– От чумы? – Угу. От язвы. Оба в один день, и тятька, и мамка. – А ты, значит, бежать? Погоди, как ты карантины-то обошел? – Так их уж сняли, как я уходил. Ко мне язва не пристала. У нас в Горелово только семь человек померло. Дохтур ажно удивлялся. – Ну? – Что? – испугался Нил. – Дальше рассказывай. Почему не остался дома при хозяйстве? Нил снова вздохнул. – Хозяйство дядька отнял. Мамкин брат, значит. А меня из дому выгнал и на дорогу вот столечко не дал. Еропка крякнул и вполголоса произнес краткое ругательство. – Ну и куда ж ты ехал? – К тетке в Житомир. К тятькиной сестре. Она в городе Житомире у господ кухаркой служит. – Тебе, дурню, в Енисейск надо было ехать, в комиссию по борьбе с этой, как ее… – Еропка наморщил лоб, припоминая нерусское слово. – С эпидемией, во! Получил бы вспомоществование. Хм… если бы тебе поверили, конечно. Пачпорта-то у тебя нету. А что тетка житомирская? Обрадуется она тебе? – Скажете тоже! Обрадуется! Кому я нужен! – Нил шмыгнул носом. И сейчас же увидел перед носом кулак. – На жалость не бей, не люблю. И главное, граф не любит. Что умеешь делать? – Все умею! – честно округлил глаза Нил. – Вот вам крест святой, дяденька! – Тьфу ты! – Еропка рассердился. – Ври, да не завирайся! Умеет он все! Граф тебя при себе не оставит, даже не думай. Читать-писать обучен? Счет знаешь? – Угу. – Не «угу», а «точно так-с». В ремесленное училище пойдешь? Казенный кошт. Не жирно, но жив будешь. – А я уж просился в ремесленное, – неожиданно поведал Нил. – При паровозоремонтном заводе, что в Перово. Не взяли меня, да еще надсмеялись. Иди, говорят, дерёвня. Понаехали, мол, тут всякие… – То ты просился, а то граф попросит. Соображай! А может, и куда получше тебя пристроит, чего не знаю, того не знаю… От головокружительных перспектив захватило дух. Нил вдруг обнаружил, что сидит, раскрывши рот, и дышать забыл. Поездка к тетке в Житомир, служившая на протяжении последних недель главной целью существования, выглядела уже не столь привлекательной, заслоненная новыми блистательными перспективами. Неужто наконец повезло?.. Но графа Нил трусил и, когда тот вернулся, забился в людскую. Сказать честно, графов до сегодняшнего дня Нил с Енисея не видел ни одного. Равным образом это относилось к баронам, князьям, великим князьям, маркизам, курфюрстам, эмирам, богдыханам и императорам. Поэтому первых слов, сказанных барином по прибытии, Нил не слышал – зато услыхал громкий горестный вздох Еропки. Вслед за вздохом прозвучал вопрос: – Да зачем же это, а? Барин ответил суховато и, главное, гораздо тише. Чтобы его слышать, Нил на цыпочках подкрался к двери. – Багаж уложи, сказано тебе. Поезд отходит через два часа. «Вот те на, – подумал Нил. – Какой поезд? Куда?» Он осторожно нажал на тяжелую дверь, и та слегка приотворилась без скрипа. Образовалась очень удобная щель, к которой тотчас приник любознательный Нилов глаз. Барин стоял посреди вестибюля, тросточкой постукивая себя по лаковой туфле, и вид имел насмешливый. Еропка же, протестуя всей душой, был многословен, суетился, подсигивал на месте и для пущей убедительности всплескивал руками: – Воля ваша, барин, а только как бы хуже не вышло. Давеча, как по Маросейке ехали, кот черный дорогу перебежал. Чего, спрашивается, ему, паскуде, на заборе не сиделось? Так ведь нет – прыг и шасть наперерез! Если бы он по своим надобностям куда бежал, так, может, и обошлось бы, а раз нарочно – пиши пропало. Примета верная. Не надо нам никуда ехать, барин. – Вы так полагаете, сударь? – иронически ответствовал граф. И слуга поник. А Нил справедливо заподозрил, что подчеркнутая вежливость барина не сулит слуге ничего хорошего, и тот великолепно это знает. Тут граф, сколь ни узка была дверная щель, заметил Нила и поманил пальцем. Таиться дальше не имело смысла. Нил вышел. – Лодырь, – осудил граф Еропку, с отвращением взирая на гимназический наряд второго срока носки. Нил сжался, как будто сам был виноват. Но граф больше не интересовался его костюмом и перешел непосредственно к персоне: – Обещал я пристроить тебя в хорошее место и слово сдержу. Однако дела оборачиваются так, что придется тебе немного подождать. Поедешь со мной. Вопросы есть? У Нила был вопрос, но задал он его не барину, а Еропке, когда барин удалился к себе в кабинет, а слуга вручил Нилу одежную щетку, велев вычистить дорожный сюртук его сиятельства. – Дядя, а дядя… Едем-то мы куда? – Куда, куда… – Еропка пребывал в большом неудовольствии. – На кудыкину гору. В Санкт-Петербург, вот куда. – Эва! А зачем? – Служба, вот зачем. – Царева служба? – для чего-то понизив голос, спросил Нил. – Ну а какая же… Э! Кто ж так чистит! Сюда гляди, вот как надо! Эх ты! Сразу видать, что с Енисея… Нил старательно работал. После сюртука пришлось вычистить мундир и навести глянец на графскую обувь – две пары. Только после этого Нил вновь обратился к Еропке, укладывающему в два больших чемодана сорочки, кальсоны, носки, носовые платки, мягкие домашние туфли и многое прочее. – Дядя, а дядя… – Чего тебе еще? – Ведь я барину нисколечко не нужен, да? – С чего ты это взял? – Это он спор проиграл, вот и старается. А сам даже не спросил меня ни о чем, не то что вы. – Цыц! – Слуга выкатил на Нила страшные глаза. – Чего не знаешь, о том не болтай. Делать его сиятельству нечего, кроме как тебя выспрашивать! Он человека насквозь видит, понятно? Нил поежился, хотя понятно ему, по правде говоря, не было. А может, слуга уже успел доложить барину то, что сумел выспросить? А когда успел? Нет, ничего тут сразу не понять… Однако кормят от пуза – раз. Одежду дали – два. Не бьют – три. Это уже сейчас. И кое-что обещано на потом. Ну разве не свезло? А значит, надо быть полным олухом, чтобы думать о том, как сбежать. «Остаюсь», – решил Нил, чувствуя все же некоторую тревогу. Глава вторая, в которой граф Лопухин удостаивается высочайшей беседы, Еропка вновь приходит в ужас, Нил помогает строить гидроэлектростанцию, а полковник Розен поет дифирамбы ручным гранатам Мощный, новейшей конструкции, паровоз «Змей-Горыныч» лихо свистнул, отгоняя зевак от края дебаркадера, запищал тормозами, окутался паром и зашипел, как настоящий змей. Не доехав ровно одной сажени до земляной насыпи, венчающей конец пути, он замер. Звонко ударил колокол, возвещая о точном – минута в минуту – прибытии «Красной Стрелы» на Николаевский вокзал. И сейчас из распахнувшихся дверей вагонов мимо кланяющихся в ненапрасной надежде на чаевые вагонных служителей повалили пассажиры, смешавшись с пестрой толпой встречающих. Мелькнули бляхи носильщиков, послышались зазывные крики: «А вот кому вещи поднести? Без обмана и утруски! Не зевай, торопись, недорого!» По преимуществу бляхи стремились к вагонам первого класса, но не обходили вниманием и второй, а что до третьего, то его в «Красной Стреле» отродясь не водилось. В вагоне произошло оживление. Мимо открытой двери купе Лопухина прошествовало семейство: пожилой толстый господин в летнем пальто и котелке, пыхтящий под тяжестью двух чемоданов и одновременно сражающийся с гигантской шляпной коробкой, его пышнотелая супруга в платье с преогромным турнюром и две дочки-близняшки с одинаковыми болонками на руках. – Ну-ка, – шепнул Еропке граф, – скажи, кто таков. – Вон тот толстый господин? – Полный, а не толстый. Сколько тебя учить. Еще лучше – представительный. В крайнем случае – дородный.