– К-к-к-то ты? – напряженным шепотом, от которого миндалины пронзает внезапная боль, спрашиваю я. – Тебе это прекрасно известно, Эдди, – отвечает она. – Мы ведь с тобой уже столько лет вместе. – Тебе сюда нельзя! – говорю я, качая головой. – Я так голодна. – Уходи! Скорее! Не ровен час как сюда придет отец! – Что это ты вдруг так меня испугался? – Она склоняет голову набок, и огонь в глазах заметно тускнеет. – Ведь я прихожу всякий раз, когда мрачные строфы и жуткие образы вспыхивают в твоем уме. Я являюсь тебе на кладбищах и в самые темные, страшные ночи… – Тебе сюда нельзя! – Хватаю ее за запястья, стараясь отдернуть ее руки от своего лица. – Особенно сейчас, когда я так близок к тому, чтобы покинуть этот дом! Прошу! Уходи! Она проводит пальцами по моим скулам. – Тогда хотя бы запиши мое имя. – Нет у тебя никакого имени! Бога ради, уходи! Она наклоняется еще ближе ко мне, и зубы на ее шее снова тихонько стучат. – Я так устала быть безымянным созданием, Эдгар. Я могла бы сойти за достойную музу, если бы ты окрестил меня поэтичным именем, что ласкает слух, будто шелк. – Она переводит взгляд на гусиное перо, торчащее из моей медной чернильницы, и я вижу ее орлиный профиль – нос ее похож на клюв даже больше, чем отцовский, ястребиный. – Дай мне имя, которое источает свет, а не мрак, – просит она, – и, как знать, может, нам и удастся показать миру, что в ужасе – своя красота. Она убирает руки от моего лица и отступает на пару шагов. Кожа нестерпимо зудит, и я невольно ощупываю щеки. На кончиках пальцев тут же появляются пятна сажи. Девушка поднимает с пола мой рисунок и расправляет его на столе, а потом звучно хлопает рукой по бумаге. – Дай мне имя, – требовательно говорит она. Оборачиваюсь к столу и утираю рукавом пот со лба. «Если дать ей имя, она, возможно, уйдет, – проносится в голове. – Так назови ее как-нибудь, если это всё, что ей от тебя нужно. Ради всего святого! Дай ей имя!» Дрожащими пальцами обхватываю серое перо и достаю его из чернильницы. – Эдгар По, – едва слышно зовет она, вновь приковывая к себе мой взгляд. – Подари мне имя, что будут воспевать до скончания века! Услышав эти слова, вывожу на бумаге: Линор Кто-то колотит в дверь. Вскакиваю с кресла. – Это отец! – Ты уверен? – Уходи! – Хватаю музу за руки и тащу к двери, которая ведет из моей спальни на верхний этаж двухэтажной крытой галереи с видом на сад. – Скорее! – кричу я, распахивая дверь. – Не отнимай у меня шанс на образование! Молю! Спрячься где-нибудь! Исчезни! – Выталкивая ее из своей комнаты, я отчетливо слышу шуршание перьев, приставших к ее юбке. – Он убьет тебя, если увидит! Захлопываю дверь, закрываю ее на засов и задергиваю алыми шторами, чтобы только не видеть сквозь стекло изумленный взгляд ее черных глаз. Входная дверь открывается. На пороге стоит матушка. – Эдгар? – зовет она. – Это ты только что кричал? Поспешно стираю остатки золы с лица и прочищаю горло. – Прошу прощения. У меня… у меня случился нервный срыв из-за папиных недавних придирок и оскорблений. Мама стоит в дверях, схватившись одной рукой за засов, а другую прижав к груди. Грусть в ее больших, блестящих глазах, краснота носа, выдающая недавние слезы – всё это меня бесконечно печалит, и всё же мне хочется, чтобы она поскорее ушла из моей спальни, а то еще, чего доброго, услышит звуки, издаваемые… созданием, которое я только что вытолкал в галерею. – А где отец? – спрашиваю я, отходя от задней двери, хотя отчетливо чувствую движение за занавесками. Мама отнимает руку от груди. – Только что ушел. Сердце беспокойно замирает у меня в груди. – Его… его н-н-нет дома? – Именно. Он ушел в город. Наши взгляды встречаются. Обычно отцовские вылазки в город значили одно – он снова отправился к своей новой любовнице, вдове по имени Элизабет Уиллс, – однако вовсе не это отвратительное обстоятельство так меня ужасает. Он наверняка заметит существо, вышедшее из моей комнаты. Он увидит ее. Увидит мою демоническую музу! Боже правый! Нервно оборачиваюсь и распахиваю занавески, надеясь успеть затащить таинственную девушку в дом, спрятать ее где-нибудь. Но ее нигде не видно. Глава 4 Линор Ах… От вида моего имени, выведенного причудливым, петлистым почерком моего поэта, сердце в груди моего нового, такого непривычного тела начало колотиться сильнее. А когда я оказываюсь на заснеженных городских улицах, душу, мою цветущую, крепнущую, освобожденную душу, озаряют вспышки эйфории. Раскидываю руки и закрываю глаза, с наслаждением чувствуя, как плотнеют кости, мышцы, органы, кожа… Ногти становятся тверже, легкие наполняются воздухом, мрак больше не капает с моих рукавов. – Покажи меня всему миру! – восклицаю я, с радостным вздохом приглаживая перья на платье. Я ненароком забредаю в ту часть города, где ряды печных труб выпускают в свинцовое зимнее небо густые клубы дыма – туда, где мрачные кирпичные поместья и земельные владения богачей уступают место маленьким деревянным домикам, теснящимся на улочках, расходящихся от нарядного здания городского капитолия, построенного на холме и украшенного колоннами в неоклассическом стиле. С востока и с севера раздается колокольный звон, но этот тревожный шум меня нисколько не трогает, ибо напоминает о разглагольствованиях седовласого епископа. От каждого звучного удара плечи у меня подрагивают. Не. Слу. Шай. Те. Муз! Не. Слу. Шай. Те. Муз! Ко мне подъезжает повозка, запряженная одной-единственной лошадью. На месте кучера сидит старик с морщинистым, словно чернослив, лицом. Он испуганно подскакивает, заметив, что я иду навстречу. – Приветствую! – кричу я и приподнимаю подол платья, чтобы удобнее было шагать по глубокому снегу. – Судя по вашему виду, сэр, вы вот-вот встретитесь с моей доброй знакомой, Смертью! Еще чуть-чуть – и ваше уставшее сердце остановится, и вы вперед ногами ускользнете в могилу! Он удивленно округляет глаза, да так широко, что они, кажется, вот-вот выпрыгнут из орбит. – Ч-ч-что?! Его ужас трогает меня, и я улыбаюсь. – А то, что еще немного – и Смерть выхватит вас из уютной постельки и отправит прямиком в холодную, красную, глинистую ричмондскую землю! Старик резким движением стегает лошадь, та срывается с места, и повозка проносится мимо меня, да так быстро, что порыв ветра спутывает мне волосы. Через кирпичную садовую ограду перепрыгивает черная кошка и заграждает мне путь. От взгляда ее пронзительных зеленых глаз, похожих на озера подземного царства Аида, совсем недавно обретенная кровь стынет в моих жилах. – Это еще что такое?! – недовольно спрашивает женский голос со стороны дома, стоящего за оградой. Решаю, что незнакомка имеет в виду грязную кошку. Таинственный зверь изгибает спину и шипит, обнажив острые, словно иглы, клыки. Эбонитовая кошачья шерсть встает дыбом. Я тоже скалюсь и шиплю в ответ, с силой выдыхая. Кошка тут же отлетает в сторону с воплями испуганного котенка и черной молнией пересекает улицу. Наклоняюсь вперед и утробно кричу, чтобы эта мерзавка больше не смела попадаться мне на пути. – Господи боже! Да что же это такое? – вновь вопрошает женщина. Оглядываюсь и вижу, что на ступеньки и веранды домов, стоящих вокруг меня, высыпали смертные всех полов, возрастов и оттенков кожи, от белого и розоватого до черного. Выходит, женщина говорит обо мне. Я и есть то жуткое и непонятное «нечто». Все смотрят на меня, открыв рты и сцепив руки, оценивают, гадают, кто я такая. Я вновь приподнимаю край платья, чтобы уберечь припорошенную золой ткань от снега, и поворачиваюсь так, чтобы всем было меня прекрасно видно, красуясь перьями, которые переливаются зеленовато-фиолетовым. Мои туфельки оставляют на девственно-белом снегу угольно-черные пятна, и это приводит меня в восторг.