Может, на игрушке еще остался пот бродяги. “А что было потом?” — спросил Кевин. Отец сидел с отсутствующим видом, он словно не слышал вопроса. “Ничего особенного, — ответил он наконец. — Я взял йойо, сел на велосипед и поехал домой. В тот же год, зимой, Пугало замерз насмерть, его нашли под мостом. Волосы примерзли к земле, его пришлось выпиливать”. Теперь Кевин знал, что Пугало на самом деле звали Густав Фогельберг. Отшельник, который покушался на мальчиков и за это попал в тюрьму. Красное йойо было чем-то вроде приманки, но с помощью игрушки отец скрыл историю о насилии. Йойо стало несущим элементом его пожизненной лжи. Отец никогда не рассказывал, что с ним что-то сделали. У папы был бродяга, Злой. А у Кевина был дядя, мамин брат. Может, хватит? Бергсхамра Семья погибшей проживала в двух кварталах от места, где нашли девочку. Родители проводили сержанта Шварца в ее комнату. Напротив кровати помещался пузатый комод на гнутых ножках, с вязаной крючком салфеткой; на кровати покрывало и подушки в цветочек, как в семидесятые годы. Иконы на стенах соседствовали с выцветшими фотографиями шведской королевской четы и вышивкой, гласившей: “не сокрушайся о том, чего не имеешь; радуйся тому, что у тебя есть”. В глазах Шварца комната отнюдь не выглядела как обиталище обычного подростка. — Записка на ночном столике, — сказала мать девочки. — Мы ее прочитали, но положили на место, как она лежала… — Голос у нее задрожал, и она закрыла лицо руками. Молодая женщина. Наверное, родила дочь еще подростком, подумал Шварц и вздохнул про себя. Вот черт. Мать Тары остановилась на пороге, а Шварц направился к ночному столику. Записка состояла из трех написанных от руки строчек; Шварц перечитал ее дважды. Из-за тонкой стены, у которой стояла кровать, доносился детский плач и иногда — мужской голос. Отец Тары утешал ее младшую сестру. Папе, маме и Чинар. Простите меня, я согрешила. Я не достойна жить дальше. Я люблю вас. Встретимся на небесах. Я делаю прыжок. Записка на линованном листе А4 была подписана именем девочки; Шварц отметил, что обе “а” в имени Тары заменены сердечками. — Значит, когда мы позвонили, вы были уверены, что Тара спит? — спросил он. — Да. — Мать вытерла слезы. — Вы не замечали у нее признаков подавленности? — Не знаю. — Она не обращалась к психиатру? — К психиатру? В каком смысле? Женщина так и стояла на пороге, в трех метрах от Шварца, что показалось ему немного странным. — Значит, не обращалась? — Нет… Зачем ей психиатр? Шварц молча указал на письмо на ночном столике. — Нет, — повторила женщина после неловкого молчания. — Вы не знаете, что имела в виду Тара, говоря, что согрешила? — Я… нет. Нет, не знаю. — Вы уверены? Женщина кивнула. — У Тары был парень? Она замотала головой. — Вы не знаете никого из дома, возле которого мы ее нашли? Серый, шестиэтажный? — Нет… вряд ли. Кажется, нет. — У нее был знакомый по имени Улоф? Похоже, вопрос застал мать Тары врасплох. — Улоф? Кто это? — Пока не знаем. Они обменялись эсэмэсками… — Шварц посмотрел на часы. — Почти шесть часов назад, в начале одиннадцатого. — Она была дома, — сказала мать. — Мы смотрели новости по телевизору. — Глаза у нее снова заблестели, она поднесла руку ко рту. — А потом Тара ушла? Мать прикусила губу; слеза скатилась по щеке в уголок рта. — Нет, не ушла… Она пошла спать. — Ладно. Сержант Шварц некоторое время размышлял, не спросить ли, кого Тара могла иметь в виду, интересуясь у Улофа про Повелителя кукол, но решил повременить с вопросом. Улофом он займется потом. На руках у него пока еще ничего нет; надо сначала позвонить Кевину из угрозыска. Или Лассе Миккельсену, шефу Кевина. — У Тары был компьютер, айпэд, что-то подобное? — спросил Шварц. Мать снова помотала головой. — Мы не можем себе позволить такие вещи, — тихо сказала она, потом отвернулась и кивнула кому-то в прихожей. В комнату вошел отец Тары, все еще в пижаме. — Может, хватит? — Он посмотрел на Шварца, потом снова на жену. — Мы нужны Чинар. — Да, конечно, — согласился Шварц. — Священник придет через полчаса. Мужчина кивнул. Он выглядел старше жены лет на двадцать, не меньше. Или же скорбь уже успела оставить свой отпечаток. В холодном свете горевшей в коридоре лампы полукружья у него под глазами казались темно-синими. Выходя из подъезда, Шварц достал телефон и позвонил Иво Андричу. — Привет, — ответил патологоанатом. — Я уже собирался тебе звонить. — Передаем девочку Хуртигу? — спросил Шварц. Хуртиг, временно исполнявший обязанности комиссара, расследовал несколько произошедших в последнее время самоубийств. В участке о них много говорили. — Нет, — сказал Андрич, — по двум причинам. Первую можно было заметить уже там, где нашли девочку. Патологоанатом замолчал. Шварц подождал продолжения, но сдался. — А что там можно было заметить? — спросил он, припомнив, что Андрич иногда впадает в грех занудства.