В комнате стало совсем тихо. Одна, в темноте, под тяжелым душным одеялом, не имея возможности даже повернуться, она лежала и в недоумении спрашивала себя: как же так получается, что ужас, уже успевший поселиться в ее душе, так сладок ей. Спрашивала и не находила ответа. Самым тягостным для нее было невозможность распоряжаться своими руками. Конечно, они были бы слабой защитой против напора грубой мужской плоти или ударов плетей, но все же... Она не распоряжалась своими руками, и даже ее собственное тело было неподвластно ей. В таком состоянии она не могла сейчас ни успокоить сладостный зуд, начавшийся у нее между ног, ни утолить, появившееся невесть откуда желание. У нее путались мысли. Куда больше, чем воспоминание об полученных ударах плетью, О. мучила сейчас неизвестность. И почему-то ей очень захотелось узнать, кто был тот мужчина, что дважды тогда в библиотеке овладел ею столь необычным способом, и не был ли это ее возлюбленный. Она искренне желала, чтобы это был он. Рене любил ее зад и часто целовал его, но никогда прежде не овладевал ею подобным образом. Может быть, спросить у него? Нет, нет, никогда! Воспаленный желанием разум рисовал перед ней картины, одну прекраснее другой. Она видела автомобиль, руку Рене, забирающую у нее пояс и трусики, его прекрасное лицо... Все это было настолько явственно, что она вздрогнула, и тяжелая цепь, надежно стерегущая ее, тихонько звякнула в ватной тишине кельи. Очнувшись от грез, О. попыталась понять, почему же, при том, что она способна так легко думать о перенесенных ею мучениях, один только вид плети вызывает у нее почти животный страх. От этих мыслей ее охватила настоящая паника. Она представила, как ее, потянув за цепь, начнут бить. Бить безжалостно, плетью и хлыстом, по спине и ягодицам... Бить, бить и бить -это слово занозой застряло в ее мозгу. Бить, пока она, теряя сознание, не упадет под их ударами. О. вспомнила слова Жанны: "Вам повезло, с вами будут обходится более сурово". Что она хотела этим сказать? О. казалось, что еще немного, и она поймет смысл этой загадочной фразы, но усталость брала свое, и совсем скоро она уснула. *** Под утро, в предшествующий рассвету час, в келью вошел Пьер. Он прошел в ванную комнату, зажег свет и оставил дверь в нее открытой. Прямоугольник света падал на середину кровати, точно в то место, где, свернувшись калачиком, на левом боку, с головой забравшись под одеяло, лежала О. Пьер подошел и сдернул с нее покров. Взгляду его предстал красивый нежный зад, казавшийся на фоне черного меха еще более бледным. Вытащив из под головы О. подушку, он вежливо произнес: - Будьте любезны, поднимитесь, пожалуйста. Хватаясь за цепь, она сначала встала на колени, а потом, поддерживаемая Пьером под локти, поднялась на ноги. Черное покрывало скрадывало падавший на него свет, и келья тонула в полумраке. Стоя лицом к стене, она скорее догадалась, нежели увидела, что слуга возится с цепью. Цепь резко дернулась, и О. почувствовала, как ее за шею потянуло вверх. Вместо обычной кожаной плетки Пьер на этот раз принес с собой большой черный хлыст. Пришло время и для этой игрушки. Он поставил правую ногу на кровать - О. почувствовала, что матрац немного прогнулся - размахнулся и со всей силы ударил хлыстом по спине своей жертвы. О. услышала шипящий свист, буквально пронзивший тишину кельи, и мгновением позже, ощутила обжигающую боль, мгновенно растекшуюся по всему телу. Она закричала. Пьер продолжал экзекуцию, не обращая на вопли О. никакого внимания. Он лишь старался, чтобы каждый новый удар ложился либо выше, либо ниже предыдущих и оставлял тем самым свой неповторимый след на теле этой красотки. Наконец, он опустил хлыст. О. продолжала кричать. Лицо ее заливали слезы. - А теперь, пожалуйста, повернитесь, - сказал Пьер. Она потеряв всякую способность воспринимать что-либо, отказалась повиноваться, и ему пришлось силой развернуть ее, рукоятка хлыста при этом слегка коснулась ее живота. Потом он отступил немного назад, и снова начал избивать ее. Пытка продолжалось не более пяти минут. Закончив, Пьер почти сразу ушел, предварительно погасив свет и закрыв дверь в ванную комнату, но О. еще долго стонала в темноте, прижавшись к гладкой холодной стене и пытаясь хоть как-то заглушить адскую боль, жгущую ее тело. Но вот стоны прекратились и она обессилев замерла. О. стояла, повернувшись лицом к огромному, от пола до самого потолка окну. Оно выходило на восток и было вровень с землей. За окном раскинулся парк. О. видела как на горизонте, медленно, словно нехотя, рождается заря, заволакивая белесой дымкой ночное небо, видела как постепенно проявляется из темноты растущий у самого окна тополь-исполин и падают, обреченно кружась, один за другим его большие желтые листья. Перед окном была разбита клумба огромных сиреневых астр, за ней виднелась небольшая зеленая лужайка и уходящая вглубь парка аллея. Уже совсем рассвело. О. потеряла всякое представление о времени. В конце аллеи появился садовник. Он не спеша продвигался вперед, толкая перед собой небольшую тачку. О. слышала, как скрипит, царапая гравий, ее железное колесо. Подойдя к клумбе садовник начал выбирать из нее тополиные листья. С того места, где он стоял сейчас, мужчина безусловно должен был видеть ее, голую, прикованную цепью к стене, покрытую многочисленными рубцами от ударов хлыста. Они налились кровью и казались почти черными на красном фоне стен. Где-то сейчас ее возлюбленный? Спит он или бодрствует? А если спит, то у кого, с кем? Представлял ли он себе, на какие мучения он обрекает ее? И что его заставило сделать это? О. вспомнила старинные гравюры, виденные ею в учебнике истории. Закованные в цепи люди, рабы или пленные, жестоко избиваемые палками и плетьми. Многие из них не выдерживали подобных экзекуций, умирали. Она умирать не хотела, но если принимаемые ею муки есть необходимая плата за возможность быть любимой им, тогда она желала только одного: долгой мучительной смерти. Чтобы он успел сполна насладится ее страданиями. Она ждала, покорная и кроткая, чтобы ее снова отвели к нему. Неожиданно открылась дверь и в келью вошел человек, одетый в кожаную куртку и короткие, для верховой езды штаны. О. показалось, что прежде она его не видела (тогда она еще подумала, что Пьер, видимо, отдыхает от трудов праведных). Первым делом он расстегнул цепной замок, и О. смогла наконец прилечь на кровать. Перед тем как расцепить браслеты, он провел ей рукой между ног, точно как тот мужчина в библиотеке. Но лицо тогда закрывала маска, может быть, это действительно был он. У мужчины было худое обветренное лицо, жесткий взгляд, который можно встретить у пожилых гугенотов на старинных портретах, седеющие волосы. Она довольно долго и с достоинствам выдерживала его пристальный взгляд, и вдруг вспомнила, мгновенно похолодев, что смотреть на хозяев-мужчин выше пояса - запрещено. Она быстро опустила глаза, но было уже поздно. Она услышала, как он засмеялся и сказал, обращаясь к пришедшим вместе с ним Андре и Жанне: - После обеда напомните мне. Освободив ей руки, мужчина вышел. Жанна подкатила к кровати столик, на котором был накрыт завтрак: свежий хлеб, рогалики, масло, сахар, кофе и сливки. - Ешьте быстрее, - сказала Андре. - Сейчас только девять, значит, еще часа три вы можете поспать. В полдень вас разбудит звонок. Вы должны будете встать, принять ванну, расчесать волосы, а я приду и помогу вам одеться и привести в порядок лицо. - Вы будете прислуживать за столом в библиотеке во время обедов и ужинов, -сказала Жанна, - поддерживать огонь в камине, подавать кофе и ликеры. - А вы... - начала было О. - Нам поручено помогать вам только в первые сутки вашего пребывания здесь. Дальше вы останетесь один на один с хозяевами. Нам будет запрещено общаться друг с другом. - Останьтесь, прошу вас, - взмолилась О., - побудьте чуть-чуть со мной. Расскажите мне... Договорить она не успела. На пороге комнаты появился Рене. Правда, он был не один, следом вошел кто-то еще, но О. смотрела только на него. Это действительно был ее возлюбленный, одетый так, словно он только что выбрался из постели: на нем была милая ее сердцу старая полосатая пижама и поверх голубой домашний халат из толстой овечьей шерсти. На ногах - мягкие домашние туфли; они уже слегка поизносились и О. подумала, что нужно бы купить новые. Девушки почти тотчас исчезли, оставив за собой лишь легкий шорох платьев. О. словно окаменела. С чашкой кофе в правой руке и с рогаликом в левой, она неподвижно сидела на краешке кровати, свесив одну ногу вниз, а вторую согнув и поджав под себя. Неожиданно рука у нее дрогнула, рогалик выскользнул из пальцев и упал на ковер. - Подними, - сказал Рене. Это были его первые за время пребывания в замке, обращенные к ней, слова. Она поставила чашку на столик, подняла надкушенный рогалик и положила его на блюдце. На ковре осталась лежать белая крошка. Нагнувшись, Рене подобрал ее. После этого он присел рядом с О., обнял ее и, притянув к себе, поцеловал. - Ты меня любишь? - спросила она. - Да, - ответил Рене, - люблю. Потом он заставил ее подняться на ноги, и сухой прохладной ладонью, нежно провел по ее обезображенной рубцами коже. Мужчина, с которым пришел Рене, стоял у двери и, повернувшись спиной к ним, курил сигарету. О. лихорадочно пыталась решить, можно ли ей смотреть на него. То, что произошло дальше, так ничего и не определило. - Иди сюда, тебе здесь будет лучше видно, - сказал Рене, подводя ее к торцу кровати. Потом, обращаясь к своему спутнику, он заметил, что тот был прав и что, действительно, будет справедливо если он, его приятель, возьмет ее первым, если только, конечно, он хочет этого. Мужчина затушил сигарету, подошел к О. и, оценивающе проведя рукой по ее груди и ягодицам, попросил ее развести ноги. - Делай так, как он скажет, - ответил на ее вопросительный взгляд Рене. Стоя у нее за спиной, он одной рукой поддерживал О. за плечо, а другой -нежно поглаживал ее правую грудь. Его друг уселся перед ней на кровать и, разведя пальцами густые мягкие волосы у нее на лобке, приоткрыл створки ведущего вглубь ее чрева прохода. Чтобы другу было удобнее, Рене немного подтолкнул О. вперед, успев перед этим сцепить ей за спиной руки. Теперь возлюбленный держал ее, крепко обхватив руками за талию. Мгновением позже она почувствовала там, у себя между ног, властное прикосновение горячего влажного языка. Сколько раз Рене пытался приласкать ее так, но каждый раз ей благополучно удавалось избежать этого - в такие минуты она испытывала сильную неловкость и краска стыда заливала ее лицо. Губы мужчины, нащупав в складках плоти заветный бугорок, размером с маленькую горошину, с жадностью приникли к нему. Быстрые дразнящие движения его языка, воспламеняли ее плоть. О. задыхалась, чувствуя как набухают клитор и соски, и едва слышно стонала. Ноги не держали ее больше. Рене, заметив, что она оседает в его руках, осторожно положил ее на кровать и начал целовать. Второй мужчина, подхватив О., приподнял и раздвинул ее ноги. Она ягодицами почувствовала нетерпеливое подергивание возбужденного пениса. Он грубо и весомо вошел в нее, потом еще и еще... Потрясение было настолько сильным, что О. закричала. Крик рвался из нее при каждом новом толчке. Рене, впившись в ее губы долгим сладостным поцелуем, пытался заглушить его. Кончилось все так же резко и внезапно, как и началось. Мужчина издал протяжный громкий стон и, точно пронзенный молнией, упал на пол. Рене освободил О. руки, приподнял ее и уложил под одеяло. Потом он помог приятелю подняться и они вдвоем направились к выходу. О. вдруг с ужасом поняла, что возлюбленный, конечно, бросит ее. Она для него теперь никто, мразь, ничтожество. Еще бы - она стонала от ласки какого-то совершенно незнакомого ей человека так, как никогда не стонала от ласки того, кто был ее возлюбленным. Она так кричала... Ей это так нравилось... Теперь все кончено. Если Рене больше не придет, винить ей придется только себя. Но Рене не ушел. Закрыв за приятелем дверь, он вернулся к кровати и забрался к ней под одеяло... Овладевал он ею медленно, уверенно, стараясь не сбиться с ритма, и О., теплая, влажная, благодарно принимала его. Потом он обнял ее и сказал: - Я люблю тебя, О. И именно поэтому велю слугам нещадно пороть тебя. Как-нибудь я приду посмотреть на это. О. лежала молча, не зная что ответить. Вот он, ее возлюбленный, рядом, такой же близкий и родной, также смешно раскинувшийся на кровати, как тогда, в той комнате с низким серым потолком, где они когда-то жили, на той большой из красного дерева кровати, с набалдашниками на стыках, но без балдахина. Рене всегда спал на левом боку и, когда бы не просыпался - утром или ночью - он всегда первым делом протягивал руку к ее ногам. Поэтому она никогда на ночь не одевала пижаму. Он не изменил себе и на этот раз. Она взяла его ладонь и поцеловала ее. О. хотелось о многом расспросить возлюбленного, но она не осмеливалась. Словно прочитав ее мысли, он заговорил сам. Сначала он поведал ей, что отныне ею и ее телом будут распоряжаться наравне с ним и другие члены собирающегося в этом замке достопочтенного общества, многих из которых он не знал и сам. Но судьбу ее определяет только он -Рене, он один и никто другой. Даже если ею воспользуются другие, даже если он на какое-то время покинет замок, потому что тогда он мысленно будет с ней, с ее болью и радостью. И он будет получать наслаждение уже от одной только мысли, что это ради него она пошла на все это. Он напомнил О., что она должна быть предельно покорной с мужчинами и принимать их с той же готовностью и нежностью, с какой принимает его. Она должна видеть в них его, единственного и любимого. Он будет властвовать над нею, как всевышний властвует над своими творениями. И чем чаще она, повинуясь ему, будет отдаваться другим, тем дороже и желаннее она для него станет. То, что она до такой степени послушна ему, служит для него доказательством ее любви. У него уже давно появилось желание, - зная, что она принадлежит ему -отдавать ее другим, совсем ненадолго, на время. И он чувствует, что это доставит ему даже большее наслаждение, чем он изначально полагал. Чем унизительнее с нею будут обращаться другие, тем ближе она будет ему. Сердце О. зашлось от счастья. Он любил ее, и она согласилась со всем, что он говорил. Видимо почувствовав состояние девушки, Рене сказал: - Я вижу твою любовь и покорность, но ты совершенно не представляешь себе, что ждет тебя здесь. О. готова была ответить, что она его рабыня и ради его любви примет любые муки, но он остановил ее. - Тебе уже сказали, что пока ты находишься в замке, тебе запрещено смотреть в лицо мужчинам и разговаривать с ними. Не забывай, что я один из них, поэтому по отношению ко мне тебе надлежит вести себя также. Ты должна быть молчаливой и покорной. Я люблю тебя. А теперь, встань. С этого момента в присутствии мужчин твои губы должны открываться только для ласки или крика. О. встала и направилась в ванную. Рене, положив под голову руки, остался лежать на кровати. От теплой воды многочисленные рубцы и царапины начали саднить. Она не стала вытираться полотенцем, а лишь слегка смахнула влагу на животе и ногах. Потом она причесалась, припудрилась, подкрасила губы и, опустив глаза, вернулась в комнату. Рене все так же лежал на кровати. Рядом, опустив глаза, молча стояла вошедшая минуту назад Жанна. Он велел ей одеть О. Белоснежная нижняя юбка, платье с лазурного цвета атласным корсажем, зеленые туфли без задников... Справившись с крючками корсета, Жанна принялась за его шнуровку. Длинный и очень жесткий, на китовом усе, корсет будил воспоминания о давно ушедших временах узких талий. К тому же такая конструкция позволяла женщинам приподнимать и поддерживать в выгодном положении грудь. По мере того, как корсет стягивался на теле, талия сильно сужалась, от чего зад женщины становился более заметным. Что, собственно, и требовалось. Удивительно, что этот внешне довольно нелепый предмет женского туалета, оказывался достаточно удобным, чтобы поддерживать тело в вертикальном положении и позвоночник напрягался гораздо меньше. Потом пришла очередь платья. С ним мороки было меньше, и вскоре О. смотрела на себя в висевшее рядом с дверью в ванную комнату зеркало и видела тоненькую, утопающую в пышных складках лазурного атласа фигурку. Она казалась себе придворной дамой из далекого восемнадцатого века. Жанна протянула к ней руку, чтобы расправить складку на рукаве платья, и О. увидела, как заколыхалась грудь молодой женщины в желтых кружевах корсажа. Ей захотелось потрогать эти небольшие красивые перси с крупными бледно-коричневыми сосками. Но тут к ним подошел Рене и, приказав О. смотреть внимательно, повернулся к Жанне. - Подними платье, - сказал он. Жанна с готовностью повиновалась, обнажив золотистый живот, матовые бедра и черный треугольник лобка. Рене поднес к нему руку и запустил пальцы в жесткие курчавые волосы. Другой рукой он сильно сдавил правую грудь Жанны. - Специально, чтобы ты увидела, - сказал он, обращаясь к О. Она и так не сводила с них глаз. Она видела красивое улыбающееся лицо возлюбленного, ироничное выражение его глаз, следивших за движениями губ Жанны, за тоненькой едва заметной струйкой пота, стекающей по ее запрокинутой шее. Чем же она, О., отличается от этой молодой красивой женщины или от любой другой? О. прислонилась спиной к стене и безвольно опустила руки... Рене оставил Жанну и подошел к О. Он обнял ее и принялся целовать, называя при этом своей единственной, своей любовью, жизнью своей и повторяя, что любит ее. Рука, которой он ласкал ее грудь и шею, была влажной и пахла Жанной, но какое это имело значение? Он любил ее, ее одну. Прочь идиотские сомнения! - Я люблю тебя, - прошептала она ему в ухо. - Я люблю тебя. Она говорила так тихо, что он едва расслышал ее слова. - Я люблю тебя, - повторила она. Потом он ушел, убедившись, что ее лицо вновь приняло безмятежное и кроткое выражение. *** Жанна взяла О. за руку и вывела в коридор. Там, сидя на скамейке, их ждал мужчина-слуга. Одет он был также, как и Пьер, но в остальном был полной ему противоположностью - высокий, худой, черноволосый. Он встал и пошел чуть впереди них. Совсем скоро они оказались в небольшом светлом помещении, в одной из стен которого была сделана широкая дверь, закрытая сейчас толстой стальной решеткой. Охраняли ее двое слуг. У их ног сидели белые с рыжими подпалинами собаки. - Эта дверь ведет наружу, - совсем тихо прошептала Жанна, но шедший впереди слуга, видимо, услышал ее и резко обернулся. Жанна побледнела и, выпустив руку О., торопливо опустилась на колени прямо на выложенный черной мраморной плиткой пол. Охранники засмеялись. Один из них подошел к О. и велел ей следовать за ним. Он открыл какую-то дверь и исчез за ней. О. поспешила следом. Она вновь услышала у себя за спиной смех, звуки чьих-то шагов, потом дверь закрыли. Она так никогда и не узнала, что там дальше произошло. Наказали ли Жанну, и если да, то как, или же, бросившись на колени, ей удалось вымолить прощение у милосердного слуги... Потом, за время своего двухнедельного пребывания в замке, О. подметила, что хотя правилами поведения под угрозой сурового наказания женщинам предписывалось молчать в присутствии мужчин, они достаточно легко обходили этот запрет. Правда, как правило, это бывало днем во время трапезы и только тогда, когда рядом не было хозяев. В присутствии же слуг обитательницы замка позволяли себе некоторые вольности. Слуги никогда и ничего не приказывали, но не допускающая возражений, намеренная вежливость их просьб заставляла женщин беспрекословно подчиняться. К тому же у слуг, видимо, было принято наказывать нарушивших правила прямо на месте, не дожидаясь появления хозяев. О. трижды сама видела - один раз в коридоре, ведущем из библиотеки, и два раза в столовой - как пойманные за разговором девушки были немедленно брошены на пол и безжалостно избиты. После этого она поняла, что, вопреки сказанному ей в самый первый вечер, можно оказаться выпоротой и средь бела дня. Днем опереточные костюмы слуг придавали им какой-то зловещий, угрожающий вид. Некоторые из мужчин предпочитали носить черные чулки и одевать вместо белого жабо и красной куртки алую шелковую рубашку с широкими, схваченными на запястьях рукавами. Как-то, на восьмой день пребывания О. в замке, в полдень, когда все женщины собрались в столовой, к сидевшей рядом с ней пышной блондинке с крупной грудью и нежно-розовой шеей, подошел слуга. Похоже, он заметил как Мадлен, так звали девушку, наклонилась к О. и прошептала ей что-то на ухо. Слуга заставил Мадлен подняться и готов уже был преподать ей урок на глазах у остальных, но не успел... Она упала перед ним на колени, и ее проворные руки раздвинули складки черного шелка и извлекли на свет божий его, пока еще дремлющий, пенис. Провинившаяся женщина осторожно высвободила его и приблизила к нему свои приоткрытые губы...