов, а заодно поручили раздавать разноцветные полоски изоленты, согласно напечатанным на листах бумаги спискам. О господи! Её просто замучили вопросами Почему Вам на багаж наклеили красненькие ленточки, а нам беленькие? Ну что она могла ответить? Поздно ночью, переполошив заступившего на охрану нашего покоя эрделя, в вагон ввалились веселые, смуглые итальянские пограничники в мешковатом обмундировании и немедленно устроили прямо в тамбуре мелочную торговлю, скупая у эмигрантов фотоаппараты, часы, носовые платочки, матрешек… Потом поезд остановился на какой-то малюсенькой станции перед Римом. По вагонам понеслись вопли непонятно откуда объявившихся общественников — Поезд стоит три минуты! Только три минуты! Кто не успеет сгрузить вещи может о них забыть! Мы никого не ждем!. Все кинулись суматошно выкидывать чемоданы и сумки прямо через окна под ноги итальянских железнодорожников, до глубины души пораженных столь раскованным поведением пассажиров. Самое удивительное, что все действительно уложились за отведенные три минуты, правда ценой нескольких расколотых чемоданов и распоротых узлов с подушками и одеялами. На низенькой платформе вдоль вагонов вырос маленький цыганский табор, но поезд еще долго стоял рядом, будто не в силах оторваться от своеобразных и живописных временных попутчиков, словно немой укор доверчивым душам в очередной раз поддавшимся на крики и вопли живчиков-агитаторов. Через некоторое время подали автобусы, но меня с эрделем усатый водитель не пускал во внутрь, лопоча, что-то по-итальянски и отчаянно жестикулируя. Наконец до меня дошел смысл подмигивания и подергивания остальных пассажиров уже благополучно забравшихся в автобус. Сгорая от стыда я догадался сунуть в потную лапу коробочку с командирскими часами. О, тут он расплылся в улыбке и бесцеремонно согнав с переднего сидения какого-то мужика, усадил на него нас с эрделем. * * * О, Италия! Ми пьяче Италия! Я полюбил тебя, солнечная, безалаберная, открытая, искренняя, добрая и сентиментальная, жуликоватая и великодушная страна. Земля радостно принявшая эмигрантов и немного поднагревшая на них руки. Порог для одних, ступень для других, трамплин для третьих на тернистом пути в заокеанную, благославенную, чуть-чуть страшноватую Америку. Для четвертых — конец, точка, вечный покой на половине дороги. Италия… великая прошлым, безоглядки живущая сегодняшним днем, катящая мимо в невообразимых драндулетах, фиатах, мерседесах, Испано-Суизах, на трещащих мотороллерах, управляемых очаровательными, стройными словно куколки молоденькими фуриями в раздуваемых ветром миниюбочках. Мы заявились в Италию не туристами — эмигрантами с совершенно расплывчатым, неопределенным статусом. Формально нас не существовало на цветущей италийской земле. Но мы-то были там… Толклись на площадях и улочках Ладисполя и Нетуно, торговали на Американо, выгадывали гроши покупая овечьи языки и печенку на Круглом рынке. Стояли в очередях за пособием в Банко Национале ди Ливорно. О пособие! Для нас оказавшихся в чужой стране с жалкими обменными долларами в кармане и незавидной перспективой застрять на полпути в Америку на несколько месяцев если не на всегда, пособие означало очень многое, если не всё. Еду, крышу над головой, жизнь. Этих денег ожидали словно манны небесной, потом раскладывали на кучки, рассчитывали предстоящие расходы чуть ли не на на калькуляторах. Большинство семей их проедали, некоторые, в основном молодые холостяки — пропивали или проигрывали в карты, были и такие. Разные люди обитали в Италии. Но прежде всего пособие требовалось получить… Наши люди ездили за пособием в Рим. Сначала на электричке Норд от захудалого, расположенного на отшибе, в самом конце ветки, отеля Фламинго, затем на автобусе, судорожно сравнивая названия остановок с записями на клочке бумаги. Совместно ехали представители нескольких семейств, кучей, держа ухо востро, мертвой хваткой прижимая серветку двумя руками к пузу, запуганные насмерть слухами об албанских бандитах вырывающих деньги из рук раззяв. Самые радикальные, правда, везли обратно деньги не в кошельках и сумках, а в носках, разделив пачку лир приблизительно поровну. Совершали эту операцию, естественно, не на улице, а прямо в банке перед вылупленными от удивления глазами изумленного донельзя кассира. Не успели мы приехать из Вены в Рим, как местные старожилы посвятили нас в особенности местной жизни, пропитали мозги новостями о мафии, ворах, а главное — террористах кишмя кишевших среди древних стен итальянской столицы. Особенно боялись последних, слухи о которых словно назойливые мухи витали в настоенном на бензиновой вони и аромате плавящегося от солнца асфальта воздухе вечного города. Первый раз мы выехали в банк абсолютно не зная итальянского. Все попытки объясняться с аборигенами на английском позорно провалились. Оказалось, что юнные итальянцы относятся к изучению иностранных языков примерно также как и мы сами, если не хуже, справедливо считая, что в Италии вполне достаточно уметь разговаривать на итальянском. В таких экстремальных условиях достичь банка, расположенного на противоположном конце Рима могли только воистину героические, решительные люди. Мы оказались настойчивы и настырны. Без языка, карты, денег на покупку автобусных билетов доперли таки до банка. Хоть и выехали с огромным запасом времени, но прибыли далеко не первыми. Человек двести успело пробраться сюда со всех концов Аппенинского полуострова раньше нас и подпирало теперь серые банковские стены наподобие одетых в штаны Атлантов. Но разве нас удивишь очередью? Очередь для нас это пара пустяков, словно вода для рыбы. Главное успеть заскочить, занять место перед носом бегущего сзади и нацарапать шариковой ручкой на ладони порядковый номер, сообщенный некоей выборной личностью. В очереди люди курили, сплетничали, делились информацией, общались, продвигаясь шаг за шагом к заветной цели. В банковскую дверь запускали строго пятерками, и очередь ползла вдоль прокаленной солнцем стены соответствующими размеренными рывочками, извиваясь пестрой живой лентой от пальмочки до мусорных контейнеров. Всё было пристойно и спокойно до тех пор пока одна дамочка, лет так от двадцати до сорока, рыженькая, приятно округленькая собрала на гладком лобике глубокомысленную морщинку, сделала ротик буквой О и вынув из этого красного О сигаретку задала вопрос своему благоверному. — Витенька, что это за сумочка стоит? — Спросила и потыкала для убедительности сигареткой в сторону объекта повышенного интереса. Муж дамочки был в тот момент занят делом исключительной важности, обсуждал политические и экономические перспективы Перестройки с соседями по очереди, поэтому вмешательство жены в столь ответственное, чисто мужское занятие вызвало у него небольшой приступ недовольства, этакого раздражения. Он фыркнул неодобрительно носом, осмотрел предмет запроса, и с пафосом и тонкой иронией ответил: — Саквояж как саквояж. Не знаю естетственно чей, но так и быть, пусть стоит. Ведь курить тебе он не мешает, правда? — Конечно не мешает, но чем-то меня он нервирует, раздражает. Такой странный саквояжик, синий, довольно большой и стоит сам по себе уже минут двадцать. Никто к нему не подходит, не интересуется… Странно это. — Действительно, странно. — Заметил некто с бородой. — Все мы свои сумки в руках держим, бережем, а эта новая, красивая, большая и сама по себе. — Возможно сумка тяжелый, вот её хозяин вместо себя в очереди поставил, а сам так курит в тенечке и в ус не дует. — Высказал предположение жгучий брунет с усами и в кепке. — Давайте спросим у народа чья это сумочка, всего-то делов. — Вмешался муж оторванный от бесконечных политических дебатов, кои начал вероятно еще на московской или харьковской кухне лет двадцать тому назад. — Правильно говоришь, дарагой! Найдем хозяина и заставим стать в очередь, вместо сумки. Пусть теперь сумочка отдыхает. Ха-ха-ха. — Засмеялся сияя белоснежными зубами брунет. — Чья это сумочка стоит, товарищи?… О, простите… граждане… то есть, пардон… господа…. Вот эта синяя сумка. Бывшие товарищи и граждане, а ныне господа эмигранты, не сходя с мест вытягивали в сторону сумки шеи, переглядывались, но хозяин не спешил отзываться. Не откликнулся он и на последующие призывные кличи. Дело принимало некий странный, совсем необычный, нехороший какой-то оборот.