Он поднимает глаза от разделочной доски. — Что смешного? — О, ничего, — говорю я его напряженному бицепсу. Он крепче сжимает нож, заставляя мышцы руки напрячься. Мои щеки теплеют, когда я поднимаю взгляд и ловлю его глаза. — Я не знала, что ты умеешь готовить. По-настоящему готовить, знаешь, с модными ножами и настоящими овощами. — Я почти боюсь спросить, что ты имеешь в виду под «настоящими овощами», — он притворно вздрагивает. — Эй, не суди. У меня нет таланта на кухне, поэтому я обхожусь замороженными продуктами. — Замороженными? Почему ты это делаешь? — Вот маленький пример: я превращаю тосты в угольки. От его смеха у меня по коже бегут мурашки. — Ты как моя сестра. Она не смогла бы нарезать салат, даже имея пошаговую инструкцию и видеоурок. — Я бы сожгла руководство и заказала еду на вынос. Это звучит как самый безопасный вариант для всех участников. — Ты готова учиться? — Готовить? — я смотрю на него, облизывая нижнюю губу. От одной мысли о том, что Сантьяго научит меня чему-то по хозяйству, я практически задыхаюсь. Его глаза темнеют, когда он смотрит на мой язык. — Ты можешь перестать это делать? Это отвлекает, — он проводит большим пальцем по моей нижней губе, вытирая ее. Я задыхаюсь. Мои пальцы вцепились в стойку, пока я смирялась с отказом легких. — Что? — Ты хочешь мне помочь? — он игнорирует мой вопрос и указывает на ингредиенты, покрывающие прилавок. — Правда? — Я буду считать это своим долгом перед обществом. Мы не можем допустить, чтобы ты питалась замороженными овощами и рисковала жизнью других, поджигая хлеб, — он ухмыляется. Я улыбаюсь, наслаждаясь его легкомыслием. — Если бы я вернулась в Америку, умея готовить что-то, кроме макарон с сыром быстрого приготовления, думаю, моя лучшая подруга Брук лично прислала бы тебе подарочную корзину. Сантьяго усмехается, грубо и тепло. — Ты умеешь чистить картошку? Я киваю. — Мы с Брук слишком часто пытались приготовить неудачные праздничные ужины. Он передает мне картофелечистку и миску с картофелем. — Может, ты займешься этим, пока я закончу здесь? — он возобновляет нарезку. Я работаю в темпе бабушки с артритом, не желая, чтобы мое время с Сантьяго заканчивалось. То, как он выполняет работу, выводит определение «фуд-порно» на совершенно новый уровень. Он продолжает, подготавливая различные ингредиенты с такой легкостью. У меня возникает серьезное искушение обмахивать себя рукавицей для духовки. Я беру еще одну картофелину из миски и приступаю к работе. — Что ты готовишь? — Эмпанадас, потому что это любимое блюдо Марко, и другие закуски для нас. Серьезно, этот мужчина — совершенно другой уровень неотразимости. Он готовит, он нянчится с детьми, и он ворчливый. Мой криптонит. — Вау. Большинство детей любят пиццу и куриные котлетки, а он любит модно звучащую испанскую еду. — Эмпанадас— это что угодно, только не модная еда, — Сантьяго смеется. Хороший способ показать себя стильной перед миллионером, Хлоя. — О. Точно, — я игнорирую жар, ползущий по моей шее, надеясь, что Сантьяго его не заметит. Судя по тому, что его улыбка становится шире, я не могу считать себя настолько удачливой. От его взгляда моя кожа оживает. — Я понимаю, почему ты так думаешь, исходя из того, сколько ингредиентов нам нужно. Это рецепт моей мамы. Она научила меня, когда я был немногим старше Марко. — Правда? Твоя мама — умная женщина, с раннего возраста готовила тебя к тому, что ты будешь идеальным мужем, — слова вырвались из меня прежде, чем вмешался мой фильтр. Я бы шлепнула себя, если бы у меня не были заняты руки. — Скорее, я бы умолял маму научить меня, чтобы я мог красть кусочки перед ужином. Но не буду врать, это может пригодиться, когда я стараюсь произвести впечатление на красивую женщину. Конечно, он готовит, чтобы заманивать ничего не подозревающих женщин. С чего бы мне думать, что я такая особенная снежинка, с которой он готовит? — Кто-нибудь говорил тебе, что у тебя очень выразительное лицо? — он направляет острие своего ножа в мою сторону. Если бы у меня было хоть какое-то чувство самосохранения, я бы посчитала это пугающим серийным убийцей. — Нет. А что? — Потому что твоя улыбка исчезла после того, как я высказался. Я должен говорить яснее. Я произвожу впечатление на тебя с помощью эмпанадас, тапас и хорошего вина. Мое сердце заколотилось в груди. — Правда? Он подмигивает. Я краснею. Цикл повторяется. Я прочищаю горло. — Итак, где вино, о котором ты говоришь, потому что я бы могла выпить бокал прямо сейчас. Он с улыбкой качает головой. — Только после того, как уберем все острые предметы. Мы работаем бок о бок, Сантьяго объясняет каждый шаг процесса. Вместе мы делаем партию эмпанадас. Те, что получились у меня, немного кривые и набиты до отказа, но Сантьяго посмеялся и все равно приготовил их. Сантьяго работает над парой своих тапас, пока я потягиваю вино. Марко приходит, когда Сантьяго зовет его по имени. Мы втроем сидим вместе и едим, ведя себя как маленькая счастливая семья, которую я ощущаю только в присутствии этого мужчины. В моей юности не было ничего подобного. Но вместо типичного холода, проникающего в мои вены при мысли о прошлом, в груди разливается тепло. О Боже. Не привязывайся к тому, чего у тебя никогда не будет. Я отгоняю эти мысли и сосредотачиваю все свое внимание на Марко. Он отвлекает меня, рассказывая обо всех веселых вещах, которые он делал со своим дядей сегодня до моего появления. — Что ты собираешься делать дальше, Марко? — я смотрю на него. — Мама и папа берут меня на гонки, — он издает звук, похожий на звук автомобиля, когда отправляет эмпанаду в рот. — Гонки? Ого! — я смеюсь при виде его. Этот ребенок такой милый, что я хочу, чтобы он остался еще на неделю. — Они отправляются на следующий Prix, как только Майя заберет его завтра и присоединится к Ноа. Они проведут лето, путешествуя с командой, прежде чем Марко снова начнет ходить в школу. — Это весело! Куда они едут дальше? — В Монцу на Гран-при Италии, — он говорит негромко. Марко хлопает в ладоши. — Да! Италия! Папа победит! Я улыбаюсь. — Откуда ты знаешь?