— Ты тут в командировке? Знакомый рассмеялся. — Какие теперь командировки. Оглянись! Просто отпросился у командира. Ему, что, больше всех надо? Все равно делать нечего. Отпустил на неделю. Кое-что толкнул… — Он прервал смех и сказал тихо. — Мне для ребенка лекарства купить нужно было… В военную гостиницу не устроился, там теперь полно азиатов с товарами. Ночевал… на вокзалах… В уголке глаза показалась мутная слеза. Он стряхнул ее грязноватым, немытым пальцем, оставив на скуле около виска чуть более светлое чем остальная повержность, пятнышко кожи. Сжало сердце. Стало до одури жалко давнего знакомца. Офицера. Человека, призванного защищать страну… А себя, не жалко?… Армию?… Державу? Эх, Борис, Борис… Нежели и ты обманул. В пьяном бреду довел страну до ручки. Не лег на рельсы, как обещал… Может ты действительно был не прав?… А? Если это так, то слово демократия вновь на десятки лет станет на Русси синонимом лжи, низкого обмана, прохиндейства и тупости… Бранным словом. Бедная, несчастная Россия… На мятые грязные мелкие купюры выуженные из потертых, замацаных портмоне мы пили поддельное грузинское вино заедая пирожками, сварганенными проворными грузинами из неподдающегося определению сорта мяса. Вино с гордой этикеткой Самтреста, отдавало пережженой пробкой и горчило. Наверняка поддельное, но выбора не было. Времена посещения ресторанов прошли для нас словно полуденный сон. Два старших офицера, авиатора, пили на скамеечке в загаженном собаками и людьми, заваленном, неделями не убираемым мусором скверике, в центре тусклой, сумрачной Москвы. С двух сторон скверика, обрамленного сереньким бетонным бордюрчиком, бежали потоки машин. Все больше преобладали в них мерседесы и вольво, ауди и кадиллаки, несущие мимо нашего островка дорого оцениваемые киллерами жизни новых хозяев страны. Вечерело. Утерев пьяные слезы, знакомец, оттер ладони о замасленную бумагу из под пирожков, посмотрел на них оценивающе и нашедши недостаточно чистыми вытер снова, использовав на этот раз в качестве салфетки подкладку шинели. Пришла пора ему собираться на вокзал. Толи ночевать, то ли ехать обратно в гарнизон. Мы попрощались. После выпитого собутыльник нетвердо держался на ногах, мелко семенил, да и внешне казался далек от былых московских воинских стандартов. Днем по улицам города шаталось множество разнообразно одетого военного люда, но мне не пришлось видеть камендантских патрулей, ранее зверствовавших в белокаменной. Возможно патрульная служба начиналась только вечером, а вокзалы всегда излюбленное месо комендантской охоты. Пришлось провожать бывшего сослуживца до вокзала. По дороге выяснилось, что у него действительно есть билет на сегодняшний поезд. Мы успели к отправлению и я благополучно сдал свой полуживой груз вместе с билетом с рук на руки проводнице плацкартного вагона. Проводив зашел в здание вокзала. Залы ожидания под завязку заполненны толпами снующего, сидящего, лежащего народа. Проходы между скамейками зававлены потертыми чемоданами, узлами, баулами, портфелями. Создавалось впечатление, что вся обиженная окраинная Россия снялась с места и рванула на поиски счастья в Москву, Добравшись до желанной цели, но не найдя в Первопрестольной ласки и утешения собралась было вся несчастная голытьба в обратную дорогу, но так и застряла в немощной растерянности на полпути, забив до невозможности все станционные закутки. Пробираясь между телами людей в густом настое запаха несвежего белья, немытого тела, дешевой еды, в затхлом воздухе непроветриваемого помещения, сдерживая позывы тошноты еле продрался к выходу. На ступенях, ведущих на привокзальную площадь, толпился народ. Кто курил, кто просто дышал свежим воздухом, очумев от вокзальной свалки и шума. Среди толпы шныряли подозрительные личности с вострыми, настороженными глазками. Что-то шепотом предлагали, подскакивали, кивали головой, убегали и возвращались, передавали товар и получали взамен скомканные, неопрятные пучки мятых денег. Приставали со своими незамысловатыми услугами проститутки последнего разбора, пьяненькие, в дырявых колготках, с испитыми лицами, с давно нечесанными, пыльными, больными волосами. Мужчины их отгоняли, вяло словно от назойливых мух, отмахиваясь руками. Вышел на площадь, глубоко вздохнул свежий воздух. Закурил и пошел неторопясь пешком до следующей станции метро, выветривая из головы вместе с невеселыми мыслями алкогольный горький дурман дешевого вина. Уже темнело, но вдоль привокзальных улиц еще продолжалась торговля. Прямо на земле, растелив газеты выставляли разнообразный товар приезжие челноки из Украины, Белоруссии. Торговали в основном нехитрым, домашнего производства, продуктом. Стояли на земле миски с кващенной капустой, банки с солеными и маринованными помидорами, огурцами, перцами, лежали ломти сала, круги домашней украинской колбасы. Тетки приезжали на пару дней, распродавали товар и возвращались с крепкой валютой в родные страны непутевых купонов, карбованьцив, зайчиков. В поездах метро я невольно становился свидетелем разговоров москвичей об этих стихийных торжищах. Цены на них оказывались гораздо доступнее, чем на оккупированных мафиями разных национальностей официальных московских рынках, где бравые кавказские оптовики, скупали у приезжих товар, не допуская их к прилавкам, не позволяя сбивать цены, жестоко, кроваво расправляясь с ослушниками. Люди поговаривали, что милиция, подчиненная мэру, ранее либерально относилась к привокзальным торговкам, а теперь неожиданно стала свирепствовать, арестовывать, забирать товар. Пассажирки намекали на заинтересованность в этих действиях московских властей, договорившихся с кавказцами и получивших от них хорошую мзду. Мужики поддерживали действия милиции, доказывая несоблюдение санитарных норм при торговле с газетки, без проверки продаваемого санинспекцией. Поговаривали даже, что возле вокзалов торгуют чернобыльскими продуктами. Торговый день уже закончился и женщины распродавали остатки, соглашаясь на предлогаемые покупателями цены, испуганно озирась по сторонам. Пахнуло забытым запахом детства, когда мама приносила с базара колхозную квашеную капусту. Мелко шинкованную, с лучком, морковочкой, перчиком, редкими ягодками клюквы, запутавшимися среди белоснежных, кружевных прядей. Захотелось вновь попробывать живого, чуть кисловатого вкуса. Я остановился около сидящей на корточках возле своего товара женщины. Опустил руку в карман. Нащупал остатки денег. Неожиданно из проулка выскочила милицейский микроавтобус. Дверки распахнулись и вывалили на улицу человек семь здоровенных ребят в камуфляжной форме, с резиновыми демократизаторами, с натянутыми на головы темными масками, сверкающими через прорези белками глаз и зубами. Омон! Омон! — пронеслось по улице. Тетки начали сваливать в сумки нераспроданное, бросать все как есть на газетных прилавках, разбегаться по подворотням и подъездам. Без лишних разговоров бойцы опрокидывали сумки, давили тяжелыми армейскими башмаками продукты, разбивали дубинками банки. Доставалось и теткам, особо тем, кто пытался прибрать, прихватить с собой товар. Женщин охаживали дубинками по спинам, плечам, ногам. По головам, правда, не лупили. Не трогали и москвичей-покупателей, давая им возможность убираться по добру-поздорову. Я стоял оцепенев, обалдело наблюдая родную милицию в действии. Раньше не пришлось видеть людей в армейской форме избивающих собственный народ, который призваны защищать. Снизу на меня смотрели высильковые глаза молодой женщины. Не знаю почему она не кинулась удирать вместе с товарками, должно быть растерялась, возможно наподобии меня попала в такую переделку впервые. Башмак омоновца с размаху опрокинул белую эмалированную кастрюлю с капустой и она покатилась звеня ручками по булыжной мостовой, мелькая красными наивными мальвами на боках, теряя аппетитное содержимое, выливая душистый забористый сок на заплеванную московскую землю. Взлетела дубинка, нацеленная на женское тонкое плечо в коричневой сельской кацавейке. Рефлекторно, незадумавшись перехватил черное резиновое тело, отвел его в сторону. Тут же ко мне подскочили двое, заломили руки, перехватили дубинкой горло, повалили, придавили ботинками к земле, распяли по асфальту. Жесткие руки профессионально обшарили тело в поисках оружия, выхватили из кармана документы. — Встать! — Приказ подкрепили толчком дубинки в спину. Поднялся на ноги. Попытался отряхнуться, но получил удар по руке. — Стоять, сволочь! — Сам ты, сволочь! А я — майор Советской Армии! В ответ взлетел кулак, но неожиданно оказался перехвачен рукой в черной кожанной перчатке. Приготовившийся принять новый удар, я увидал краем глаза, как подошедший омоновец удержал собравшуюся ударить руку. — Это успеется. Сначала отведем к командиру. Пусть разбирается. Они оставили оцепеневшую от всего происшедшего женщину возле горки вывалившейся капусты и почти не пострадавшего прилавка. — Руки за голову! Двигай к рафику. Возле открытой передней дверки стоял омоновец и говорил по радиотелефону. — Вот, товарищ лейтенант. Оказал сопротивление. Не подчинился представителю власти. — Забубнил бивший меня мордоворот. — Майор. Служил в Афгане. — Добавил второй, передавая изъятые у меня документы. — Разберусь, — бросил коротко лейтенант, не отрываясь от телефонной трубки. Потом послушал еще немного, отдал трубку водителю и добавил. — Продолжайте операцию…. Но, повежливее, не особо расходитесь. Пусть тетки собирают свое добро и уматывают. Бить не бейте, но строго предупредите, мол в следующий раз жалеть не будем. — Ладно… — Бойцы повернулись, без малейшего намека на воинскую дисциплину и неторопясь пошли передавать полученные указания шурующим по обе стороны улицы омоновцам. — Что же это, товарищ майор? Оказываем сопротивление милиции… Не подчиняемся… Нехорошо… — Бить женщин дубинками — хорошо, валить на землю человека, за то, что защитил женщину — прекрасно, выкручивать руки — замечательно… Все остальное — сопротивление, неподчинение… Для борьбы с женщинами создавали ОМОН? Или для их защиты? — Ладно, замнем… Самому иногда тошно… Но поймите и нас… Мы тут уже неделю вожкаемся. Сначала их по хорошему муниципалы ходили предупреждали. Не доходит. Мы просили… Как об стену горох. А начальство долбит, мол до каких пор будет продолжаться бардак. Хотят торговать пусть несут товар на рынок…. — В распростертые объятия мафии… — вставил я. — Не умничайте. Там хоть какой-никакой контроль. Дозиметром поводят. Хоть самую гадость до прилавка не допустят. А здесь… Как разберешь, что привозят… Пару раз счетчик зашкаливало — белорусская сметана, клюква, да и от украинского сала иногда звенит… Да и торгуют с земли. — Он сплюнул. — Нужда гонит, тут все понятно. Свое везут на продажу, не ворованное. Чего может и дома не хватает. Там, у них, — он кинул взгляд в сторону высящейся в конце улицы темной громады вокзала, — совсем паршиво. Хуже чем в России. Для них наши рубли — валюта. Все это понятно, но — приказ есть приказ. — Он протянул мне документы. — Возьмите. Не стоит в наши времена выступать Робин Гудом. Это герой не сегодняшнего дня. Сейчас, увы, гоголем Соловей Разбойник разгуливает. Ну да ладно… Вы в Афгане где воевали? Я рассказал. — Долгонько… А меня на третий день ранило осколком. По дороге в часть. Вот и весь боевой опыт. После госпиталя поступил в военное училище, оттуда курсантов начали гонять по горячим точкам. Перевелся в МВД, попал в ОМОН. Тот, второй боец, что документы принес, тоже, кстати, афганец. Своих в обиду не даем. Народ-то у нас в отряде разный, ох разный. Такие типы попадаются… не в милиции, в тюрьме по ним место плачет. Да сидят гады крепко, будто гнилые пеньки. Так просто не выковырнешь, скорее они тебя… — Он опять тоскливо сплюнул. В рафике запищала рация. Лейтенант козырнул, заканчивая беседу и протянул руку к водителю за трубкой. Я повернулся и пошел вдоль улицы. Спина болела, но пуще чем боль жгла сердце обида унижения. Вскипала в душе злая горькая ненависть. Не к ударившему меня шакалу-омоновцу. Бог с ним. Он только пешка, болван в чужих руках. Подступал к горлу комок, душил гнев к тем, кто наобещал народу в очередной раз лучшую долю и опять в который уже раз обманул, обесчестил, унизил, нагадил в душу… — Ой, постойте же, постойте! — Маленькая рука с коротко остриженными ногтями схватила меня за рукав куртки. — Вы уж простите меня. За меня, нерасторопную вам перепало. Как они вас повалили, то я просто обомлела. Уж лучше, думаю, меня бы вдарили. Уж кто, кто нас селян теперь не бьет… Разом больше, разом меньше… Уехали они… вороги. Умчались як на пожар… — Женщина говорила с мягким знакомым гакающим украинским акцентом. — Я бачила, вы капусточки хотели, то возьмите. В глечике немного осталось. Вот и колбаски, домашней. Вы не сумневайтесь. То все брехня, про чернобыльское. Мы и сами едим. И Чернобыль от нас далеко. И в Харьков на рынок возим. Да там разве торговля, То не торговля, колы у людей грошив немае, одни слезы… А тии купоны… Ни, правду скажу — за советив краще мы жилы. В Москву не торговать, на экскурсию, як людына издыла. А зараз… Нас тут нэ поважають… Дивчины наши, запродалысь у Туречину… Казалы у театри выступать, а оказалось — срам один… Колы на Вкраини таке було? Того мы вид незалежности бажалы? Ох и чого это я балакаю? Спасиби вам. В моей руке оказался аккуратно увязанныей бечевой пакет из газетной бумаги. — Кушайте, добродию, будьте здорови. Спасибо вам, что заступились за бидну жинку. — Она смущенно улыбнулась и ушла, оставив меня одиноко стоящим на тротуаре. Шел предпоследний оплаченный день в гостинице. Если потенциальный работодатель — мистер Пол и сегодня не сообщит своего решения, дело оборачивалось совсем паршиво. Оставался один путь — домой, в обнищавший, доведенный до ручки Харьков. Без работы, без денег, без семьи, без будущего. На привычный вопрос, не поступало ли мне писем, звонков или записок, дежурная только развела руками. В номере от нервного ожидания разошелся аппетит. Включил в розетку кипятильник, заварил чаю. Развязал подаренный сверток, достал оставшийся кусок хлеба и принялся за еду. Капуста была отменно хороша, остренькая, пряная похрустывающая на зубах. Душистая и нежная таяла во рту домашняя колбаса. Спасибо тебе неведомая хозяюшка. Ты продавала действительно хороший товар. И не твоя вина, а наша беда, что должна ты делать это не в белоснежном халате за прилавком рынка, а на грязной, застеленной всего лишь газетой, земле московской улицы. Дверь номера отворилась и в комнату вошел человек, возивший меня в прошлый раз на прием к боссу. — Собирайтесь. Босс велел привезти вас. С вещами… Чопорный водитель кинул взгляд на разложенные на столе дары Украины и непроизвольно дернув кодыком сглотнул слюну. — Угощайтесь. Не везти же это с собой. — Эх, времени нет. Можно бы под водочку хорошо посидеть… Да босс не любит опоздания. — Он не удержался, взял в щепоть капусту и отправил в рот. Отломил кусок колбасы и начал жевать. — Ладно, по солдатски. Пять минут на все про все. — Водитель вытащил из бокового кармана плоскую металлическую фляжку. Мы глотнули, и за пять минут покончили с закуской и выпивкой. — И на старуху бывает проруха. Ты уж, майор, молчи. — Он достал из кармана и кинул в рот несколько зерен и принялся сосредоточенно жевать пока я собирал свои немногочисленные вещи. Водитель подхватил чемодан. Мне достались портфель и вещмешок. Оглядел еще раз гостинечный номер. Собрал в газету остатки еды и выкинул в мусорное ведро. Спустившись вниз отдал ключ, попрощался с дежурной и горничной. Шофер уже успел положить чемодан в багажник и теперь, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, ждал меня около прожорливо открытого зева. Принял и уложил оставшиеся вещи, прихлопнул крышку, распахнул дверку. Машина тронулась, увозя к новой неведомой жизни, к первой гражданской работе. Поступал на службу не Державе, не Родине, а в услужение хозяйчику. Ну да Бог с ним. Иные времена, другие песни. Глава 24. Тихая мафия Новый работодатель посчитал ниже своего достоинства вторично встречаться с мелкой сошкой. В фирме четко, пожалуй даже строже чем в армии соблюдалась субординация. Водитель распахивал дверку передо мной, секретарша поговорила как с равным, босс — проигнорировал. Женщина объяснила вкратце мои служебные обязанности. Показала распечатанный с компьютера договор. Молча подчеркнула фломастером сумму вознаграждения. Невольно присвистнул. Сумма обозначенная в долларах впечатляла. Она подняла на меня глаза и улыбнулась, сверкнув белизной ровных жемчужных зубов между розовыми губами. — Привыкайте. — Такие деньги долго отрабатывать прийдется. — Вы против? — Не знаю. Это мой первый опыт на гражданке. — Честно признался ей. — Скучать не прийдется. Все документы для поездки за вертолетом и договор аренды уже оформлены. — Ого, по деловому… — В бизнесе иначе нельзя. Упустил время и тебя обошли конкуренты. Деньги потеряны. — Много конкурентов?