Впору было изумиться происходящему на доисторической арене депутатской физии, но Рыба-Молот почему-то не изумился. И даже устроился поудобнее на продавленной тахте – в надежде не только просмотреть во всех подробностях историю планеты от динозавров до наших дней, но и заполнить лакуны в образовании. История схлопнулась при первых признаках культовых сооружений, датируемых V–III веками до н. э. Рыба-Молот еще успел увидеть нечто величественное, напоминающее то ли пирамиду, то ли курган. И нечто антропоморфное, напоминающее то ли скифскую бабу, то ли статую с острова Пасхи. После этого лицо Николаши снова приняло свой обычный вид. И только красные сполохи в глазах напоминали о произошедшем цивилизационном безобразии. Как ушло, так и пришло, – отметил про себя Рыба-Молот, – и слава богу. Но все оказалось совсем не слава богу. – Ты прав, – сказал Николаша. – Ну ее к чертям, эту партию власти! Наливай! – Ты прав, – согласился Рыба, разливая водку. – Кто эти люди, которые запрещают нам ковыряться в носу? – О-о, как ты прав! Никто! – И пить за них мы не будем. Ни за кого! – Ни за кого! – подтвердил Николаша. – Пошли они!.. – Так за кого тогда мы будем пить? – Сказано же – ни за кого! Пить мы будем просто так! И Рыба-Молот с Николашей выпили еще. И, без остановки, – еще и еще. Сполохи в узких глазах Николаши то затухали, то разгорались с новой силой. А потом с коротких и жестких Николашиных ресниц посыпались… Не слезы, нет! А крошечные человечки – совсем не зеленые, не хвостатые и не рогатые. И снова Рыба не удивился. Он только прищурил левый глаз, а к правому поднес рюмку с водкой, игравшую в данном случае роль увеличительного стекла. Человечки приблизились. Теперь уже можно было разглядеть, что одеты они в длинные парки-малицы из оленьих шкур, вооружены копьями и луками, а некоторые даже охотничьими ружьями. Человечки вроде бы не собирались применять оружие против Рыбы и – тем паче! – против прародителя Николаши, они вообще вели себя мирно. Лишь иногда терялись в складках одежды, чтобы тут же появиться снова. И, как только они появлялись, у Рыбы замирало сердце. – Мне, пожалуй, достаточно, – осторожно произнес Рыба, стараясь не смотреть на копья и ружья в руках самоедских крошек. – Чего? – вскричал Николаша. – Достаточно. Инаф. Суфисьенте. Кванто баста! – Чего? – Мне больше не наливать. – Шутишь, что ли?!. Человечки, еще секунду назад не собиравшиеся покидать хозяйские охотничьи угодья, неожиданно отделились от тела Николаши и полетели в сторону Рыбы-Молота, на ходу выстраиваясь в журавлиный клин. Надо же, заглючило! Паленую водку подсунула, гадина, не иначе! Травануть меня решила, харыпка, мандалэйла! Пропал я не за хрен собачий… – обрывки панических мыслей скачут в голове Рыбы-Молота, задирают ноги и трясут юбками, как кордебалет: то ли Мулен-Ружа, то ли Фридрих-Штадт-Паласа. И музычка звучит соответственная, пошло-кафешантанная. Канкан, о да! Маленькие человечки тоже подчиняются ритму канкана. Но трясут они совсем не юбками (юбок, понятное дело, у них нет) – потрясают оружием. Бряцают им. Приближаются к лицу Рыбы-Молота, увеличиваясь в размерах. Причем – не целиком, разбухают только головы, покрытые меховыми капюшонами. Теперь уже можно в подробностях разглядеть их физиономии, но лучше этого не делать: физиономии страсть какие неприятные, омерзительные! Такие бывают у оборотней, не единожды описанных во всех мыслимых культурологических источниках. Оборотней большинство, но есть и волки в чистом виде. Они кажутся выписанными прямиком из провинциального зоопарка, лишенного финансирования, и потому готовы загрызть любого. Галерею образов завершает нечто среднее между голым черепом и маской конвейерного убийцы из такой же конвейерной серии ужастиков «Крик», Рахиль Исааковна к ним особенно благоволила. Но та, киношная, маска была статичной (такой же статичной, как и череп), а эта… Эта скалится и выражает отнюдь не положительные эмоции: гнев, ярость, исступленную злость. Пропал я не за хрен собачий… кошачий… буйволиный… – внутренне содрогнулся Рыба-Молот, не в силах отмахнуться от кошмарных рож. Их очертания и плотность, между тем, кардинально изменились: теперь это был всего лишь дым – то ли сигаретный, то ли пиротехнический. Дымные, но по-прежнему оскаленные пасти легко проникли в глаза и ноздри Рыбы-Молота, заползли в рот, в ушные раковины. И… …растворились где-то в глубинах организма. Или – в глубинах некрепкого Рыбьего мозга, где до сих пор складировались кулинарные рецепты, наброски ненаписанной книги «Из жизни карамели и не только», таблицы мер и весов для сыпучих продуктов, тоска по Кошкиной, тоска по Юдифи… тьфу ты, холера! – по Рахили Исааковне; ноты к песне «Ля бисиклетте», всевозможные рингтоны во главе с самым главным – про Изящную Птицу, смыслоуловители и бластеры отроков, созвездие Волосы Вероники, заляпанное чернилами и майонезом, помет дзэн-чайки Джонатан Ливингстон. И много чего еще – ненужного, неважного, несудьбоносного, карликового, лилипутского… Кстати, о лилипутах. Проклятый Николаша, что за дрянь он выпустил из себя и впихнул в Рыбу? – А-а! – тихо произнес Рыба-Молот. – Это что? Это как? – Это водка, – пояснил Николаша. – И мы ее пьем. Пьем или нет? «Пьем, пьем, пьем!» – хором проскандировали зловредные волки и оборотни, полностью завладевшие тушкой Рыбы. – Пьем! – в унисон духам подпел Рыба, поражаясь собственному безволию. – Нажремся вусмерть? – Легко!.. Для того чтобы нажраться «вусмерть», двух бутылок было явно недостаточно. И, когда они кончились, Рыба побежал к «зови меня Наташей, не ошибешься» за очередной порцией спиртного. «Зови меня Наташей, не ошибешься» встретила Рыбу как старинного друга: нагрузила водкой и очередной порцией слухов о происходящем в Кремле, Белом доме, Пентагоне, на мысе Канаверал и на Даунинг-стрит. Пояснила значение слова «мандалэйла» (оно оказалось банальным производным от слова «манда»). А на смиренную просьбу показать ноги отреагировала вполне адекватно: вышла из-за прилавка и слегка приподняла синий форменный халат. Как и предполагал Рыба, ноги оказались кривыми, щиколотки тонкими, а икры – легкоатлетическими. – Ну как? – поинтересовалась произведенным эффектом продавщица. – Блеск! – Ты с Николашей гуляешь, культурная столица? – Точно. С ним. – Смотри там, поосторожнее… – В смысле? – Он – человек непростой. – И что это значит? – Непростой – значит непростой. – Да знаю… Депутат он. – Депутат… Депутат – дело пятое. – А четвертое с третьим? – Говорят, шаманствует он… – «Зови меня Наташей, не ошибешься» понизила голос. – По настроению может такого нагнать… Век не расхлебаешь! – Не верю я во все эти мистические штучки, – соврал Рыба. – Ну, не веришь, так не верь. Мое дело – предупредить… …Все последующие события (точнее было бы назвать их бесчинствами) Рыба-Молот помнил смутно. Кажется, он нарядился в облысевшую напольную шкуру и, рыча, бродил по квартире. Николаша при этом без продыху бил в шаманский бубен, размахивал колотушкой и выкрикивал что-то нечленораздельное. Затем они поменялись ролями, и теперь уже в бубен бил Рыба-Молот. А Николаша изображал из себя тотемное животное – то ли медведя, то ли росомаху. И странное дело – ничтожная, траченная молью и временем шкура, стоило прикоснуться к ней Николаше, моментально видоизменилась. Теперь это был полноценный мех – блестящий, свеженький, переливающийся самыми разнообразными волшебными оттенками. За одно прикосновение к нему гламур обеих столиц поубивал бы друг друга, повыдрал бы все волосы и сломал все ногти конкурентам. Когда же Николаше надоело ходить в шкуре и он сбросил ее на пол, та приняла свой обычный, затрапезный и занюханный вид. – Шаман, ёптить! – возопил Рыба-Молот, падая ниц перед депутатом Городской думы. – Как есть шаман! Волшебник Изумрудного города!.. – Вот только про Изумрудный город не надо, – помрачнел Николаша. – Давай все выбросим отсюда на хрен! – Что именно? – Все! – Заметано! А куда будем выбрасывать? – В окно, куда же еще? Первыми в окно полетели рекламные проспекты, агитационные материалы, микроволновка и импровизированный мини-бар. Затем настала очередь стульев, тахты, деталей стенки и холодильника. Вошедший в раж Рыба чуть не выпихнул вместе с наивным «Днепром» самого Николашу: в самый последний момент тот удержался за резинку, висевшую на дверце. Потом они синхронно мочились, стоя на подоконнике и определяя попутно, у кого длиннее струя. Длиннее, намного длиннее оказалась у Николаши – и в этой, поистине невероятной длине снова проступило его шаманство. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь