— Nevermind[26], — ответила Нова. Мерси взяла ее за руку: — Пошли, возвращаемся. До начала работы оставалась еще пара часов, которые Нова и Мерси могли потратить на себя. К тому же Нова начала слишком много думать о Фрейе. И даже если сейчас она думает неправильно, в конце концов может прийти к верной мысли. Понять. И тогда Нова сломается окончательно. Девочки свернулись под одеялом, и Мерси продолжила свой рассказ — примерно с того места, на котором закончила: как они переехали птицу. Ей не хотелось, чтобы оставалась только чернота, там был и свет тоже, и Мерси не хотелось его забывать. Если забыть про свет, то потом не будешь знать, как его вернуть. — Нам пришлось целую неделю просидеть в Лагосе. Мы ждали документов. Папа сказал, что дальше будет Анкара или Стамбул, но получился Измир. Мерси рассказывала все подробности, какие только могла припомнить. Чтобы никогда уже не забыть их. Она рассказывала, как, проходя паспортный контроль, поцеловала амулет — не потому, что так уж сильно верила в его силу, а просто на всякий случай. Как надеялась, что амулет, против ожидания, все же обладает некой силой, а не только защищает саму Мерси. Папа первым отправился на таможенный досмотр, и когда его пропустили, у Мерси возникло чувство, что все возможно. — В Лагосе я в первый раз в жизни увидела море, а теперь увидела небо. Как небо выглядит на самом деле. Оно мне всегда казалось плоским, но в самолете я как будто оказалась внутри неба, как будто оно на самом деле море, только больше, потому что обнимает весь земной шар. Многие думают, что после смерти человек попадает именно туда, в это небесное море. Папа говорил, что давление в самолете плохо скажется на моих барабанных перепонках, они еще не восстановились, но оказалось наоборот. Небо было морем, оно шумело, пело и гудело, но заглушало звуки в голове, и когда мы приземлились в Измире, мне снова так хотелось в небо… — Какая она была, Турция? Мерси закрыла глаза и постаралась вспомнить увиденное. — Измир лежал в голубой бухте, вокруг горы, — сказала она, — а в гавани стояли корабли — выше дома и длиной в несколько кварталов. Мерси не понимала, как круизные суда могут плавать. Удержаться на воде не могут даже ее братья, а ведь они гораздо меньше и легче. Там, где должны быть костяшки Четыре года назад В аэропорту было тесно, как на рынке в Кано. В толпе Мерси заметила мужчину со шведским флагом на рюкзаке. Она подошла к нему и спросила, не из Швеции ли он. Да, он из Швеции; в названии городка оказалось столько букв, что Мерси тут же забыла его. Она сказала, что ее семья направляется как раз в Швецию; мужчина улыбнулся и принялся рыться в рюкзаке. Словарь, который он подарил Мерси, был затертым, с рваной обложкой, несколько страниц подклеены скотчем. Спустя две недели, проведенные в номере измирской гостиницы, Мерси выучила, что “dead” по-шведски “död”[27]. “Boat” по-шведски пишется “båt”[28] и даже звучит похоже. Как “brother” и “broder”[29]. А “heaven” было “himmel”[30], а “sea” — “hav”[31]. Может, не так похоже, но выучить легко. Они редко выходили из маленького номера — неделю ждали человека, у которого были нужные контакты. Человек этот принес им обещания и мечты в обмен на десять тысяч долларов; когда папа протянул ему сверток с деньгами, мужчина спросил, нужны ли им спасательные жилеты. “Fifty dollars extra”[32], — объявил он. — We only need three[33], — сказал папа, указывая на маму и близнецов, которые не умели плавать. — Fifty dollars anyway[34]. Пока папа перебирал деньги в бумажнике, мужчина не отрываясь смотрел на Мерси, на грудь. — Let me see… Your muska[35]. — Он улыбнулся и поманил ее пальцем. — Muska? — Amulet[36]. Мерси протянула ему амулет. Мужчина открыл его и одобрительно кивнул. Потом показал Мерси свой амулет — очень похожий, только кожаный ремешок у него был коричневый, а не черный, и молитва внутри была вышита другая. Мужчина повернулся к папе. — Never mind the fifty dollars. Life jackets’ on da house[37]. Последние два дня, проведенные в гостиничном номере, они считали уже не часы. Они считали минуты, которые, в свою очередь, состояли из секунд, но время не шло быстрее, даже если Мерси спала. Когда они сели в автобус, который должен был доставить их дальше, Мерси взяла братьев за руки. — Всего два часа — и мы на корабле. Автобус был переполнен. Люди в нем ехали счастливые и радостные, сдержанные и сосредоточенные. Мечты лились потоком, и Мерси спрашивала себя, сколько их сбудется, а сколько так и останется мечтами. Можно знать, как пишется “Европа”, но не знать, как составить фразу с этим словом. Мерси с близнецами пришлось устроиться на двух сиденьях, мама с папой сидели напротив них, через проход. Мерси взъерошила братьям волосы. — Помните, куда мы едем? — К белым медведям, — хором ответили близнецы. — В Швеции не водятся белые медведи… Но да, мы едем туда. А где мы окажемся сначала? Близнецы восхищенно воззрились на нее. Старшая сестра! Им она казалась взрослой, она же знает столько всего — не то что они. — Сначала мы приедем в Грецию, на Самос, — сказала Мерси. Она попросила у папы карту, развернула ее на толстеньких ножках близнецов и показала стрелку, которую папа нарисовал между двумя мысами, через пролив шириной почти в четыре мили. — Вот здесь мы сядем на лодку и поплывем вот сюда, и это не самый короткий путь, как можно подумать… — Она показала близнецам узкую часть пролива. — Здесь опаснее. Но вот здесь открытое море, здесь не так рискованно. — Что такое “рискованно”? — Это когда опасно. Брат показал на широкую голубую бухту. — А там не опасно? — Нет. — Мерси сложила карту. Ей представлялся большой корабль, вроде круизных лайнеров из измирской гавани. Мерси обняла братьев, длины рук ей почти достало обхватить их полностью, ей казалось, что она обнимает двух кукол. Там, где на руках бывают костяшки, у близнецов были ямочки. Иногда ей хотелось укусить их за плечи и надуть им животы, как шарики, чтобы раздался громкий треск. Несмотря на открытые окна, в автобусе было жарко, как в печке, и близнецы изнывали. — Хочу к маме, — сказал один, и второй сейчас же сообщил то же самое. — Жарко. Отпусти. Через пару часов они приехали в какой-то городок. Мерси еще никогда в жизни не видела таких больших красивых домов и такое множество шикарных автомобилей. Почти все здесь разгуливали в купальных халатах и тапочках. Люди в халатах были старые, толстые, и почти все — молочно-белые. Солнце здесь садилось не так быстро, как дома. Темнота подкрадывалась медленно, словно кто-то заводил сложенные лодочкой руки над мухой, потихоньку, все ближе, ближе — и наконец накрывал. И перед наступлением ночи — пылающее красным зарево. Автобус остановился на гравийной дороге непонятно где — в паре километров от набережной с барами и ресторанами, неоновым светом, пальмами и розами на клумбах. В темноте виднелись голые, резко очерченные скалы, колючие кусты и горы мусора. Ниже разворотного круга выдавался в море пирс. Отсюда они и должны были отплыть, но огни в бухте не горели, и на воде ничего не было. Море и небо слились в одну черную массу. После смерти человек попадает в небесное море. Около сорока теней двинулись к пирсу — в основном мужчины, но была и группка женщин, а еще Мерси насчитала восемь детей, включая ее саму и близнецов. Все они стали ждать, глядя, как исчезают на дороге задние фары автобуса. На круге остановился джип с тонированными стеклами. Из него вылезли двое мужчин. Вскоре послышался звук мотора, и к пирсу подплыло что угодно, только не лодка. Среди сорока теней поднялся ропот. Даже если это судно и было самой большой из виденных Мерси резиновых лодок, все они в нее явно не поместятся. — Hey… You are family from Nigeria[38]? — К ним подошел один из мужчин. — You paid too late. — Он потыкал пальцем в бумагу с какими-то подписями. — Can you read? Are you analfabets? — Он ухмыльнулся и пожал плечами. — Anyway… we need more money. — How much?[39] — устало спросил папа. — Three hundred dollars[40]. Мерси знала, что у них осталось всего полторы тысячи, но отец заплатил, не прекословя. Мерси помогла маме застегнуть спасательные жилеты на братьях, а потом отдала ей свой жилет. Жилет оказался маме мал, но все же лучше, чем ничего.