Может, морщина под правым глазом у отца появилась после смерти дедушки, а под левым — когда заболела бабушка? А веселые “гусиные лапки” в углах глаз — три года назад, когда родились братья Мерси? Братишки такие милые, кругленькие, теплые. Даже пот у них пахнет приятно. Мерси им завидовала. Они всегда были друг у друга. А Мерси была одна. Они с папой стали вместе убирать со стола, и Мерси заметила, что отец хочет ей что-то сказать, но не знает, как начать. — Что вы такого сделали? — спросила Мерси. — Вы с тем студентом… И почему никто не хочет об этом говорить? Отец не ответил. Открыл кран и стал мыть посуду. Мерси уселась за стол и принялась наблюдать за его движениями. Папа, как и она сама, был высоким и худым. Двигался он тоже, как она, и точно так же ходил чуть враскачку. Если не считать очков, они и на лицо были похожи. Высокие скулы и маленький нос. А младшие братья уродились в маму. Маленькие и толстенькие, с ямочками на щеках. Отец ополоснул тарелки, закрутил кран и стал вытирать руки, посматривая на Мерси. — Наверное, ты еще маленькая, не все поймешь, — сказал он, — но я тебе расскажу как есть. Отец сел напротив Мерси и ласково взял ее за руки. Он заговорил о том, как любит ее и ее братьев, как боготворит их мать. — Когда мы поженились, мы оба знали, кто я, но она приняла меня таким. Я люблю ее больше всего на свете, и то, что произошло, не было супружеской изменой, как считают некоторые… — Я не поняла. Ты про что? У отца заблестели глаза. — Мы с тем студентом — кстати, его зовут Годфри — очень близко подружились. У нас… — Он снял очки и сморгнул слезы. — Что у вас? — спросила Мерси, хотя ей казалось, что она уже знает ответ. — У нас была любовная связь, — продолжил отец. — А теперь это проблема, потому что кто-то узнал и донес в полицию. — Мама донесла? — У Мерси скрутило живот. Отец рассмеялся. — Ну что ты… Мама знала про нас с Годфри с самого начала. Я думаю, это кто-то из моих университетских коллег. Мерси каким-то образом всегда знала, что ее папа не такой, как другие папы. — Ты любишь Годфри? — спросила она — тихо, хотя ей хотелось заорать. — Да… Но я и маму люблю. Мерси верила ему, потому что почти не сомневалась: она сама такая же. Ей нравились и мальчики, и девочки. Но сомнения остались. А вдруг папа их бросит? Отец снова взял ее за руки. — Нас с Годфри вызывали на допрос в полицию. И мы солгали. Но пошли слухи, может быть, они уже нам навредили. Правду хорошо говорить потому, что потом не приходится вспоминать, что сказал. А во лжи самому легко запутаться. Отец уставился в стол. Мерси не знала, что сказать. В голове проносились разные плохие слова, но звучал и другой голос. Голос, который говорил о папе хорошее, который жалел его. Который хотел ему помочь. — Я могу пойти в полицию и сказать, что ты невиновен, что ты любишь нас, а не этого Годфри. Что вы с мамой женаты. Потом папа заговорил о том, что Мерси и так уже знала. Что они с мамой никогда не были особенно религиозными. Они считали себя агностиками, что означало — они ни верят, ни не верят в высшие силы. Папе не нравилось, какую деятельность развили в поселке священники. — Они как будто предлагают людям яхты, но моря здесь нет. Людей учат на всех парусах плыть к миражу. Еще отец рассказал, что силу набирает исламское движение “Боко харам”. Десять лет назад это была мирная группировка “Общество приверженцев распространения учения пророка и джихада”, но теперь к ним все активнее подтягиваются фанатики. — Как сорняки, выросшие из одного семени. Их идеи уже расползаются даже по университету. У меня есть коллеги, которые всерьез хотят запретить всякое западное влияние в образовании. Боюсь, я больше не смогу там преподавать. Мерси молча слушала рассказ отца о том, как “Боко харам”, под предводительством харизматика Мохаммеда Юсуфа, начала преследовать христиан, пока еще остававшихся здесь, на севере. Общаться с христианами стало опасно, и Мерси подумала про жившую в их поселке Блессинг, свою подружку по играм. Они были ровесницы, и имена у них хорошо подходили. Мерси и Блессинг. Милость и Благословение. — Я хочу сказать тебе кое-что еще. Папа словно постарел за время разговора; Мерси заметила новую морщинку, тонкую черточку в углу рта. — Мы только что узнали, что Годфри болен. Мерси услышала, как у него дрожит голос. — Болен? Отец кивнул. — Есть риск, что я тоже болен. Он не стал уточнять, Мерси и так знала, о какой болезни речь. Она подошла к отцу и обняла его. Отец погладил ее по голове и спросил, хорошо ли она себя чувствует. — Не знаю, — сказала Мерси. Она чувствовала пустоту внутри. Словно что-то исчезло, что-то отняли у нее. Ей вдруг захотелось уйти. — Можно мне на улицу? — Там уже темно, ни зги не видно. — Отец улыбнулся. — Куда ты собралась? — Сбегаю к Блессинг. — Мерси сказала первое, что пришло ей на ум. — Ну да… — Отец погладил ее по щеке. — Иди, поиграй. И Мерси ушла. Поселок тревожно ворочался, словно мучимый бессонницей ребенок. С приходом темноты жара никуда не делась, и когда Мерси подходила к дому единственных здесь христиан, платье от пота прилипало к телу. Она уже несколько недель не виделась с Блессинг и сегодня тоже, наверное, не пришла бы, если бы не услышанное только что от папы. Насколько Мерси знала, никто в поселке не испытывал ненависти к родителям Блессинг. Напротив, они пользовались уважением; отец заседал в местном совете, мать, парикмахерша, стригла на дому. Почти все жительницы поселка стриглись у нее, по вечерам здесь толпились женщины, но сейчас окна в доме были темными, а людей не видно. Мерси постучалась, но ей никто не открыл, и она растерялась, не зная, что делать дальше. Домой возвращаться не хотелось. Мерси забрела на задний двор и села на низенькую каменную ограду, с которой открывался вид на реку. В темноте воды не было видно, но Мерси слышала ее. Глухой шум, вроде как когда крепко зажмешь уши ладонями. Папа говорил, что это шумит ее собственный кровоток, и Мерси стала представлять себе реку, полную крови — как она течет через страну длинной красной артерией. Вскоре глаза привыкли к темноте, и Мерси заметила, что ниже по склону что-то есть. Из земли торчало что-то белое; Мерси шагнула вниз с низкой ограды и присела на корточки. Белым предметом оказались две спички, связанные резинкой наподобие креста. Мерси выдернула крест из земли, разрыла пальцами сухую землю и почти сразу же наткнулась на что-то жесткое. В земле лежал спичечный коробок — таких везде полно. Желто-красный, “Three stars”, с тремя звездочками, под которыми значилось “safety matches — made in Sweden[10]». Мерси открыла коробок. Увидела белый лоскуток, приподняла. Под лоскутком оказалось сморщенное насекомое, высохшее, серое, словно пепел. Может, бабочка. Кто-то играл в похороны. Бедняжка Кевин Костнер расплакался Тропа семи источников Когда Кевин прибыл к церкви Скугсчуркугорден[11], над бурыми холмами висел тонкий туман. Кевин припозднился — было без пятнадцати одиннадцать, — но все же неторопливо направился к кладбищу, к вязам на холме. Слева располагались крематорий и часовня Святого креста, справа начинались первые могилы, по обочине тянулись фонари в виде цветов. От часовни Кевин свернул на Тропу семи источников. The terrible craving to make death our whore[12], подумал он. Интересно, откуда цитата? Похоже, из какого-то фильма семидесятых. Киномания портит человека. Мы украшаем смерть цветочками, чтобы поменьше бояться ее. Может, и так. Но кладбище Скугсчуркугорден было создано в том числе и для того, чтобы погрузить человека в скорбь. Кевин уже был здесь на этой неделе, служитель рассказывал, что дорогу проложили на месте просеки, где сто лет назад был гравийный карьер. Аллея, длина которой по какой-то причине составляла ровно восемьсот восемьдесят восемь метров, начиналась плакучими березами, за которыми следовали березы обычные. Их сменяли сосны, дальше — ели. Чем ближе к часовне Воскрешения, тем темнее становился лес. Смысл в том, чтобы скорбь нарастала к концу пути, к церемонии прощания. Отец Кевина, атеист, всегда питал отвращение к этой идее. Называл ее религиозной манипуляцией. Способом пометить территорию смерти и скорби. И похоронят его не на христианский манер, подумал Кевин, хотя прощание будет в часовне перед алтарем с крестом. Пора поиграть в похороны. Короткая гражданская панихида, приглашенных мало. Двоюродный брат, кое-какие друзья детства, старый сосед и пара-тройка давних сослуживцев, коллег из полиции. И среди них — Вера, единственная, кого Кевин хотел увидеть. Его старший брат сделает все возможное, чтобы уклониться от присутствия на похоронах. Он, а также дядюшка-извращенец. Дядя, на которого он должен был заявить в полицию. Но не заявил, а сам стал полицейским, как отец. Вдоль дороги все еще тянулись березы, стало тише. Может быть, потому, что дорога устроена глубоко. Как будто проложена под землей.