А это означало следующее: во-первых - и с этим она уже знакома - в чьем-либо присутствии она не должна класть ногу на ногу, а также должна постоянно помнить и держать слегка приоткрытыми губы. И следовать этим двум правилам не так просто, как ей сейчас кажется. От нее потребуется предельная собранность и внимание. Второе касается ее одежды. Она должна будет сама позаботиться о своем гардеробе. Завтра же ей следует пересмотреть шкафы и ящики с бельем и вытащить оттуда все трусики и пояса. Он заберет их. То же относится к лифчикам, чтобы ему больше не потребовалось перерезать ножом их бретельки и к рубашкам, закрывающим грудь. Оставить можно лишь застегивающиеся спереди блузки и платья, а также широкие свободные юбки. По улицам ей придется теперь ходить со свободной, ничем не сдерживаемой грудью. Недостающие вещи необходимо заказать у портнихи. Деньги на это в нижнем ящике секретера. Об остальном, сказал Рене, он расскажет ей несколько позже. Потом он подложил дров в камин, зажег стоящую у изголовья кровати лампу из толстого желтого стекла и, сказав О., что скоро придет, направился к двери. Она, все также не поднимая головы, прошептала: - Я люблю тебя. Рене вернулся, и последнее, что О. увидела, прежде чем она погасила свет и вся комната погрузилась в темноту, был тусклый блеск ее загадочного металлического кольца. В этот же миг она услышала голос возлюбленного, нежно зовущий ее, и почувствовала у себя между ног его настойчивую руку. *** Завтракала О. в одиночестве - Рене уехал рано утром и должен был вернуться только к вечеру. Он собирался отвести ее куда-нибудь поужинать. Неожиданно зазвонил телефон. Она вернулась в спальню и там сняла трубку. Это был Рене. Он хотел узнать, ушла ли женщина, делавшая в квартире уборку. - Да, - сказала О. - Она приготовила завтрак и ушла совсем недавно. - Ты уже начала разбирать вещи? - спросил он. - Нет, - ответила О. - Я только что встала. - Ты одета? - Только ночная рубашка и халат. - Положи трубку и сними их. Она разделась. Ее почему-то охватило сильное волнение, и телефон задетый неловким движением руки вдруг соскользнул с кровати и упал на ковер. О. непроизвольно вскрикнула, испугавшись, что прервалась связь, но напрасно. Подняв трубку, она услышала голос возлюбленного: - Ты еще не потеряла кольцо? - Нет, - ответила она. Потом он велел ей ждать его и к его приезду приготовить чемодан с ненужной одеждой. После этого он повесил трубку. День выдался тихим и погожим. Лучи тусклого осеннего солнца желтым пятном падали на ковер. О. подобрала брошенные в спешке белую рубашку и бледно-зеленый, цвета незрелого миндаля, махровый халат и направилась в ванную, чтобы убрать их. Проходя мимо висевшего на стене зеркала, О. остановилась. Она вспомнила Руаси. Правда, теперь на ней не было ни кожаного колье, ни браслетов, и никто не унижал ее, но, однако, никогда прежде она не испытывала столь сильной зависимости от некой внешней силы и чужой воли. Никогда прежде она не чувствовала себя настолько рабыней, чем сейчас, стоя перед зеркалом в своей собственной квартире, и никогда прежде это ощущение не приносило ей большего счастья. Когда она наклонилась, что бы открыть бельевой ящик, перси ее мягко качнулись. На разборку белья О. потратила около двух часов. Меньше всего мороки было с трусами; она их просто бросила в одну кучу и все. С лифчиками тоже не пришлось долго возиться: они все застегивались либо на спине либо сбоку, и она отказалась от них. Перебирая пояса, а правильнее было бы сказать, просто откидывая их в сторону, она задумалась только раз, когда взяла в руки вышитый золотом пояс-корсет из розового атласа; он зашнуровывался на спине и был очень похож на тот корсет, что ей приходилось носить в Руаси. Она решила пока оставить его. Придет Рене, пусть разбирается сам. Она также не знала что делать с многочисленными свитерами и с некоторыми платьями из своего обширного гардероба. Последней из бельевого шкафа О. вытащила нижнюю юбку из черного шелка, украшенную плиссированным воланом и пышными кружевами. Она подумала при этом, что теперь ей будут нужны другие нижние юбки, короткие и светлые, и от прямых строгих платьев, по-видимому, придется отказаться тоже. Потом она вдруг задалась вопросом: в чем же ей придется ходить зимой, когда настанут холода. Наконец с этим было покончено. Из всего гардероба она оставила лишь застегивающиеся спереди блузки, свою любимую черную юбку, пальто и тот костюм, что был на ней, когда они возвращались из Руаси. Она прошла на кухню, чтобы приготовить чай. Женщина, приходившая делать уборку, забыла, видимо наполнить дровами корзину, которую они ставили перед камином в салоне, и О. сделала это сама. Потом она отнесла корзину в салон, разожгла камин и, устраиваясь в глубоком мягком кресле, стала ждать Рене. Сегодня, в отличии от прочих вечеров, она была голой. *** Первые неприятности ждали О. на работе. Хотя, неприятности - это, наверное, слишком сильно сказано, скорее - непредвиденные осложнения. О. работала в одном из рекламных фотоагентств. Стояла середина осени. Сезон уже давно начался, и все были неприятно удивлены и недовольны столь поздним ее возвращением из отпуска. Но если бы только это. Все были буквально потрясены той переменой, что произошла с ней за время ее отсутствия. Причем, на первый взгляд, совершенно невозможно было определить, в чем, собственно, заключалась эта перемена. Но что перемена в ней произошла, никто не сомневался. У О. изменились осанка, походка; взгляд стал открытым и ясным, в глазах появилась глубина, но более всего поражала какая-то удивительная законченность, завершенность всех ее движений и поз, их неброское изящество и совершенство. Одевалась она без особого лоска, считая, что к этому обязывает ее работа, и все же, несмотря на всю ту тщательность, с которой подбирались ею костюмы, девушкам-манекенщицам, работающими в агентстве, удалось подметить нечто такое, что в любом другом месте прошло бы абсолютно незамеченным (как-никак их работа и призвание были непосредственно связаны с одеждой и украшениями) - все эти свитера, надеваемые прямо на голое тело (Рене после долгих раздумий позволил ей носить их), и плиссированные юбки, взлетающие от малейшего движения, наводили на мысль о некой униформе, настолько часто О. носила их. - Что ж, неплохо, - сказала ей как-то одна из манекенщиц, блондинка с зелеными глазами, скуластым славянским лицом и золотисто-коричневой нежной кожей, звали ее Жаклин. - Но зачем эти резинки? - немного погодя спросила она. - Вы же испортите себе ноги. В какой-то момент О., позабыв об осторожности, села на ручку большого кожаного кресла. Сделала это она так резко, что юбка широком веером взметнулась вверх. Жаклин успела увидеть голое бедро и резинку, удерживающую чулок. Она улыбнулась. О., заметив ее улыбку, несколько смутилась, и, наклонившись, чтобы подтянуть чулки, сказала: - Это удобно. - Чем? - спросила Жаклин. - Не люблю носить пояса, - ответила О. Но Жаклин уже не слушала ее. Она, не отрываясь смотрела на массивное кольцо на пальце О. За несколько дней О. сделала больше пятидесяти снимков Жаклин. Никогда прежде она не получала такого удовольствия от своей работы, как сейчас. Хотя справедливости ради надо заметить, что и подобной модели у нее никогда еще не было. О. удалось подсмотреть у девушки и передать в своих фотографиях ту, столь редко встречаемую в людях, гармонию души человека и его тела. Казалось бы, манекенщица нужна лишь для того, чтобы более выгодно показать богатство и красоту меха, изящество тканей, блеск украшений. Но в случае с Жаклин это было не совсем так - она сама являлась произведением искусства, творением, которым природа может гордиться. В простой рубашке, она выглядела столь же эффектно, как и в самом роскошном норковом манто. У Жаклин были слегка вьющиеся белокурые волосы, короткие и очень густые. При разговоре, она обычно наклоняла голову немного влево и, если при этом на ней была одета шуба, то щекой она чуть касалась ее поднятого воротника. О. удалось однажды сфотографировать ее такой, улыбающейся, нежной, щекой прижавшейся к воротнику голубой норковой шубы (скорее, правда, не голубой, а голубовато-серой, цвета древесного пепла), с взлохмаченными ветром волосами. Она нажала на кнопку фотоаппарата в тот момент, когда Жаклин на мгновение замерла, чуть приоткрыв губы и томно прикрыв глаза. Печатая этот снимок, О. с интересом наблюдала как под действием проявителя, из небытия, появляется лицо Жаклин. Спокойное и удивительно бледное, оно напомнило ей лица утопленниц. Делая пробные фотографии, она намеренно осветлила их. Но еще больше О. поразила другая фотография сделанная ею с Жаклин. На ней девушка стояла против света, с оголенными плечами, в пышном вышитым золотом платье из алого толстого шелка; на голове - черная вуаль с крупными ячейками сетки и венчиком из тончайших кружев. На ногах - красные туфли на очень высоком каблуке. Платье было длинным до самого пола. Оно колоколом расходилось на бедрах и, сужаясь в талии, волнующе подчеркивало форму груди. Сейчас такие платья уже никто не носил, но когда-то, в средние века, - это было свадебным нарядом невест. И все то время, пока Жаклин стояла перед ней в этом необычном наряде, О. мысленно изменяла образ своей модели: сделать немного уже талию, побольше открыть грудь - и получится точная копия того платья, что она видела в замке на Жанне; такой же точно шелк, толстый и гладкий, такой же покрой, те же линии... Шею девушки плотно обхватывало золотое колье, на запястьях блестели золотые браслеты. О. вдруг подумала, что в кожаных колье и браслетах Жаклин была бы еще прекраснее. Но вот Жаклин, приподняв платье, сошла с помоста, служившего сценой, и направилась в гримерную, где переодевались и гримировались приходящие в студию манекенщицы. О. обычно не заходившая туда, на сей раз направилась следом. Она стояла в дверях, прислонившись к косяку и не сводила глаз с зеркала, перед которым за туалетным столиком сидела Жаклин. Зеркало было просто огромным и занимая большую часть стены, позволяло О. видеть и Жаклин, и саму себя, и костюмершу, суетившуюся вокруг манекенщицы. Блондинка сама сняла колье; ее поднятые обнаженные руки были походили на ручки старинной благородной амфоры. Под мышками было гладко выбрито, и на бледной коже поблескивали мелкие капельки пота. Потом Жаклин сняла браслеты и положила их на столик. О. показалось, что звякнула железная цепь. Светлые, почти белые, волосы и смуглая, цвета влажного морского песка, кожа... О. почувствовала тонкий запах духов и, сама не понимая почему, вдруг подумала, что алый цвет шелка на снимках, почти наверняка, превратится в черный... В этот момент девушка подняла глаза, и их взгляды встретились. Жаклин не мигая и открыто смотрела на нее, и О., не в силах отвести глаз от зеркала, почувствовала что краснеет. - Прошу меня простить, - сказала Жаклин, - но мне нужно переодеться. - Извините, - пробормотала О. и, отступив назад, закрыла за собой дверь. *** На следующий день пробные фотографии были готовы. Вечером О. должна была пойти с Рене в ресторан и она, не зная еще стоит ли ей показывать эти снимки возлюбленному, решила все-таки взять их домой. И вот теперь, сидя перед зеркалом в своей спальне и наводя тени на веки, она время от времени останавливалась с тем, чтобы посмотреть на разложенные перед ней фотографии и коснуться пальцем твердой глянцевой бумаги. Тонкие линии бровей, улыбающиеся губы, груди... Услышав звук ключа, поворачиваемого в замке входной двери, она, проворно собрав фотографии, спрятала их в верхний ящик стола. *** Прошло вот уже две недели со времени того, первого разговора с Рене. О. поменяла гардероб, но привыкнуть к своему новому состоянию пока еще не могла. Как-то вечером, вернувшись из агентства, она обнаружила на столике записку, в которой Рене просил ее закончить все свои дела и быть готовой к восьми часам, - он пришлет за ней машину и они поедут вместе ужинать, с ними, правда, будет один из его друзей. В конце он уточнял, что она должна одеться во все черное ("во все" было подчеркнуто двойной линией) и не забыть взять с собой свою меховую накидку. Было уже шесть вечера. На все приготовления у нее оставалось два часа. На календаре - середина декабря. За окном - холод. О. решила, что наденет черные шелковые чулки, плиссированную юбку и к ней либо толстый черный свитер с блестками, либо жакет из черного фая. После недолгих раздумий она выбрала второе. Со стеганой ватной подкладкой, с золочеными пряжками от пояса до воротника, жакет был стилизацией под строгие мужские камзолы шестнадцатого века. Он был хорошо подогнан и, благодаря вшитому под накидку лифчику, красиво подчеркивал грудь. Золоченые пряжки-крючки, похожие на застежки детских меховых сапожек, придавали камзолу особое изящество. О., разобравшись с одеждой, приняла ванную и теперь, сидя перед зеркалом в ванной комнате, подкрашивала себе глаза и губы, стараясь добиться того же эффекта, что она производила в Руаси (в записке Рене также попросил ее об этом). Она чувствовала, как какое-то странное волнение охватывает ее. Тени и краски, которыми она теперь располагала, ненамного отличались от тех, что она использовала в замке. В ящике туалетного столика О. нашла ярко-красные румяна и подвела ими кончики грудей. Поначалу это было почти незаметно, но немного погодя краска резко потемнела, и О., увидев это, подумала, что она, пожалуй, немного переусердствовала. Обмакнув клочок ваты в спирт, она принялась энергично водить им по соскам, стараясь снять румяна. После долгих мучений, это, наконец-то, удалось ей, и она снова, теперь уже более осторожно, начала накладывать косметику. Минутой позже на ее груди распустились два больших розовых цветка. Она пыталась подкрасить румянами и те губы, что спрятаны под подушечкой густых мягких волос, но напрасно -краска не оставляла на них следа. Потом она тщательно расчесалась, припудрила лицо и взяла с полочки флакончик с духами - подарок Рене. На горлышке флакончика был надет колпачок пульверизатора, который выбрасывал, если нажать на его крышечку, струйку густого терпкого тумана. Названия духов О. не знала. Пахли они сухим деревом и какими-то болотными растениями. Она побрызгала ими под мышками и между ног. В Руаси ее научили степенности и неторопливости, и она трижды проделала это, каждый раз давая высохнуть на себе мельчайшим капелькам душистой жидкости. Потом она принялась одеваться: сначала чулки, затем нижняя юбка, за ней большая плиссированная юбка и, наконец, жакет. Застегнув пряжки жакета, О. натянула перчатки и взяла с кровати сумочку в которой лежали губная помада, пудреница, гребень, ключи и около тысячи франков. Уже в перчатках, она вытащила из шкафа свою норковую шубу и, присев на краешек кровати, положила ее к себе на колени. Было без четверти восемь. Она приготовилась ждать. Но вот часы пробили восемь; О. встала и направилась к входной двери. В коридоре, проходя мимо висевшего на стене зеркала, она увидела в нем свой спокойный взгляд, в котором можно было прочесть и покорность, и дерзость. *** Машина остановилась возле маленького итальянского ресторанчика. О., толкнув дверь, вошла внутрь, и первым, кого она увидела в зале, был Рене. Он сидел за стойкой бара и потягивал из бокала какую-то темно-красную жидкость. Заметив О., он ласково улыбнулся и поманил ее пальцем. Когда она подошла, он взял ее за руку и, повернувшись к сидевшему рядом спортивного вида мужчине с седеющими волосами, по-английски представил его: сэр Стивен Г. Мужчина кивнул. Они предложили О. сесть на стоявший между ними табурет, при этом Рене тихонько напомнил ей, чтобы она садилась аккуратно и не мяла юбку. Прикосновение холодной кожи сиденья к голым ногам было довольно неприятным, да к тому же О. чувствовала у себя между бедер выступающий металлический ободок табурета. Испугавшись, что по привычке может незаметно для самой себя положить ногу на ногу, О. решила примоститься на самом краешке сиденья. Юбка широким кругом раскинулась вокруг нее. Поставив правую ногу на поперечину табурета, она носком левой туфли упиралась в пол. Англичанин, не проронивший до сих пор ни слова, с интересом рассматривал ее. Она чувствовала его пристальный взгляд, скользящий по ее коленям, рукам, груди, и ей казалось, что глаза мужчины словно оценивают ее на пригодность, как какую-нибудь вещь или инструмент. Она, впрочем, и считала себя вещью. Будто повинуясь этому взгляду, она сняла перчатки. Руки ее были скорее руками мальчика, нежели молодой женщины, и О. была уверена, что заметив это, англичанин обязательно что-нибудь скажет, да к тому же на среднем пальце ее левой руки, постоянным напоминанием о Руаси тускло блестело кольцо с тремя золотыми спиралями. Но она ошиблась. Он промолчал, хотя кольцо безусловно увидев - этом О. не сомневалась. Рене пил мартини. Сэр Стивен - виски. Для О. возлюбленный заказал стакан грейпфрутового сока. Потом англичанин предложил перейти в другой зал, поменьше, где в более спокойной обстановке, они могли бы хорошо поужинать. Он спросил О., как она относится к этому. - О, я согласна, - сказала О., подхватив со стойки свою сумочку и перчатки. - Отлично, - сказал сэр Стивен и, протянув к ней правую руку, помог О. сойти с табурета. При этом, сжимая в своей огромной ладони ее маленькую руку, он заметил, что ее руки словно специально созданы для того, чтобы носить железо; говорил он по-английски и в его словах была определенная двусмысленность - то ли речь шла о металле, то ли о цепях. Они спустились в небольшой, с выбеленными известью стенами, подвальчик. В зале стояло всего четыре столика. Было очень чисто и уютно. Один из столиков, правда, оказался занят, но там, похоже, уже собирались уходить. На стене, слева от двери, была нарисована огромная туристическая карта Италии. Ее цветовые пятна напомнили О. разноцветное мороженое - малиновое, ванильное, вишневое, и она подумала, что к концу ужина, надо будет заказать мороженое и обязательно со сливками и тертым миндалем. О. чувствовала сейчас в себе какую-то удивительную легкость, счастье переполняло ее. Рене коленом касался ее бедра под столом, и она знала, что сейчас все произносимые им слова, предназначены только ей. Рене тоже, в свою очередь, не сводил с нее глаз. Они заказали ей мороженое. Потом сэр Стивен пригласил О. и Рене к себе домой на чашку кофе. Приглашение было сразу принято. Ужин был довольно легким, и О. обратила внимание на то, что мужчины выпили не много (ей они наливали совсем мало): на троих было выпито всего полграфина кьянти. Когда они выходили из ресторана, было еще только девять часов. - Мне очень жаль, но я отпустил своего шофера, - сказал сэр Стивен, - и поэтому не могли бы вы, Рене, сесть за руль? Лучше всего будет, если мы прямо сейчас поедем ко мне. Рене расположился на месте шофера. О. пристроилась рядом. В большом "Бьюике" они без труда разместились втроем на переднем сиденьи. Ля Рен после мрачной Альмы Ку показался ей очень светлым, и причиной тому были голые, без единого листочка, деревья, черные ветви которых словно конденсировали вокруг себя свет. На площади Согласия было сухо, и над ней огромным одеялом нависали темные низкие облака, готовые вот-вот прорваться снегопадом. О. услышала слабый щелчок, и ногами почувствовала струю теплого воздуха - заработал обогреватель. Она повернулась и посмотрела на сэра Стивена. Англичанин улыбнулся ей. Какое-то время Рене ехал вдоль Сены, по правому берегу, потом свернул на мост Пон Руйаль. Вода между каменными опорами моста стояла пугающе неподвижно, словно окаменев и казалась черной. О. подумала о гематите, его еще называют красным железняком, но по цвету он черный. Когда-то давно, когда ей было пятнадцать лет, у ее тридцатилетней подруги было кольцо из гематита, украшенное крошечными диамантами. О. тогда очень хотелось иметь колье из такого черного металла, колье, которое будучи надето на шею, плотно сжимало бы ее и, может быть, немного душило бы... Но сейчас согласилась бы она обменять кожаное колье замка Руаси на гематитовое колье из своего детства? Кто знает. Она снова увидела ту жалкую грязную комнату в квартале Тюрбиго, куда она, будучи еще школьницей пришла с Марион, и вспомнила, как она долго распускала свои толстые косы, пока красавица Марион раздевала ее и укладывала на железную со скрипящими пружинами кровать. Прекрасная Марион становилась еще прекраснее, когда ее ласкали и любили, и тогда глаза ее подобно двум далеким мерцающим звездам, сияли небесным голубым цветом. Рене остановил машину где-то на одной из тех многочисленных маленьких улочек, что соединяли рю Университэ с рю Де Лиль. О. прежде никогда не бывала здесь. Они вошли во двор. Квартира сэра Стивена находилась в правом крыле большого старинного особняка. Комнаты образовывали нечто вроде анфилады. Последняя комната была и самой большой, и самой красивой: удивительное сочетание темной, красного дерева мебели и занавесок бледного (желтого и светло-серого) шелка. - Садитесь, прошу вас, - сказал, обращаясь к О, сэр Стивен. - Вот сюда, на канапе. Вам здесь будет удобно. И пока Рене готовит кофе, я хочу попросить вас внимательно выслушать то, что я вам сейчас расскажу. Большое с обивкой из светлого шелка канапе, на которое указывал сэр Стивен, стояло перпендикулярно камину. О. сняла шубу и положила ее на спинку дивана. Обернувшись, она увидела стоящих неподвижно Рене и англичанина и поняла, что они ждут ее. Она положила рядом с шубой сумку и сняла перчатки. О. совершенно не представляла, как же ей удастся незаметно для них приподнять юбки и утаить от сэра Стивена тот факт, что под ними ничего нет. Во всяком случае сделать это будет невозможно, пока ее возлюбленный и этот англичанин с таким интересом смотрят на нее. Но пришлось уступить. Хозяин квартиры занялся камином, а Рене, зайдя за спинку дивана, неожиданно схватил О. за волосы и, запрокинув ей голову, впился в ее губы. Поцелуй был таким долгим и волнующим, что О. почувствовала, как в ней начинает разгораться пламя страсти. Возлюбленный лишь на мгновение оторвался от ее уст, чтобы сказать, что он безумно любит, и снова припал к этому живительному источнику. Когда Рене, наконец, отпустил ее, и она открыла глаза, их еще затуманенный страстью взгляд тотчас натолкнулся на прямой и жесткий взгляд сэра Стивена. О. сразу стало ясно, что она нравится англичанину, что он хочет ее, да и кто бы смог устоять перед притягательностью ее чуть приоткрытого влажного рта, ее мягких слегка припухших губ, ее больших светлых глаз, нежностью ее кожи и изяществом ее шеи выделяющейся на фоне черного воротника будто от камзола мальчика-пажа из далекого средневековья. Но сэр Стивен сдержался; он лишь тихонько провел пальцем по ее бровям и коснулся ее губ. Потом он сел напротив нее в кресло и, подождав пока Рене тоже устроится где-нибудь поблизости, начал говорить. - Думаю, - сказал он, - что Рене никогда не рассказывал вам о своей семье. Впрочем, возможно, вы знаете, что его мать прежде чем выйти замуж за его отца уже была однажды замужем. Ее первым мужем был англичанин, который тоже, в свою очередь, был не первый раз женат и даже имел сына от первого брака. Этот сын перед вами, и мать Рене на какое-то время заменила мне мать. Потом она ушла от нас. И вот получается, что мы с Рене, не имея никакого родства, приходимся тем не менее, родственниками друг другу. Я знаю, что он любит вас. Об этом не нужно говорить, достаточно лишь один раз увидеть, как он смотрит на вас. Мне также хорошо известно, что вы уже однажды побывали в Руаси, и я полагаю, что вы туда еще вернетесь. Вы прекрасно знаете, что то кольцо, что вы носите у себя на левой руке, дает мне право использовать и распоряжаться вами соответственно своим желаниям, впрочем, это право дается не только мне, но и всем, кто знает тайну кольца. Однако, в подобных случаях, речь может идти лишь об очень коротком временном и не влекущим за собой последствий обязательстве, нам же необходимо совсем другое, куда более серьезное. Вы не ослышались, я, действительно, сказал "нам". Просто Рене молчит, предпочитая, чтобы я говорил за нас обоих. Если уж мы братья, так я старший; Рене младше меня на десять лет. Так уж повелось между нами, что все принадлежащее мне принадлежит и ему, и соответственно наоборот. Отсюда вопрос: согласны ли вы участвовать в этом? Я прошу вашего согласия и хочу, чтобы вы сами сказали "да". Ибо, это будет для вас куда более серьезным обязательством, чем просто покорность, а к этому вы уже давно готовы. Прежде чем ответить, подумайте о том, что я буду для вас лишь другим воплощением вашего возлюбленного и никем иным. У вас по-прежнему будет один хозяин. Более грозный и строгий, чем мужчины в замке Руаси - это да, поскольку я буду находиться с вами постоянно, изо дня в день. Кроме того у меня есть определенные привычки, и я люблю, чтобы соблюдался ритуал. Спокойный размеренный голос сэра Стивена тревожной мелодией звучал для О. в абсолютной тишине комнаты. Не слышно было даже потрескивания дров в камине. О. вдруг почувствовала себя бабочкой, приколотой к спинке дивана длинной острой иглой слов и взглядов, пронзенной ею насквозь и прижатой голым телом к теплому шелку сидения. Ей стало страшно и она словно растворилась в этом страхе. О. многого могла не знать, но в том, что ее будут мучить и мучить гораздо сильнее, чем в Руаси, дай она свое согласие, она не сомневалась. Мужчины стояли рядом и вопросительно смотрели на нее. Рене курил. Дым от его сигареты поглощался специальной лампой с черным колпаком, стоявшей неподалеку на столике. В комнате пахло ночной свежестью и сухими дровами. - Вы готовы дать ответ, или вы хоте ли бы еще что-нибудь услышать от меня? - не выдержав, спросил сэр Стивен. - Если ты согласна, - сказал Рене, - я сам расскажу тебе о желаниях сэра Стивена. - Требованиях, - поправил его англичанин. О. прекрасно представляла, что дать согласие - это далеко не самое трудное. Также прекрасно понимала и то, что мужчины даже мысли такой не допускали - как, впрочем, и сама О. - что она может сказать "нет". Самым трудным было просто сказать что-нибудь, произнести хотя бы одно слово. Она жадно облизала горящие губы; во рту пересохло, в горле будто застрял комок. Руки покрылись холодной испариной. Если бы только она могла закрыть глаза! Но нет... Две пары глаз не отпускали ее, и она не могла и не хотела уходить от этих настойчивых взглядов. Чувствуя их на себе, она словно вновь возвращалась в Руаси, в свою келью, к тому, что, как ей казалось, она надолго или даже навсегда оставила там. Рене, после ее возвращения из Руаси, всегда брал ее только лаской, и никто за все это время ни разу не напомнил ей о кольце и не воспользовался предоставляемыми им возможностями. Либо ей не встречались люди, знавшие секрет этого кольца, либо, если такие и были, то по каким-либо причинам предпочитали молчать. О. подумала о Жаклин. Но если Жаклин тоже была в Руаси, почему же она тогда в память об этом не носила железное кольцо на пальце? И какую власть над О. давало Жаклин знание этой тайны? О. казалось, что она превратилась в камень. Нужен был толчок извне - удар или приказ, чтобы вывести ее из этого оцепенения, но толчка-то как раз и не было. Они не хотели от нее послушания или покорности; им нужно было, чтобы она сама отдала себе приказ и признала себя добровольной рабыней. Именно признания они добивались от нее. Ожидание затягивалось. Но вот О. выпрямилась, собравшись с духом, расстегнула верхние пряжки жакета, словно задыхаясь от охватившей ее решимости, и встала. Колени и руки ее мелко дрожали. - Я твоя, - сказала она своему возлюбленному, - и буду тем, чем ты захочешь.