Кореллу стало не по себе. Он и сам удивился, что не смог сохранить обычное для него в таких ситуациях хладнокровие. Ведь представшее его глазам зрелище едва ли можно было назвать кошмарным. Поэтому молодой человек не мог взять в толк, что именно явилось причиной его душевного дискомфорта. Может, спертый воздух или витавший в комнате запах горького миндаля? Корелл оглянулся на окно, выходившее в сад. Он попробовал снова вызвать в воображении недавние сексуальные фантазии, но ничего не получилось. Вместо этого его взгляд упал на половинку яблока на ночном столике возле кровати, и Корелл вдруг подумал о том, что терпеть не может фрукты. Сама по себе эта мысль показалась ему более чем странной. Он никогда ничего не имел против яблок. Да и кто может что-либо иметь против них? Корелл достал блокнот из нагрудного кармана куртки. «Положение тела близко к нормальному», – отметил он в блокноте и задумался. Формулировка показалась полицейскому недостаточно изящной, хотя вполне годилась для протокола. «Если не смотреть на лицо, можно подумать, что он спит…» Корелл набросал еще несколько строчек, которыми тоже остался недоволен, и только после этого приступил к осмотру трупа. Покойный имел сухощавое, мускулистое тело с удивительно мягкой, почти женской грудью. Корелл, как ни вглядывался, не смог обнаружить ни синяка, ни царапины – ни малейшего следа физического насилия. Настораживали разве кончики пальцев покойного, выпачканные чем-то черным, да эта белая пена у рта. Полицейский принюхался – и только сейчас понял причину своего недомогания. В нос ему ударил запах горького миндаля, да так, что Корелл был вынужден срочно ретироваться в холл. В дальнем конце коридора он заметил нечто странное. У стены с выходящим в сад крохотным окошком с потолка свисали два кабеля и стоял стол с чем-то похожим на дымяшийся котелок. Корелл приблизился, отогнав как абсурдную мысль о возможной опасности. В этом углу располагалось нечто вроде мастерской или лаборатории. Корелл увидел трансформатор с клеммами для кабелей. На столе стояли бутылки, банки, горшки и котелок. Ничто на первый взгляд не представляло угрозы. Разве этот буквально проникающий под кожу запах… Корелл склонился над котелком. На дне его бурлила отвратительная вязкая жидкость, заставившая молодого полицейского вспомнить детство и мчавшийся сквозь ночь поезд. Корелл уперся руками в стол, нагнулся и втянул в себя едкий запах, после чего тут же поспешил в соседнюю комнату и открыл окно. Дождь все еще лил, но Корелла это больше не раздражало. Едкий запах развеялся вместе с неприятными воспоминаниями, и в доме снова повеяло покоем. В целом в его обстановке чувствовалось нечто богемное. Мебель производила впечатление дорогой, но была расставлена без какого-либо видимого порядка или плана. При этом семьи у покойного, похоже, не было. Во всяком случае, никаких следов пребывания в доме женщины или детей Корелл не заметил. На подоконнике лежала записная книжка, исписанная математическими формулами и уравнениями. Возможно, несколько лет назад помощник инспектора понял бы во всем этом больше, но теперь лишь бездумно глазел на исписанные страницы, раздражаясь по поводу небрежного почерка и многочисленных чернильных пятен и, возможно, испытывая нечто вроде зависти. Расстроенный, он обратился к стоявшему справа от окна стеклянному шкафу. Там обнаружились винные бокалы, серебряный столовый прибор, маленькая фарфоровая птичка и бутылочка все с тем же вязким черным содержимым. Сосуд был помечен этикеткой: «Цианистый калий». «Вот то, что мне нужно!» – воскликнул про себя Корелл и поспешил в комнату, где лежало яблоко. Поднес его к носу – плод источал тот же запах, что и содержимое котелка и бутылочки. – Мисс, эй, где вы там? – позвал Корелл. Далеко не сразу в ответ послышались тяжелые шаги. Горничная переступила через порог и уставилась на полицейского, вопросительно поджав губы. – Как, вы сказали, звали хозяина дома? – Доктор Алан Тьюринг. Корелл чиркнул пару строк в блокноте, отметив про себя, что имя показалось ему знакомым. Во всяком случае, вызывало смутные воспоминания, как и многое в этом доме. – И он ничего после себя не оставил? – Что вы имеете в виду? – Ну… письмо или записку, где что-нибудь объяснялось бы? – Вы полагаете, он должен был… – Я всего лишь задал вопрос, – строго оборвал женщину Корелл. И, заметив ее испуг, продолжил как мог мягче: – Вы хорошо его знали? – Да или… нет… Доктор Тьюринг всегда был добр ко мне. – Он болел? – Да… сенная лихорадка. Обычно он мучился ею по весне. – Вы знали, что он работает с ядами? – Нет, нет… Боже сохрани… Но мистер Тьюринг занимался научными исследованиями… Разве это непременно должно означать… – Все зависит от того, что за исследования. – Мистер Тьюринг интересовался многим. – Алан Тьюринг… – медленно повторил Корелл. – Он чем-нибудь знаменит? – Хозяин работал в университете. – Чем он там занимался? – Математикой. – В какой именно области математики работал мистер Тьюринг? – Вы меня об этом спрашиваете? Она подняла на него глаза. Корелл мельком взглянул на женщину и вышел в коридор, а потом во двор. Алан Тьюринг… Безусловно, это имя о чем-то ему говорило, причем о чем-то неприятном. Похоже, парень сделал какую-то глупость. Стоило навести о нем справки в участке. Корелл рассеянно обошел дом, снова направился в комнату, где лежало тело, и принялся за сбор доказательств. Точнее, имеющихся материалов, называть которые доказательствами было бы преждевременно. Итак, в распоряжении молодого полицейского имелись бутылочка с ядом из стеклянного шкафа, посуда из лаборатории, или мастерской, несколько блокнотов с расчетами и три тетради в твердых переплетах, на каждом из которых было от руки написано: «Сны». На первом этаже Корелл нашел расстроенную скрипку и роман «Анна Каренина»; помощник инспектора открыл его и прочитал первые несколько строк. Кроме Толстого, из знакомых Леонарду авторов в доме обнаружились Форстер, Орвилл и Батлер с Троллопом[1]. Корелл увлекся книгами и снова – что случалось с ним нередко – забыл о расследовании, когда раздался стук в дверь. Это был Алек Блок, коллега Леонарда. Они давно и тесно работали вместе, но знали друг друга на удивление плохо. Блока не уважали в участке за скромность и пугливость – вот, пожалуй, все, что мог бы сказать о нем Корелл. Да и, пожалуй, еще самое главное – Блок был рыжий и весь покрыт веснушками. – Похоже, он вскипятил себе яд в той кастрюльке, капнул на яблоко и пару раз откусил, – пояснил Корелл. – Самоубийство? – По всей видимости, – помощник инспектора кивнул. – Мне плохо от этого запаха. Можешь обыскать дом на предмет предсмертного письма или чего-нибудь в этом роде? Когда коллега удалился, Корелл снова вспомнил детство и ночной поезд, что совсем не способствовало подъему духа. На лестнице он столкнулся с горничной. – Мне нужно будет побеседовать с вами более обстоятельно, – сказал Корелл старушке. – Но сейчас я просил бы вас удалиться. Мы с коллегой должны опечатать дом. В прихожей молодой полицейский снял с вешалки зонтик доктора Тьюринга, усмехнувшись про себя в ответ на протесты горничной. Он не стал ей перечить и повесил вещицу на место – старушка как-никак проявляла уважение к памяти хозяина. Но выйти из дома без зонта в такую погоду представлялось совершенно невозможным. Во дворе Леонард еще раз обошел дом и снова прошмыгнул в дверь с другой стороны. На этот раз возле кровати с трупом обнаружился номер журнала «Обсервер» от 7 июня, что указывало на то, что еще вчера Тьюринг был жив. Корелл снова открыл записную книжку. Просматривая тетради с вычислениями, подавил в себе желание разобраться во всем этом и продолжить расчеты за профессора. Корелл никогда не умел как следует сосредоточиться на чем-нибудь одном. Очевидно, у коллеги Блока с этим обстояло куда лучше. Судя по его лицу, во всяком случае, он нашел что-то интересное. Нет, не предсмертную записку. Скорее нечто ей противоположное. А именно – два билета в театр на следующую неделю и приглашение на заседание Академии наук на 24 июня, на которое Тьюринг ответил согласием. Блок понимал, что его просили не об этом, но надеялся, что его находки зададут расследованию новое направление. Но Корелла, который напрочь отказывался принимать в расчет версию убийства, они скорее расстроили. – Это ничего не значит, – пробурчал он. – Почему это? – Люди слишком часто поступают вопреки логике. – То есть? – Даже тот, кто собирается умереть, может строить планы на будущее. У всех нас семь пятниц на неделе. Кроме того, мысль о самоубийстве могла прийти позже. – Да… Тем более что Тьюринг, по-видимому, был человек очень непростой. Большой ученый. – Похоже на то. – Я в жизни не видел столько книг в одном месте. – Я видел и больше, – возразил Корелл. – Но дело не в этом. – А в чем? – Сам не знаю. Что-то здесь не так… Ты отключил плиту на втором этаже? Алек Блок кивнул. Он как будто собирался что-то сказать, но не мог решиться. – А что… в этом доме так много яда? – осторожно спросил он. – Да. Яда было достаточно, чтобы отправить на тот свет несколько десятков человек. Они поговорили на эту тему, но так ни к чему и не пришли. – Такое впечатление, что он разыгрывал из себя алхимика… Ну, или золотых дел мастера, – заметил вдруг Блок. – Ты о чем? Тут Блок объяснил, что нашел в мастерской позолоченную ложку. – Тонкой работы вещица, – добавил он. – И, похоже, Тьюринг сделал ее сам… Можешь посмотреть там, наверху. – В самом деле? – рассеянно переспросил Корелл. Он уже почти не слушал коллегу, погрузившись в свои мысли.