Бойцы погрузились в кузов, сам сел в кабину и машина покатила по окруженному старыми тополями шоссе, увозя меня из прошлого. Качаясь на подушке сидения вспомнил, как несколько лет назад в такой же машине вместе с инженер-майором и десантниками вез в гарнизон тело погибшего в Афганистане лейтенанта. Я оказался более счастливым — вернулся с войны живым, на ближайшие несколько месяцев свободен от страха, службы, ответственности за других, ношения формы, от всего связанного с армейской жизнью. На товарной станции, раздав в качестве памятных сувениров несколько разноцветных бумажек с портретами вождя, удалось без особых трудностей получить, загрузить и отправить малой скоростью в Харьков красный металлический контейнер заполненный меньше чем наполовину аккуратными деревянными армейскими ящиками с откидными крышками и синенькими игрушечными замочками. К которым как выяснилось никогда не имел ключей. Отпустив машину, подхватил портфель и отправился в аэропорт за билетами на харьковский рейс. Билетов на Харьков естественно не оказалось и в помине. В этом аэровокзале меня не знали, кассирши не знакомы, диспетчеры не служили с отцом. Отстояв нелепую очередь в кассу, удалось приобрести билет только на следующий день. За всеми этими перепетиями незаметно наступил вечер. Ехать искать гостиницу в городе, а рано утром возвращаться обратно в аэропорт отчаянно не хотелось. Неожиданно вспомнил — ведь в каждом, более менее приличном аэропорту имеется гостиница для транзитных пассажиров. Несомненно существовало такое заведение и здесь, рядом с аэровокзалом. Мимо торопливо шел захлопотанный мужик в форменном аэрофлотовском кителе, вытирая на ходу платком шею и потную лысину. Спросил его о гостинице. Не останавливаясь, служащий ткнул рукой с зажатой фуражкой в направлении смутно светящихся в сумерках голубых неоновых букв Прилет. Поблагодарил и пошел в указанном направлении. Подойдя поближе увидел выложенную плиткой стену и застекленный проем фойе под бетонным козырьком. За входом располагался холл. Слева гремел музыкой ресторан. Справа скучали на стульях желающие устроиться в гостиницу кавказкие люди в непомерно больших фуражках блинами, с синими от щетины смуглыми физиономиями. Над стойкой регистрации висела традиционная табличка, свидетельствующая о полном отсутствии свободных мест. Кунять всю ночь в жестком пластмассовом креслице аэропортовского зала ожидания не светило. Хотелось отдохнуть. На память пришел случай рассказанный однажды в Афгане. Решил проверить его правдоподобность, а заобно и свою удачу. Вернулся в здание аэровокзала и облокотившись на край стойки, как бы между делом, спросил у девушки из справочной службы кто сегодня дежурит в гостинице. Сначала она недоверчиво покосилась на меня, но отметив, отсутствие багажа и голубые авиационные петлицы, решила видимо, что перед ней ухажер одной из гостиничных дам, примчавшийся к милой на свидание из гарнизона. В такой ситуации вопрос казался правомерен — просто человеку не хотелось неожиданно нарваться на нежелательного свидетеля. Это девушка понимала. Она игриво улыбнулась и выдала великую тайну. Поблагодарил милого информатора и пошел к ближайшему телефону. Как я и предпологал, рядом с исцарапанным корпусом автомата висел прикрытый плексиглазом список телефонов, в котором значилась, наряду с другими службами аэропорта, гостиница для транзитных пассажиров. Кинул двушку и набрал номер. На другом конце провода сняли трубку и женский голос недовольно буркнул нечто неразборчивое. — Дежурный по управлению. — Произнес в трубку, придав голосу начальственную солидную строгость. Не упомянув, однако, по какому именно управлению собственно говоря дежурю. Неопределенность добавляет значимости. Есть Управления которые не нуждаются в подробном разъяснении своих служебных функций. Есть, правда, и управления механизации строительных работ. Вот пусть на другом конце линии сами думают стоит или нет уточнять из какого управления им звонят. Судя по тому как потеплел голос моей собеседницы, она решила, что излишнее любопытство не уместно. — Гостиница Прилет. Чем могу быть полезна? — Сегодня дежурит Екатерина Михайловна? — Да, это я, слушаю Вас, товарищ дежурный. — Екатерина Михайловна. Сейчас к Вам подойдет майор… — Я сделал паузу, якобы сверяясь с несуществующим списком, и назвал свою фомилию. Его надо устроить на ночь. Под Вашу личную ответственность. Действуйте. — Не стал ждать объяснений и повесил трубку. Судя по тону администратора она врядли начнет обзванивать управления в поисках неизвестного дежурного. Наш, советский, человек привык исполнять даже безымянные приказания, а тут звонок из Управления! Через пятнадцать минут прошел с непроницаемым лицом, смотря прямо перед собой, мимо удивленно поворачивающихся мне вслед фуражек-аэродромов, к столу администратора гостиницы. Мне уже издалека улыбались словно лучшему другу все тридцать два белоснежных зуба Катерины. После заполнения листка регистрации, она вышла из-за стойки и самолично проводила меня в одноместный люкс. В Афгане не оставалось времени думать о женщинах, а Катерина обладала не только белоснежной улыбкой, но и прекрасной фигурой, пушистыми ресницами, серыми, навечно удивленными глазами. Среди пристроившихся на ее пальчиках колец и перстеньков я не заметил обручального. Это упрощало дело. Она ненадолго ушла, а я пока сходил в ресторан, купил шампанского и коробку шоколадных конфет. Уладив свои гостиничные дела Катя поднялась в номер. Русская женщина, она принесла захваченные из дома бутерброды с ветчиной и баночку из под майонеза, полную маленьких маринованных маслят собственного приготовления. Мы сели за гостиничный столик, покрытый белой скатеркой с синим казенным штампом. Местами полотно темнело подпалинами от сигарет и гладильной машины. Напротив, в зеркале старого платяного шкафа отразились двое еще сравнительно молодых людей. Правда уже не той первой молодости которая нуждается в любовных вздохах, свиданиях, романтике, долгом ухаживании. Я уже не тот лейтенант, что в Казахстане сходил с ума от нежданно обретенной и внезапно потерянной любви. Катерина — все понимающая и принимающая женщина, разведенная с постылым, вечно пьяным мужем. Женщина, опасающаяся новой ошибки и предпочитающяя самодостаточную свободу. Детей у нее не имелось. Свои женские желания она удовлетворяла тогда и с теми кого сама выбирала из случайно залетевшего в гостиницу командированного люда. Сегодня наши желания совпали. Мы оказались одинаково одиноки, свободны и каждый по своему несчастлив. Катя сидела, подперев голову мягкой белой рукою, подкладывала мне хрустящие грибочки, пододвигала лежащие горкой на вощеной бумаге бутерброды. — Что же ты Катя не ешь? Ведь тебе дежурить еще. — Не волнуйся, кушай, майор. Я себе найду, чай дома, не в гостях. Голодной не останусь. — Давай выпьем. — За что? — За встречу. За тебя. — За тебя. Мы выпили не успевшее нагреться шампанское из круглых, тонкостенных стаканов с двумя тоненькими разноцветными полосочками по краю. Вино пускало по стенкам радостные цепочки крохотных золотых пузырьков, легонько шипело вырывающимся на волю после долгого заточения газом. Внизу в ресторане гремела музыка оркестра. Там весело и многолюдно, но мы не могли спуститься вниз. Это веселье играло не для нас. — Много у тебя наград. — Катя провела пальцами по колодке. — Это что за медаль? — Это орден. Звездочка. — Орден? А это? — Это тоже орден. — То-то я таких не видела раньше. — Она не стала уточнять где и как знакомилась с наградными орденскими ленточками. — За Афганистан? Молча кивнул в ответ. Расписывать боевые похождения не хотелось. — Это тоже оттуда? — Ее палец нежно коснулся шрамов. — Оттуда… — Ощущение ее женственного, мягкого, доброго прикосновения неожиданно сдавило сердце, стало невероятно грустно и одиноко. Один, один в целом мире, запоздало дошло до моего сознания. Нет семьи, детей, жены. Никого. Перебивая эту навалившуюся на душу тяжесть вылил в стакан остатки шампанского из бутылки и выпил одним махом. Рядом сидела красивая добрая женщина, но желание близости, обжигающее мое естество всего несколько минут назад вдруг пропало, исчезло, испарилось без остатка, будто пузырьки газа из пригубленного стакана стоящего перед Катей. Видимо женщина каким то особым чутьем поняла, уловила мое состояние. Обойдя стол она подошла ко мне, обняла за плечи, погладила по начинающей лысеть голове и нежно поцеловала. — Успокойся, все будет хорошо. Нам действительно было хорошо этой удивительной ночью, объединившей на короткое время двух случайных, одиноких людей, решивших поделиться друг с другом остатками тепла и нежности. В предрассветных серых утренних сумерках, уже прощаясь Катя спросила. — Куда теперь? На новое место службы? — Теперь в отпуску. Отгуляю положенное и снова в Афган. — Ну что-же, удачи тебе. Возвращайся живым и целым. — Будешь ждать? — Спросил я на всякий случай. — Нет. — Подумав ответила она. — Прости, но я не из тех кто ждут, или притворяются, что ждут. Я женщина… Захочешь — прилетай. Встречу, не прогоню. Но боюсь, через пару дней забудешь даже имя… Да и я, пожалуй, тоже. Такова наша жизнь. И судьба. Знаешь как у нас говорят? До двадцати лет ума нет и не будет. До тридцати денег нет и не будет. До сорока семьи нет и… Пока, майор. Она завела за спину руку, застегнула змейку на платье и вышла в коридор. Даже в этом обходилась сама. Когда утром нового дня вошел в здание аэропорта, динамики хриплыми, простуженными голосами объявляли регистрацию пассажиров на Харьковский рейс. Под крылом в последний раз проплыли отбывающие в прошлое аэропорт, бетонная дорога с запыленным военным автобусиком защитного колера. Где-то дальше за горизонтом серая лента втекала в металлические ворота с красными звездами и слегка облупившейся от дождя и снега будкой дежурного наряда. Остался позади закрытый гарнизон с его размеренным устоявшимся бытом, огромные самолеты запрятанные в капониры. Люди с которыми провел бок о бок сотни часов в запертых, закинутых в пространство серебристых фюзеляжах воздушных кораблей, но как оказалось не сблизился, не подружился, ставших вдруг совершенно не интересными мне, равно как и я им всем. Ушли в прошлое женщины, дарившие наскоро тепло телу, но не согревшие душу. В Харькове, в пустой родительской квартире я запил, наливаясь через силу водкой, закусывая, скорее по инерции, не ощущая голод, тем немногим, что удавалось купить в огромном стеклянном Универсаме нависшем над не состоявшимся Парком Победы. Колбаса неестественно багрового цвета. Сосиски отдающие крахмалом, синтетикой и бумагой. Подозрительно скоропалительно черствеющие сырки Дружба. Комковатое, белое, без следов положенной жирности, масло, не поддающееся ножу. Соленые помидоры и огурцы из трехлитровых банок с ржавыми металлическими крышками. Закупал этот продуктовый шлам вместе с бутылками водки сразу на неделю, закидывал в багажник ставшей теперь моей Волги и загружал дома в холодильник. Ко мне попытались пристроиться выпить на дармовщину толкущиеся возле магазина или праздно просиживающие весь день за дощатым столом дворовые алкоголики, но я отшиб их потуги с первой же попытки. Через несколько дней оставив машину под окнами случайно заметил приседающую у колес нескладную длинную фигуру одного из пъянчуг. Вышел во двор и обнаружил аккуратно подставленные под каждое колесо ученические стальные перышки. От десантников и разведчиков спецназа, в госпитале, на аэродроме в ожидании погоды, в курилках, не раз приходилось слышать разные поучительные истории и байки на тему каким образом отправлять без оружия людишек на тот свет с помощью подручных средств. Самых мирных, между прочим, находящихся всюду в избытке и не вызывающих особого подозрения при расследовании дела. Перышки являлись одним из таких орудий убийства. Воткнутые определенным образом в нужное место ската колеса они, в отличии от примитивного гвоздя, затаясь ждали своего часа, затем где-нибудь на шоссе на большой скорости, вспарывали камеру и пускали автомобиль под откос. Этот длинный хлыщ оказывается не так прост. Но, как говаривал знакомый прапор, на каждую хитрую задницу находится свой штопор. Торопиться, впрочем, я не мог, находясь в состоянии тупого опъянения. В таком виде мне садиться за руль четко противопоказано. Заприметил куда двинулась эта шваль и пошел следом. Вокруг врытого в землю стола расположилась компания мужиков неопределенного возраста с багровыми, в сизоватых прожилках, испитыми лицами. Они воодушевленно лупили по доскам костяшками домино и не обращали на меня внимания. Все кроме одного, одетого в смазные высокие сапоги и темную телогрейку. Длинный, костлявый, с неприятными бегающими глазками, мужик играл под бывалого уголовного авторитета. Отчим как-то показал мне его и упомянул мимоходом, мол бил подлец жену смертным боем по пьянке, та сдала этакого красавца в милицию на принудительное лечение. В ЛТП муженек с кем-то подрался, получил срок и отправился долечиваться на зону. Через год правда его выпустили. Жену теперь эта глиста бить побаивается, но изображает из себя этакого вора в законе, работать по этому поводу не желает, а пьет по-прежнему словно и не лечился. Неторопясь подошел к столу. Никто не среагировал на мое появление, только побелели костяшки пальцев длинного, да забегали, застреляли по сторонам из под козыречка кепочки крысиные глазенки. Не размахиваясь, коротким злым ударом двинул кулаком снизу под хрящеватый нос, а когда мужик начал распрямляться в безнадежной попытке вылезти из за стола, левой вбил ему остатки сожженой алкоголем печени под гулкие выпирающие ребра. Сотоварищи длинного побросав костяшки домино выскочили из-за стола, но не предпринимали наступательных действий, выжидательно поглядывая. Вместо разъяснений я опустил руку в карман и вынул четыре блестящих перышка. — Понял, сволочь, за что получил? Или популярно объяснить твоим корешам где таким премудростям обучают и кто? Тот стянул с узкой вытянутой приплюснутой с висков головы чудом удержавшуюся кепчонку. Вывернул наизнанку, вытер струившуюся с носа кровь. — Понял, командир. Но за мной не заржавеет. — Если очень понравилось, всегда можно добавить. Только намекни. Таких как ты, что в Афгане, что здесь всегда обихоживаю с одинаковым удовольствием. — Заверил длинного. — Вопросы? Пожелания? Замечания? — Спросил у компании, но дружки только молча покачали головами, стараясь переварить полученную информацию. — Тогда — пока, и чтобы вашего духа около машины не было. — Начальник… — Начали канючить бухарики, но я не собирался дискутировать со столь привлекательной публикой и пошел к своему подъезду, решив оставить вопрос о перышках открытым. Возможно длинный случайно воткнул в колесо первые попавшиеся под руку колющие предметы, мстя за отказ пить вместе с его компанией, если нет, то дело конечно серьезнее. Через день почтальон принесла мне маленькую деревянную посылочку с обратным адресом гарнизонного городка и незнакомой фамилией отправителя. В посылочке лежали аккуратно переложенные бинтом ключики от моих ящиков, стянутые аптечной резинкой сиреневые купюры и письмо на страничке вырванной из офицерского блокнота. Занявший мою жилплощадь лейтенант еще раз приносил извинения за доставленные неудобства, за вольное обращение с моими вещами. Благодарил за деньги, но взять их отказался. — Мы с женой, — писал он, — люди хоть бедные, но честные. Пусть из детдома, пусть нет никого родных, но чужого и лишнего не возьмем. И Вы нам, простите, человек тоже чужой. И денег нам за то, что мы вещи сложили, не надо. Всего в жизни добивались, пусть не легко, но сами, своим трудом, своим потом. Понимаю, что дали Вы жене деньги от жалости, увидев нашу скудную обстановку, но делать этого не следовало. Это нас обидело. Далее следовало пожелание успешного продолжения службы в Афганистане и благополучного возвращения на Родину с победой. Прочтя письмо не почувствовал укора совести или стыда, ведь деньги оставил от чистого сердца, хотел чем-то помочь молодой семье. Кто-же виноват, что жизнь одела их в защитную кожуру, научила с опаской относиться к людям, замкнула в свой маленький, огороженный от всех, мир наприятия и непонимания? С другой стороны, лейтенант оказался гораздо более благородным человеком и офицером, чем это показалось с первого взгляда. Счастья тебе и удачи, лейтенант. Поискал глазами бутылку. Плеснул в стакан. Покачал его перед собой…. и вылил недрогнувшей рукой в раковину. Пить неожиданно расхотелось и даже сам вид водки маслянисто плещущейся в бутылке стал противен. Поколебался минуту и отправил в раковину остальное содержимое недопитой бутылки. Повязал полотенце и начал генеральную уборку квартиры. Вечером того же дня пришли Димыч с Васей. Настроены решительно, по боевому. Видно, что заявились для жесткого разговора о моем позорном поведении, беспробудной пъянке логически переросшей в драку с дружками-алкоголиками. Видимо такова оказалась дворовая интерпретация происшедшего возле доминошного стола. Пройдя по убранной, протертой, пропылесосеной квартире и не заметив следов пъяного разгула они несказанно удивились. Принюхивались между делом, невзначай к моему дыханию, но и оно стало к тому времени если не идеальным, то уже вполне терпимым. Лицо, с которого я соскреб многодневную щетину смотрелось далеко не фотогенично, выглядело немного припухшим, противным мне самому, но все же разительно отличалось от мордашек стучавших костяшками во дворе. — Изволь объяснить своим друзьям драку с алкоголиками. — Не выдержал Вася. Попытался рассказать, объяснить, что меня возмутило во всей этой истории с перышками. Ребята только сокрушенно покачали головой. — Не волнуйтесь, парни. Все будет в порядке. И не бойтесь, пить уже бросил. Это позади. Все. — Что планируешь, майор, на остаток отпуска? Ведь лето на носу? — Надо подумать. Может махнем куда нибудь все вместе? — Хорошо бы, но… — Вася пожал плечами, — Экзаменнационная сессия, вступительные экзамены, отпуск жены, каникулы дочки… этсетера, этсетера. — Развел с грустным вздохом руками. — А вот Вам ребята, сам Бог велел оседлать железного коня и поколесить по дорогам. Подумайте! Сначала в Киев. Посмотреть Софийский собор, Лавру, музеи, Крещатик, памятники…. и обязательно Бабий Яр. Обязательно. Я читал Евтушенко, Кузнецова…. здоровый мужик, а тут глаза стали мокрыми… и в груди… Обязательно Бабий Яр. Вася, единственный посвященный в мою историю, тактично подсказывал, направлял. — Потом — через Белоруссию, заповедными лесами по Ленинградскому шоссе до Пушкинских гор, Святогорского монастыря. Поклониться Пушкину. Возьмите с собой томик стихов, — он мечтательно закрыл глаза, — поставьте машину, пройдите неторопясь к Михайловскому, по аллеям, тропам, выйдите к любимой скамейке поэта или на поляну под вековые деревья и читайте стихи…. Прекрасно! Василий Александрович воудушевившись вскочил на ноги, начал расхаживать по комнате излагая нам невероятное, удивительное путешествие. — От тех мест недалеко до Новгорода, Пскова — это сказка. Памятники старины глубокой. Новгородский Кремль, Вече, Памятник тысячилетия России, Печорский монастырь. И… в Ленинград! Там Эрмитаж! Русский Музей! Дворцы! Фонтаны! Театры! — Его глаза сверкали, лицо раскраснелось, обычно сдержанный, интеллигентно отрешенный, сейчас он был возбужден и прекрасен в своем вдохновении. Если устанете от впечатлений, поезжайте на Корельский перешеек, в Куоколу, ныне Репино. Или в Прибалтику. На Рижское взморье. В Пярну. Там чудесные пляжи, дюны, сосны, отдохнете, покупаетесь и домой. Если вода Балтики покажетсят холодной и останется время, то что вас держит? Люди Вы холостые, свободные — махните не заезжая домой в Крым, поваляться на песочке, поплескаться в теплой соленой водичке, пофлиртовать с загорелыми девушками.