Джек хлопал себя мешковиной, стараясь обсушиться, а Эви тем временем собирала с пола его одежду. Все вещи настолько впитали в себя угольную пыль и грязь, что могли бы, кажется, сами дойти до кладовки, но все-таки она помогла им благополучно добраться до кучи отцовской одежды. Приятно думать о сегодняшней вечеринке. Она постаралась сосредоточиться на предстоящем удовольствии, поскольку, как говорит ее мать, на волнениях чайник не вскипятишь. Все эти поговорки-присказки до смерти надоели, но сегодня она думала о них со слезами. Ей не хотелось покидать дом. Как она сможет жить без своей семьи? Она устремила взгляд на брошенную одежду, все еще хранившую форму тела носивших ее мужчин. Потом подобрала подбитые гвоздями сапоги Джека и поставила их к плите. Она еще раньше почистила и смазала их. Потрогав чистые брюки на сушилке, она сказала: – Одежда теплая и сухая, голубчик. Голос у нее дрожал, но никто ничего не заметил. Она провела рукой по сушилке и отвернулась, чтобы Джек мог одеться, не стесняясь. На стенах висели картины Нортумбрианского побережья, нарисованные маррой ее отца, Беном. Мама всегда говорила, что они еще со школы были неразлейвода. Бен и другие шахтеры-рисовальщики собирались вместе в близлежащем бараке. Ну что ж, хоть какое-то разнообразие в жизни, а не один только порей, собаки и голуби. Эви смотрела на чадившие масляные лампы, на буфет, где красовалась лучшая мамина посуда – они ставили ее на стол только на Рождество, на плетеный коврик перед плитой. Она любила каждую мелочь в их доме, но ведь на самом деле это не был их дом. Он принадлежал управлению угольной шахты – иными словами, лорду Брамптону. Огонь шипел и потрескивал. Каждый месяц они вместе с другими шахтерами получали бесплатно тонну угля в счет заработка. Это был грязный уголь, не пригодный для продажи, потому что в нем было слишком много шлака, но бедняки не выбирают. Она накренила плиту, хотя в этом не было необходимости. Отец вроде бы смотрел, но как будто ничего не видел перед собой. – Па, ты как сегодня? Отец снова взял газету и зашелестел страницами. Она повторила попытку. – Ух, и колючий сегодня ветер, пап. Пастор ездил в Фордингтон и сказал, что прибой сегодня бурлит со страшной силой. Отец отозвался из-за газеты: – Это хорошо, будет много морского угля[2]. Завтра после обеда возьмем телегу и поедем собирать. Скупщик будет там, он дает хорошую цену, так что сможем отложить еще немного. В его голосе вдруг послышалось странное ожесточение. – Ты поедешь со мной и Тимми, Джек? Отец посмотрел поверх газеты на сына. Джек опять что-то напевал, пристегивая подтяжки. Что-то явно не то в папином голосе. Он узнал про ее будущую работу? Нет, она будет думать только о брате и больше ни о чем. – Обязательно. – Джек взял рубашку, надел и стал застегивать. – Но сейчас я собираюсь в «Нампис» побриться. Он провел рукой по отросшей щетине на подбородке. В темных глазах вспыхнула улыбка. Все парни ходили в «Нампис», мужчины постарше брились сами. И никто не брился в рабочие дни. Пока Джек надевал сапоги, Эви взяла полотенце и направилась в кладовку, по ходу взглянув на старые дедушкины часы, висевшие слева от плиты. Они показывали точное время, и в случае необходимости их можно будет заложить. Полчетвертого. Мисс Мэнтон, пожалуйста, не торопитесь приходить. Пусть сначала мужчины уйдут, Джек – к парикмахеру, папа – в голубятню на заднем дворе. И тогда, если ее, Эви, приняли, она подождет, когда разомлевшие мужчины в благодушном настроении вернутся с вечеринки, и осторожно выложит свою новость: она будет работать на хозяина, которого они оба ненавидят. Это означает, что она перешла на другую сторону, это предательство, да, но вынужденное, поскольку только у него в поместье она сможет пройти необходимое обучение и при этом не уезжать далеко от семьи. И в конце концов, почему бы Ублюдку Брамптону не заплатить за их освобождение от рабства на его проклятой шахте? Она открыла заднюю дверь и принялась энергично вытряхивать полотенце. Потом наступила очередь пропитавшихся угольной пылью рубах, гамаш и коротких шахтерских штанов. Она выбивала их об стену снова и снова, все время кашляя – угольная пыль забивалась ей в горло. Дул порывистый ветер, хотя небо было голубым. Справа от двери в стену были вбиты гвозди – придя из шахты, мужчины вешали на них свои куртки. Она начала их выбивать. Руки покрылись плотным слоем черной пыли. А что же тогда у них в легких? Одежду Тимми она разберет, когда он вернется домой. Может статься, в последний раз. Перед тем как начать выбивать одежду, она снова вспомнила свой визит в Истерли Холл. Там работала бывшая повариха мисс Мэнтон, миссис Мур, и она обещала мисс Мэнтон сообщить, когда узнает, взяли ли Эви помощницей на кухне, а лучше бы младшей поварихой. На прошлой неделе выяснилось, что их прежняя младшая повариха беременна, и ее выгнали. Слава богу, в семье бедняжку приняли обратно. А мисс Мэнтон отвезла Эви в своей двуколке в поместье, где с ней поговорила миссис Мур, а потом дворецкий отвел Эви наверх, к леди Брамптон. Никогда в жизни Эви не видела таких ковров, занавесей, такого великолепия. И никогда в жизни с ней не разговаривали с таким презрением. На какое-то мгновение, когда леди Брамптон продолжала унижать ее, Эви засомневалась в своих планах. Но только на мгновение. Миссис Мур предупредила ее, чтобы она выходила из гостиной, пятясь, иначе леди Брамптон оскорбится, и именно тогда Эви обещала себе, что придет день, когда она завершит то, что сама называла платным обучением, и доставит себе удовольствие и отплатит леди Брамптон за унижение той же монетой. Предполагалось, что мисс Мэнтон приедет с новостями до начала вечеринки. Если Эви принята, она должна будет начать работать с завтрашнего дня, поскольку имеющихся рекомендаций мисс Мэнтон и миссис Мур вполне достаточно и других не потребуется. – Как ты думаешь, Эви, понравлюсь я девушкам? – Джек стоял у входа в кладовку. Эви выпрямилась. Улыбка осветила ее лицо. – Я же всегда говорила, что ты красавчик. Но тут она заметила сумку у него на плече, и сердце у нее упало. Так вот оно что. Собирается вечером на кулачные бои. Голыми руками… Она должна была знать. Когда бои устраивают во время вечеринки, всегда полно народу, и приз должен быть очень приличным. Она смотрела на него. – Будь осторожен, – шепнула она. – Буду, – ответил он одними губами. – Говорят, что приз назначили в пять гиней. Это же целое состояние. Все вокруг заключают пари. Я должен участвовать. Эви понимала, что он имеет в виду. Их семья откладывала деньги, чтобы выкупить один из трех домов, расположенных на выезде из поселка, у их владельца, мистера Фроггетта, фермера. Тот, на который они рассчитывали, был самым маленьким и, соответственно, самым дешевым. Только владение недвижимостью давало возможность распоряжаться собственной жизнью. Тогда Джек мог бы оказывать поддержку Джебу, представителю профсоюза шахтеров, без риска для семьи быть выселенной из дома, принадлежащего управлению шахты. Каждое заработанное ими пенни, за вычетом платы за жилье и питание, шло в общий котел. Туда же шли призы в кулачных боях, в которых участвовал Джек, деньги, вырученные от продажи морского угля и овощей, выращенных на огороде, ковриков, сплетенных матерью, ее, Эви, заработок – словом, все. – Будь осторожным, быстрым и сильным, – прошептала она. Послышался голос отца: – Что вы там щебечете? Я держу ухо востро, сами знаете. Твоя кепка на сушилке, парень. Джек бросил на нее взгляд. Оба покачали головой, и Джек сказал: – Я говорил ей, что молодой Престон будет сегодня на вечеринке. Наш всемогущий и сволочнейший гад-владелец всего вокруг выпускает его из садов на пару часов. Как этот малый может работать там, ума не приложу. Он сказал, что в семь будет в тире, так что я смогу его там застать. Ну, или кто другой. Джек подмигнул Эви. Она вспыхнула, разрываясь между желанием увидеть Саймона и страхом перед реакцией Джека на предполагаемую новость о ее работе. – Возьми шарф, – проворчала она. Джек ухмыльнулся и поставил сумку у задней двери, перед тем как вернуться в дом и забрать шарф. Эви шла за ним. Ей очень хотелось поторопить его, но она удерживалась. Уже почти три сорок пять. Джек сдернул с сушилки шарф и кепку. Их отец стоял теперь напротив плиты. Аккуратно сложенная газета валялась на кресле. Он прислонился спиной к решетке очага, зажав в руке трубку, но табак был недостаточно плотно набит и высыпался из чаши. Странно, обычно он ни крошки не терял. Весь его вид говорил о том, что он хотел начать серьезный разговор. Так он всегда выглядел, когда что-то случалось. Эви бросила взгляд на Джека и подобралась. Так он узнал что-то об Истерли Холле? Или это из-за боя? Он был уже сам не свой, когда вернулся домой. Наступило молчание, нарушаемое только тиканьем часов и потрескиванием пламени, когда оно вырывалось из печи. – Ты что, пап? – Она поняла, что говорит как-то пискляво, и откашлялась. – Что-нибудь случилось? Джек рядом с ней стоял не шевелясь. Он всегда так застывал в неподвижности, когда ему нужно было понять, как действовать. Отец сжал челюсти и сощурился. Рука его дрожала, и он снова просыпал табак. Эта его поза и выражение в глазах… Эви почувствовала, как в ней поднимается паника. Ни она, ни Джек тут ни при чем. Именно такой вид был у него, когда шесть лет назад он рассказал им, что потерял работу, потому что закрылась шахта «Верхняя», и им пришлось собрать все свои вещи и отправиться пешком к маминой сестре в надежде, что на шахте «Хоутон» найдется работа. Но работы не было. Несколько месяцев им пришлось наниматься к фермерам на прополку полей, собирать морской уголь, делать все, только чтобы прокормиться. Они ночевали в сарае у тети Пэт, потому что в доме не было места. Оставался только работный дом. Но потом отец нашел работу на шахте Оулд Мод. Она увидела, как ее паника отразилась в глазах Джека, когда он обернулся к ней, потом он снова перевел взгляд на отца. – Папа, – начал Джек, – ты потерял работу? Почему же ты ничего не сказал нам, ну же?! Почему ты сидишь тут и читаешь газету, как будто ничего не случилось? Все его неподвижное спокойствие испарилось, он впал в бешенство и, рыча, метался по комнате, заполняя собой все пространство. Шарф и шапку он швырнул на пол. – Я убью этих сволочей! Огонь, должно быть, тоже разгорелся, потому что Эви почувствовала, что стало невозможно жарко. Так страшно, так ужасно жарко… Этот дом был записан на имя отца. Джек не женат, поэтому он не имеет права записать дом на себя. Их выгонят, и никакая ее кухня их не спасет. Это произошло, и произошло слишком рано. Она хотела позвать мать, но прыжки Джека не давали ей пройти. Ее всю трясло, с ног до головы. Трясло и трясло. – Прекрати! Прекрати! – Теперь она кричала вслух на саму себя. Джек обернулся. – Все-все, лапушка. Извини. Все в порядке. Она отмахнулась, устыдившись самой себя. – Нет-нет, это я, я! Я просто должна перестать трястись. Должна. – Слова давались ей с трудом. Джек шагнул вперед и обнял ее. – Все будет хорошо. Честно, мы справимся, лапушка. Не волнуйся. Я найду, где нам жить. Я буду работать в две смены и смогу заплатить за жилье. Мне девятнадцать лет, я сильный, я отличный забойщик, не хуже других в шахте. Его голос теперь тоже дрожал. Рядом с ней стоял не взрослый сильный мужчина, а испуганный мальчуган, понявший, что жизнь и надежды опять рухнули. Они немного постояли вместе, потом она выпрямилась. – Я смогу помочь больше, у меня будет… Голос отца прервал ее: – Послушайте меня. Он стоял, полуобернувшись, не глядя на них. Трубку он положил на полку над очагом. Масляная лампа рядом с жестяной банкой, в которую их мать складывала деньги для оплаты жилья, совершенно закоптилась. Эви забыла ее помыть. Она должна это сделать вот прямо сейчас. Должна переломить их судьбу, должна все делать правильно. Она помоет лампу. Отец продолжал: – Послушайте меня. Я ваш отец, я несу за вас ответственность, так что прекратите шуметь. Я не потерял работу, я поменял ее. Слышите? Я поменял работу. Теперь он повернулся к ним лицом. Джек отпустил ее. Они оба ничего не понимали. Как он мог поменять свою работу, ведь он был старший забойщик? Отец кашлянул, как будто в подтверждение своих слов, и взглянул на руку. Потом взял трубку с полки, стиснув ее так, что пальцы побелели. Джек сделал шаг к нему, схватил его за руку и тряхнул с такой силой, что табак высыпался из трубки на коврик. Он пристально смотрел отцу в глаза. Тот не произносил ни слова. Оба молчали. Эви ничего не понимала. Что происходит между отцом и сыном? – Мне предложили… – Голос отца был сиплым, как будто ему больно было произносить слова. – Расскажи, – заговорил Джек, лицо его стало таким же белым, как все его недавно вымытое тело. У шахтеров всегда белое тело, потому что они не бывают на солнце. Интересно, почему в голове появляются такие глупые мысли именно в тот момент, когда происходит что-то ужасное? Она увидела, что папа стряхнул пальцы Джека, как будто не мог выносить его прикосновения. Теперь он поднял руку. – Ради семьи. Я согласился на работу, которая всем нам поможет, вот и все. Он напрягся, слегка приподнявшись на носках и сжавшись – такую позу принимает Джек, когда выходит на ринг. И брат как будто подражал ему. А ее они исключили – она осталась по другую сторону ринга. – Что же ты сделал? – задал вопрос Джек, но его голос звучал так, будто он уже все знал или боялся, что знал. Его лицо теперь было лишь в дюйме от лица отца. – Что, черт побери, ты сделал? Теперь он снова рычал.