– Может, и так, – с невеселым видом отвечает он. – Но есть разные степени плохого, и то, что я собираюсь сказать, не из этой оперы. – Понятно. – Я делаю последний глоток бодрящего кофе и чувствую, как от подступившей паники у меня в животе разверзается пустота. Я начинаю сожалеть о том, что столько всего съела. – Так насколько это плохо? – Это вообще не плохо, если смотреть на ситуацию в перспективе. – Фантастика. Я хочу сказать – кто не любит играть в долгую? – Я испускаю тяжелый вздох, готовясь к тому, что он собирается сказать, что бы это ни было. – Ну хорошо. В чем дело? Он начинает говорить, затем обрывает речь и нервно смеется. – Почему бы нам обоим не расслабиться на секунду? Я вскидываю бровь. – По-моему, этот поезд уже ушел. – Это точно. Ты права. – Он вздыхает. Он надолго замолкает, и мне кажется, будто в тишине проходит целая вечность. Я чувствую себя как на иголках, меня снедает тревога. Я пытаюсь уверить себя, что что бы Хадсон ни собирался мне сказать, это не так уж и важно, но Хадсон не из тех, кто суетится по пустякам – подтверждением тому может служить вчерашний вечер. Так что что бы это ни было, это все-таки важно, а нынче важное почти всегда бывает плохим. – Я тут думал о Дворе горгулий, – наконец говорит он, когда я уже начинаю психовать. Я не ожидала, что наш разговор примет такой оборот, и несколько секунд просто смотрю на него, моргая, затем говорю: – И что? – И прежде, чем он успевает что-то сказать, продолжаю: – Я знаю, все считают, что у меня был глюк, но я клянусь… – Никто из нас не считает, что у тебя глюки, – заверяет меня он. – Поэтому я и потратил несколько часов, размышляя о том, что ты видела, и пытаясь найти разгадку. – И как, нашел? – спрашиваю я, хотя уже знаю ответ. Хадсон подходил бы к этой теме так деликатно, если бы до чего-то не додумался и если бы это что-то не имело потенциала вывести меня из душевного равновесия. – Возможно. – Он задумчиво щурит глаза. – Ты помнишь тот вечер в школьной прачечной? Когда ты танцевала со мной? – Ты хочешь сказать, когда ты велел мне заткнуться и танцевать? – Я улыбаюсь, потому что, конечно же, все помню. – По-моему, это сделал не я, а та песня, под которую мы начали танцевать. – А кто выбирал музыку? Он пожимает плечами. – Я не виноват в том, что у меня хороший вкус и я выбрал удачное время. – Не говоря уже о том, что у тебя огромное самомнение, – добавляю я, закатив глаза. – Вообще-то такая добродетель, как смирение, сильно переоценена. Как бы то ни было, ведь именно тогда ты впервые увидела все эти нити, да? – Да, – подтверждаю я. Я не могу понять, к чему он клонит, но знаю – это что-то важное. Я вижу это по его глазам и слышу в его голосе. – Тогда я впервые и увидел вблизи узы твоего сопряжения с Джексоном. – Он кривится. – Это было занятно. – Не сомневаюсь. – Я сжимаю его руку. – Хадсон, к чему ты клонишь? Потому что я должна сказать тебе, что, когда ты вот так отрезаешь собаке хвост по частям, я начинаю психовать. – Извини, я просто пытался подготовить почву. – Он наклоняется и нежно целует меня. – И тебе не из-за чего психовать, я тебе обещаю. – Понятно. – Я ему не верю, но думаю, сейчас не время спорить, если я хочу, чтобы он скорее перешел к делу. – Там была еще зеленая нить. Ты ее помнишь? – Помню ли я? Да я вижу ее всякий раз, когда пытаюсь коснуться любой из нитей. А это я делаю постоянно, ведь мне нужно взяться за платиновую нить, чтобы превратиться в горгулью. – Точно. – Он прочищает горло. – А ты знаешь, с чем именно тебя связывает зеленая нить? Меня охватывает волнение. – У меня есть вопрос получше – знаешь ли ты, с чем она связывает меня? Он пристально смотрит мне в глаза и отвечает: – Возможно. Глава 34. Теория (зеленых) струн – «Возможно» – это не ответ, – говорю я, вглядываясь в его лицо и ища глазами что-нибудь такое, что подсказало бы мне, о чем он думает. – Это ответ, когда я точно не знаю, прав я или нет. – Он делает паузу – Я собирался поговорить с тобой об этом еще тогда, когда мы вернулись в Кэтмир в первый раз, но, честное слово, на это просто не было времени, к тому же я даже не был уверен в том, что не ошибаюсь. Но твои воспоминания о том, как ты оказалась при Дворе горгулий… Как я и сказал, я точно не знаю, прав ли я… – Да, конечно, но ты также точно не знаешь, ошибаешься ли ты, так что просто давай, колись, пока я окончательно не слетела с катушек. С чем меня связывает эта зеленая нить? – Ты когда-нибудь трогала ее? – спрашивает он. – Или, может быть, слегка задевала? Я хочу сказать, что, по-моему, нет, но, заглянув внутрь себя и посмотрев на свои нити, вижу, как близко зеленая находится от платиновой нити. А если учесть, насколько часто я берусь за эту нить и в каких ситуациях я это делаю, то все возможно. – Не знаю, то есть, возможно, да, я касалась ее. А что? – Ты не могла бы подумать об этом как следует? Ты касалась ее в тот раз в библиотеке, когда мы ссорились и ты обратилась в камень? – Вряд ли… – начинаю я, но выражение его лица говорит мне, что это важно – по-настоящему важно, – так что я закрываю глаза и пытаюсь восстановить в памяти ту картину. – Я тогда была так зла на тебя. Ты вел себя как последний козел, и я просто потянулась и взялась за свою платиновую нить и… – Я замолкаю, замечая, как, когда моя рука обхватывает платиновую нить, костяшки слегка задевают зеленую. – Поэтому ты тогда так перепугался? – спрашиваю я. – Потому что знал, что я коснулась зеленой нити? – Я психанул, потому что ты превратилась в камень – в настоящий камень, – как в те четыре месяца, когда мы были заперты вместе. – Ты хочешь сказать, что это было то же самое? – изумляюсь я. – Я хочу сказать, что мне это показалось тем же самым. – Но это же не имеет смысла. – Я качаю головой, пытаясь уложить в ней то, что он говорит. – Когда я впервые обратилась в камень, я даже не подозревала о существовании всех этих нитей. Каким образом я могла коснуться зеленой нити? – Инстинкт? – предполагает он. – Случайность? – Если это все-таки произошло, какое это имеет значение? Не все ли теперь равно? – Я не понимаю, почему это вообще может быть важно. – Потому что ты хочешь выяснить, как ты оказалась при Дворе горгулий. А я уверен, что дело тут в зеленой нити. – Но я не касалась ее, когда мы попали ко Двору горгулий. – Ты в этом уверена? – Конечно, уверена. Он слегка коснулся меня и… – Я запинаюсь, потому что до меня доходит, что Хадсон может быть прав. Я тогда спешила схватиться за платиновую нить и была не очень осторожна. Так что вполне возможно, что мои пальцы действительно задели зеленую нить. – Я не понимаю, – говорю я, помолчав секунду. – Я никогда прежде не бывала при Дворе горгулий. И не подозревала, что он вообще все еще существует. Как же я смогла перенести нас туда, задев эту самую зеленую нить? – Я не знаю, но я почти убежден – так оно и было. – Все мои нити связывают меня с кем-то. С тобой, с моими друзьями, с моей горгульей. Так как же получилось, что эта нить способна… – Я запинаюсь, пытаясь подобрать слова, которые бы выразили, на что способна зеленая нить, и тут до меня доходит, что я этого не знаю. – Замораживать время? – подсказывает Хадсон. У меня внутри все обрывается. – Значит, вот что она делает? – шепчу я. – Замораживает время? – Да. Именно это ты и сделала с нами на те четыре месяца. И потом совершила обратное – когда мы вернулись, и время стало другим. – И что это может означать? Я имею в виду мою способность замораживать и размораживать… – начинаю я, но Хадсон быстро перебивает меня. – Грейс, кого еще мы знаем, кто способен замораживать и размораживать время? – Кого еще… – Я запинаюсь, потому что меня вдруг охватывает ужас. – Я больше не хочу об этом говорить.