Джон Тьюринг остановился и посмотрел на свои руки. На какое-то мгновение его лицо исказила гримаса, но быстро исчезла. – Нет… Я поддерживал его, сколько было можно. Давал советы как юрист… Делился контактами… – Но вы же адвокат? – Да… С Аланом было трудно говорить… Он никогда никого не слушал. Я советовал ему сознаться во всем еще во время следствия и перестать философствовать… – И что он? – Он был настроен говорить правду. Ложь – худшее из зол в понимании Алана, и это, безусловно, делало ему честь. Но… с ним никогда не было просто… Все перевернуть и поставить с ног на голову… Возможно, подобные методы уместны в его работе, но в зале суда… Бог мой, он выглядел как инопланетянин. Он сказал, что признать свою вину и отрицать случившееся означало бы для него одинаково солгать. – То есть? – Он имел в виду, что не намерен отрицать, что совокуплялся с этим мужчиной, поскольку это правда. В то же время не может усмотреть в этом никакого преступления, то есть своей вины. – Вас на суде не было? – Нет. – Почему? – Честно говоря, мне не хотелось бы обсуждать это. – Понимаю. – Но, раз уж вы настаиваете… знаете, я никогда не одобрял того, что называется «нетрадиционной ориентацией»… – Джон Тьюринг озлобленно фыркнул, Корелл вскинул на него удивленные глаза. – И не имел ни малейшего понятия, что Алан… я… я был шокирован, когда он написал мне об этом. – И вы отвернулись от него? – Это допрос? – В общем, нет. – Алан по-своему наслаждался всем этим… в смысле, судебным расследованием, процессом… Корелл вздрогнул. Это прозвучало как насмешка. – Или нет, – поправился Джон Тьюринг. – Он воспринял все настолько серьезно, что увидел в этом повод для дискуссии о границах «да», «нет» и «собственно, нет», и обратил все в логический парадокс. – Я всего лишь спросил… – Мне нечего было возразить на это, – продолжал Джон, уже мягче. – Так о чем вы меня спросили? – Вы отвернулись от Алана? – Он и сам меня отталкивал. Пенял, что я не понимаю, как тяжело приходится гомосексуалистам. – Он имел в виду?.. – Что эти люди – изгои. Он прочел мне целую лекцию, но – видит Бог – мне и без геев было чем заняться. Его же делом, черт возьми! Но брат этого не понимал. «Тебя волнует только твоя слава», – сказал он мне, и это было неправдой. Я думал о нем, я старался, чтобы он пострадал как можно меньше, но брат… он просто сошел с ума на этой почве. – На какой? – За пределами своего интеллектуального мира Алан выглядел чудовищно наивным. – Но вел себя вполне разумно во время расследования. – Корелл вдруг решил, что его роль в этой беседе скорее возражать, нежели соглашаться. – Похоже на то, – Джон Тьюринг кивнул. – Как он воспринял наказание и… то, что называют лечением? – Не могу сказать точно, – ответил Джон Тьюринг. – Но как можно воспринять такое… – О чем вы? – Пичкать мужчину эстрогеном; что может быть унизительнее? «Эстроген», – мысленно повторил Корелл. Он хотел было спросить Тьюринга, что это такое, но устыдился своего невежества. – И что, это помогает? – спросил он вместо этого. – Разве что на короткое время, – ответил Тьюринг. – В перспективе такое лечение могло бы только навредить ему. Подозреваю, Алан вообще был для них подопытным кроликом. В этом направлении будто бы велись какие-то исследования, но ни к каким определенным результатам они не привели. В любом случае этим занимаются не так давно. Алана использовали как лабораторную крысу… просто уму непостижимо… С другой стороны, пичкать людей эстрогеном… не это ли делали нацисты в концлагерях? Простите, не могу говорить об этом спокойно… Не уверен, что выдержал бы, если б увидел Алана после всего этого. Они стояли у дверей морга. Кореллу вдруг захотелось – он сам не мог сказать почему – признаться Джону Тьюрингу, что он тоже учился в школе «Мальборо». – Вам известно, где был ваш брат во время войны? – спросил он вместо этого. – Почему вы спрашиваете? – Подозреваю, он выполнял какое-то важное правительственное задание. – Возможно. Точно не могу сказать, но жил как будто где-то между Кембриджем и Оксфордом. В компании таких же светлых голов. – То есть? – не понял Корелл. – Правительство разместило всех умников в одном месте. – Зачем? – Точно не знаю. У меня есть свои подозрения, но, поскольку Алан никогда не говорил об этом, я тоже, пожалуй, промолчу. Могу сказать только, что несколько лет тому назад он снова побывал там. – Что, опять пригласили? – Нет, нет… видите ли, ему приспичило забрать серебряные болванки, которые он спрятал там на время войны… Зарыть серебро черт знает где, вместо того чтобы препоручить его какому-нибудь заслуживающему доверия банку… шутка вполне в духе Алана. – И что? Нашел он свое серебро? – Нет, насколько я знаю. Но его это не расстроило. Алан из тех кладоискателей, которые не слишком заботятся о сохранности своих кладов. – Это здесь, – Корелл кивнул на дверь. – Что? – не понял Джон Тьюринг. – Морг. Тьюринг, вздрогнув, выпучил глаза – не то удивленно, не то испуганно. Здание и вправду мало походило на морг. Выбеленное известью, с плоской черной крышей и голубыми дверями, оно напоминало о чем угодно, только не о смерти. Еще меньше ассоциировались с ней ухоженная клумба у входа, два кипариса и молодой дуб. Но Корелла, слишком хорошо знавшего, что находится за этими дверями, ничто не могло сбить с толку. Усилием воли преодолев смущение, помощник инспектора нажал на дверную ручку. Их встретили двое несколько удивленных мужчин в твидовых костюмах. Оба приподняли шляпы. Один был очень высокий, с правильными чертами лица и выразительными темными глазами – слишком, пожалуй, выразительными и красивыми для мужчины его возраста. Он с недоумением уставился на Джона Тьюринга. Самым удивительным в его внешности оказался косой, будто на сторону прилепленный затылок. Этому мужчине следовало бы носить кепку. Его напарник выглядел более крепким и спортивным, хотя тоже был в годах. Он приветливо помахал гостям рукой. Румяные щеки и слишком крупный, несколько бесформенный нос придавали ему авторитетный вид. Корелл невольно задался вопросом, что здесь делают эти люди, когда вдруг появилась медсестра и объявила, что доктор Бёрд ждет их. *** Чарлз Бёрд был в своей стихии. Сухой, с желтой кожей, он выглядел как сама смерть. И, как всегда, не мог упустить случая блеснуть своей ученостью. С Тьюрингом он держался как с коллегой. Начал, разумеется, с соболезнований, а потом, щедро пересыпая речь латинскими словами, принялся живописать тело его брата, так сказать, изнутри. Корелла удивила бестактность доктора. Тьюринг же, пропустив несколько фраз мимо ушей, не выдержал и решительно мотнул головой: – Довольно. – Я так не считаю, – пробормотал доктор. Некоторое время они молчали, глядя друг другу в глаза. То, что один воспринимал как ежедневную рутину, для другого было трагедией. Такие моменты навевали на Леонарда меланхолию. С другой стороны, ему было приятно видеть смущение Бёрда. – Пойдемте, – сказал он Тьюрингу. Оба вышли, не сказав ни слова. Неподалеку от морга проходила железная дорога, вдали прогромыхал товарный состав. По Готорн-лейн проехал «Роллс-Ройс», как привет из другого, блистательного мира. Несмотря на все это, Корелл чувствовал себя удовлетворенным. Он остался доволен тем, как повел себя с доктором Бёрдом. Самое время было вернуться в участок. Тем не менее Леонард продолжал идти рядом с Тьюрингом, плохо осознавая куда. – Я тут подумал одну вещь… – начал Джон Тьюринг таким тоном, будто собирался сказать что-то важное. – Что такое? – спросил Корелл.