— Ты не имел права, Киллиан. — Я имею полное право! — его рев пугает меня, и я вжимаюсь в дверцу, впервые в жизни испугавшись его. — Ты чуть не позволила этому ублюдку… — он останавливается, берет себя в руки и хрипло произносит. — Тебе семнадцать гребаных подростковых лет, Маверик. Ты эмоционально незрелая и понятия не имеешь, чего хочешь. Он часто дышит. Костяшки его пальцев, обхвативших руль, побелели, как воск, расплавленный на солнце. — Ты ошибаешься, — тихо говорю я ему. — Я точно знаю, чего хочу. — Когда он ничего не говорит, я добавляю. — Тебя, Киллиан. Я хочу тебя. Он не смотрит на меня. Долгое время смотрит прямо перед собой, медленно моргая. Его грудь расширяется и сжимается, но дыхание меняется. Оно все еще быстрое, хотя уже не от гнева. Это от желания. Может быть, мне всего семнадцать гребаных подростковых лет, но даже я знаю разницу. Вот каким он был всего несколько минут назад, когда его язык был у меня в горле. Наконец, он смотрит на меня. Мы просто смотрим друг на друга. Я жду, что он что-нибудь сделает, скажет, но он просто сглатывает. Когда Киллиан открывает рот, то только для того, чтобы уничтожить меня. — Ты слишком молода, Маверик. Я бросаю свой вызывающий взгляд на его джинсы, которые все еще натянуты. — Ты хочешь меня. Он убирает руку с руля на колени, прикрывая улики. — Иди спать, — прямо отвечает он, как будто только его мнение имеет значение. Наше противостояние длится так много ударов сердца, что я сбиваюсь со счета. И я знаю, что теряю его еще до того, как он у меня появился. — Тебе следовало оставить меня с Робби Римсом. По крайней мере, у него хватило смелости взять то, что он хотел. Потом я открываю дверь и не оборачиваюсь, даже когда он кричит: — Если Робби Римс еще раз тронет тебя хоть пальцем, то умрет. Помни об этом в следующий раз, когда напьешься и захочешь вести себя как ребенок. *** В ту ночь я чуть не приняла худшее решение в своей жизни, позволив Робби забрать у меня то, что я отчаянно хотела подарить Киллиану. Но я была пьяна. Робби хотел меня. Киллиан — нет. По крайней мере, так я думала в то время. Но на следующее утро, справляясь с похмельем, я осознала, что какой бы безумной, униженной и растерянной я ни была той ночью, Киллиан спас меня от огромной ошибки. Киллиан должен был стать моим первым. Моим единственным. Вместо этого, после той ночи он отказывался даже признавать мое существование, пока годы спустя мы не стали слишком большим, чтобы это игнорировать. Проклятый подтекающий кран, который является постоянным эхом, становится все громче и раздражает, и, прежде чем я понимаю, что делаю, стою на коленях в своем шкафу, волокна ковра впиваются в мои голые колени. Коробка, к которой я поклялась никогда больше не прикасаться, у меня в руке. Крышка снята. Содержимое прошлого смотрит на меня. Поздравительные открытки. Рисунок «Выздоравливай», когда я сломала ногу. Одинокая барабанная палочка времен «ДеШепса», подписанная всеми нами четверыми. Из-под всего этого выглядывает простой гладкий черный камень, который он подарил мне после смерти моей песчанки. И сказал мне, что не хочет видеть, как я плачу над еще одним потерянным домашним животным. Он заставил меня назвать его Уилсоном, в честь дурацкого волейбольного мяча бренда «Cast Away». Я держала его у кровати до дня объявления о своей помолвке с Джилли. Я легонько касаюсь пальцами короны из одуванчиков, лежащей сверху, увядшей и ломкой. Высохшие, почерневшие стебли, корни и листья отламываются и разлетаются повсюду. Голос Киллиана доносится из глубины лет, как будто этот момент происходит заново в реальном времени. — Для тебя, Мелкая. — Его низкий голос скользит по мне, заставляя мой живот чувствовать себя странно. — А это что такое? — я верчу в руках плетеную корону. Она оставляет на моих пальцах тот острый запах травы, который большинство людей ненавидят. Только не я. Мне это нравится. — Подарок на день рождения, конечно. Это был мой тринадцатый день рождения. Помню, поначалу я расстроилась, что он сделал мне корону из одуванчиков. Это был детский подарок, не для подростка, но каким-то образом тот факт, что он сделал его своими руками, думая обо мне, потому что знал, как сильно я люблю одуванчики, избавил меня от этого расстройства. Пожелтевший, скрученный листок бумаги привлекает мое внимание. Я осторожно отодвигаю содержимое, чтобы захватить кончик предсказания, которое Киллиан дал мне перед самым отъездом в колледж: «Тот, кого ты любишь, ближе, чем ты думаешь». В то время я думала, что это знак того, что мы созданы друг для друга, он и я. Что он любит меня так же сильно, как я люблю его, но он просто еще не мог мне этого сказать. Теперь я задаюсь вопросом, не было ли это пророчеством в совершенно странном смысле. Что тот, кого я действительно должна любить, всегда прятался на виду. Ближе, чем ты думаешь. Кэл. Я смотрю на коробку с древней историей о другом человеке. Воспоминания обрушиваются на меня черным дождем. Часть меня оплакивает множество планов, потерянных сейчас в этом крошечном картонном убежище размером пятнадцать на тридцать семь сантиметров. Остальная часть меня почти апатична, наконец принимая, что будущее никогда не было нашим. Звонок мобильника переносит меня, брыкающуюся и кричащую, из прошлого в настоящее. Это мой муж. Человек, о котором я должна думать, а не тот, кто продолжает мучить меня. Кап. Кап. Гребанный кран. На втором звонке я снова закрываю крышку, удивляясь, почему не могу просто отпустить эти болезненные воспоминания. Я знаю, что мне нужно это сделать. Это приведет к разрыву еще одной нити, связывающей нас с Киллианом. Но мысль о том, чтобы навсегда избавиться от остатков нашей истории, которая была хорошей, ранит мое сердце до боли. Поэтому я прячу своих призраков обратно и спешу схватить телефон в самый последний момент. — Ты, кажется, запыхалась, — раздается хриплый голос Кэла на другом конце провода. — Да, я была в ванной. Извини. — Моя совесть грызет меня за ложь. Одна из причин, по которой я не хотела, чтобы Кэл уезжал из города, заключается в том, что слишком много времени в одиночестве, не самое подходящее для меня сейчас. Это заставляет меня слишком много думать… вспоминать вещи, которые я должна забыть вместо этого. — Не страшно. Как прошел твой день? Я снова устраиваюсь на кровати, кладу голову на подушку. — Ты уверен, что хочешь знать? — Не спрашивал бы, если бы не хотел, детка. Постепенно я позволяю своим мышцам расслабиться, желая, чтобы мой разум вернулся в настоящее. Прежде чем начать, я делаю глубокий вдох. — Ну, коровы Уэсли Харви каким-то образом вырвались на свободу. Перекрыли шоссе № 28 на три часа, пока их всех не удалось снова собрать. Он усмехается. Это успокаивает. Просто звук его голоса, кажется, исправляет ошибки внутри меня. — Жаль, что я это пропустил. Что еще. — Я слышала, что Абигейл Лемонт перевезли в хоспис. — Эбигейл, мать-одиночка троих детей, у которой всего три месяца назад обнаружили рак поджелудочной железы. Она умрет, оставив троих подростков без родителей. Это трагично. — О, мне очень жаль это слышать, Лебедь. Я знаю, как она тебе нравится. — Ненавижу, когда плохие вещи случаются с хорошими людьми. — Вот почему мы должны жить настоящим моментом, верно? — Да, — тихо соглашаюсь я. Я пытаюсь, хочется сказать ему. Это трудно, и иногда я соскальзываю назад, но пытаюсь. Пожалуйста, не отказывайся от меня. — Итак, как я могу подбодрить тебя? Сегодня случилось что-нибудь хорошее? Боже, я так сильно люблю этого человека. Он неустанно работает над тем, чтобы я была только счастлива. Хотела бы я его заслужить. Накручивая нитку на кончик пальца, я отвечаю. — Хм…Я выиграла пять долларов в лотерею. Я слышу улыбку на его лице, когда он поддразнивает. — Ты азартный игрок. Не трать все это в одном месте. И вот так он заставляет меня чувствовать себя лучше. — Жаль, что «У Тасти» не работает. Мы могли бы потратить все это на пончики. Ели бы до тошноты. Поскольку сейчас середина октября, наше любимое детское убежище закрыто. — У меня из-за тебя слюнки текут, — стонет он. — В самом деле? — я понижаю голос, надеясь, что это звучит знойно. — Что еще я могу сделать, чтобы у тебя потекли слюнки? — Черт, Лебедь. Даже не представляешь, как сильно ты меня только что завела. Я смеюсь, глубже зарываясь головой в подушку. — Расскажи мне. — Зачем? Ты хочешь, чтобы я кончил, пока ты слушаешь? Фух. Здесь вдруг стало жарко? Я дергаю себя за футболку, чтобы немного проветрить. — Нет. Я бы хотела посмотреть, — парирую я. Это звучит немного хрипло. Ладно, очень хрипло. — Значит, ты хочешь, чтобы я переключил разговор на ФейсТайм? — А ты бы это сделал?