По какой-то причине фраза “влезть в компьютер” засела у него в голове. Пряча компьютер в сумку, Кевин понял почему. С той минуты, как Вера предложила ему заехать к Себастьяну, Кевин чувствовал, что ему нужен предлог. Заехать просто так ему было сложно, да и Себастьян наверняка его не пустит. А теперь предлог вот он, в сумке. Надо всего лишь притворяться Black girl, 14 yo, full service[45] На Мерси было розовое летнее платье и белые хлопчатобумажные трусы в красных сердечках. Она изображала четырнадцатилетнюю девочку и, чтобы выглядеть моложе, убрала волосы в два крысиных хвостика. Реквизит состоял из пары-тройки мягких игрушек, куклы и дополнялся несколькими дилдо разнообразного назначения. Остальное — актерская игра, в зависимости от того, чего захочет человек по ту сторону веб-камеры. В соседней кабинке сидела на кровати Нова — с таким же реквизитом; наверное, ночью им предстоит делить одну кабинку. Совместное выступление приносит больше денег. После записи ролика это ее первая рабочая смена, но клиентов пока не было, и Мерси лежала на кровати с айпадом Цветочка. Она коротала время, записывая свою историю. Странно, но ей хотелось поговорить с кем-нибудь посторонним. Вроде Луве. Папа трахом протащил нас через всю Европу, писала она. Черный член всем нравился, от педиков из “Золотой зари”[46] до деятелей из дипломатических особняков Вены. И в то же время нас везде ненавидели. Ненависть была на флагах и плакатах, на наклейках, на стенах домов и на фонарных столбах. У греческого “Золотого рассвета” — черный знак на красном фоне, все вместе похоже на нацистский флаг. В Болгарии они назывались IMRO[47] и имели своим символом золотого льва. Румынская, как-ее-там, организация и венгерская “Йоббик”[48] — разные кресты. Австрийская партия свободы — синий цветок, а в Германии логотип походил на знак “Стоп”. В Мюнхене я подобрала котика. Он хромал на заднюю лапу, был похож на комок пыли, и я назвала его Дасти. Мерси прервалась. Загорелась красная лампочка. — Hello?[49] Она его слышала, но не видела. Быстро свернула документ, открыла вкладку порносайта и выпрямилась. Экран она прижала к груди и постаралась принять смущенный вид, словно ее застали за недозволенным занятием. — What are you doing?[50] Слышно было, что английский ему не родной. Наверное, японец. Мерси опустила глаза и показала ему экран. — Nice, — сказал звонивший. — Are you home alone?[51] — Yes.[52] — And what you have been doing today?[53] По голосу было ясно, что он мастурбирует. — Just been playing with my toys[54]. — Мерси склонила голову на бок и закатила глаза. Он просто голос. Она даже не запомнит ни его, ни то, что он попросит ее сделать. Мыслями Мерси вернулась в Гамбург. Ей приходилось помогать отцу, и побираться было недостаточно. Надо всего лишь притворяться. Мерси задрала розовое платьице и продемонстрировала звонившему трусы в красных сердечках. Он всего лишь голос. Зло обитает в провинции Ути Себастьян жил в студенческой квартире на Вальхаллавэген уже больше двадцати лет. Кевин там никогда не бывал и, хотя много раз проезжал мимо его дома, никогда не обращал на него внимания. Градостроители, словно стыдясь этой бетонной коробки, расположили ее — осколок времен, когда Швеция имела репутацию западноевропейской ГДР — так, чтобы не было видно с эспланады. Кевин вышел из лифта в темный коридор и направился к двери в самом его конце, к пожелтевшему матовому стеклу. На месте дверного звонка красовалась дыра с обрезанными проводами. Кевин постучал. В двери был глазок, и Кевин предположил, что Себастьян сейчас рассматривает его, Кевина, и раздумывает, открывать или нет. Возле глазка наклейка со словом СЭКАИ. Кевин достал из сумки ноутбук, чтобы Себастьян его увидел, и через несколько секунд замок щелкнул. Дверь открылась — сантиметров на десять, Себастьян не снял цепочку. — Чего тебе? Черная щель между дверью и стеной. Кевин показал ему ноутбук. — Вот, включить не могу. Подумал — может, ты поможешь. Это папин. Я его нашел в доме на Стуран. Послышался вздох, щель между дверью и стеной стала уже, и звякнула цепочка — Себастьян снял ее. — У вас в угрозыске что, таким не занимаются? — спросил он, открывая дверь и глядя Кевину в плечо. — Не совсем. Себастьян — Джон Гудман, утративший осанистость — был одет в джинсы и белую майку. Он сутулился. Может, у него неладно со спиной? Голова торчит как будто из грудной клетки. Когда Кевин вошел и Себастьян закрыл за ним дверь, Кевин увидел, что с внутренней стороны двери, у глазка, тоже имеется наклейка — со словом УТИ. Себастьян запер дверь, и стало темно, если не считать мерцавшего в комнате компьютерного экрана. Сухой, металлический запах: пыль, электричество, озон и сигаретный дым. Такой же запах стоял в угрозыске — в архиве и Салоне. Себастьян ушел в комнату; Кевин задержался в прихожей. Отсюда было видно всю квартиру. Налево — кухонька с маленьким холодильником, разделочный стол завален газетами и DVD-дисками, направо — туалет без двери; Кевин успел заметить ворох одежды на унитазе, еще несколько связок газет и неопознаваемый спуток каких-то проводов. Штабели картонных коробок, бумажных пакетов, стопки книг, комиксов, дисков с фильмами и видеоиграми, вороха грязной одежды доходили до пояса, а то и чуть не до потолка. Кевин увидел множество компьютерных деталей, несколько мониторов, клавиатур и старых жестких дисков, ящик с виниловыми пластинками, старый проигрыватель, пишущую машинку и коробки, куда были ссыпаны модели военных кораблей и танков. С потолка свисала модель “юнкерса”, на стене помещались самурайский меч и реплика израильского “узи”. Комната производила впечатление не убираемого много лет чердака, места, куда человек сгружает то, с чем ему не хватает духу расстаться. Были здесь еще киноафиши, в основном представлявшие японскую мангу, но Кевин заметил и несколько постеров с хентаи, рисованной порнографией. Значит, они оба интересуются кино, хотя в случае Себастьяна речь исключительно о фильмах рисованных и японских. В комнате была расчищена дорожка, ведущая к компьютеру, перед которым лежал матрас; Кевину она напомнила проход в церковном зале, ведущий к алтарю. Компьютер стоял перед единственным в этой комнате окном с опущенными жалюзи; на подоконнике выстроились безделушки — фарфоровые куколки и чучело сокола. Чтобы освободить место, Себастьян сдвинул пару ящиков. Принес табуретку, поставил. Себастьян и смотрел на Кевина, и не смотрел. Когда он усаживался на матрас, взгляд был направлен на что-то еще. — Я, конечно, могу помочь тебе с компьютером, но все-таки: почему ты пришел ко мне? С чего Вера так встревожилась? С того, что ее сын больше не называет ее мамой, подумал Кевин, но что ответить — не сообразил. Они две птицы, которые разлетелись в разные стороны. — Извини. Не знаю, что сказать, — признался Кевин. — Мы так давно не виделись, а на похоронах поговорить не успели. Да, Вера просила меня заехать к тебе, но я и сам собирался. Несколько раз. — Но так и не заехал? — Я иногда вспоминал о тебе. Думал, какой ты теперь. Себастьян устало взглянул на него. — Я такой же, каким был в двадцать лет. Провинциал, который перебрался в Стокгольм, чтобы учиться. Как и отец Кевина, Вера и ее муж были уроженцами маленького городка в Онгерманланде. Себастьян вырос там и перебрался в Стокгольм, а примерно через пару лет в столицу переехали и его родители. По официальной версии Вера переехала потому, что отец Кевина нашел ей место в стокгольмской полиции, но все это были пустые разговоры: Вера вполне могла сама найти себе место. — Я скучаю по тем летним месяцам в Онгерманланде, — сказал Кевин. — Мы снимали там домик…