Эмилия развернула свой ноутбук экраном к Кевину и Лассе. Список IP-адресов пополнялся на глазах. — Вот эти люди несколько дней назад выкладывали в Сеть или скачивали порно с участием детей. Или делают это прямо сейчас… — На экране возникли еще две цифровые последовательности. — И многие пользуются прямым соединением, то есть копируют файлы прямо с компьютеров друг у друга. — Эмилия явно испытывала гадливость. — Никогда в жизни с таким не сталкивалась… Материалов я не видела, но я и помыслить не могла, какой там трафик. А когда видишь цифры своими глазами, все становится таким реальным. Кевин ее понимал. Список пополнился еще тремя IP-адресами, и на ум Кевину пришел злодей из “Воспитания Аризоны”, Леонард Смоллс, который вешал на мотоцикл детские ботиночки в качестве трофеев. My friends call me Lenny. But I got no fiends[66]. — Прежде чем я покажу, что мы обнаружили благодаря Себастьяну, — продолжила Эмилия, — я вот что хочу сказать. Никогда о таком не задумывалась, пока вы не попросили меня о помощи. Я просмотрела все нормативы, выпущенные законно избранными шведскими политиками с 2006 года. Ни одна директива не регламентирует использование полицейских ресурсов в случаях, когда речь идет о детской порнографии. Просто зло берет, насколько незначительной считается тяжесть этих преступлений. — Да, — кивнул Лассе, — они все еще числятся в одиннадцатой главе как “преступление против закона и порядка”. Хотя логичнее относить их к шестой главе. — Сексуальное насилие, — сказал Кевин. — Или вторая глава… — Преступления против жизни и здоровья, — подхватила Эмилия. — А сейчас детскую порнографию ставят в один ряд с ерундой вроде “нарушения богослужения” или “беспорядков в общественном месте”. Эмилия пощелкала клавишами своего компьютера и подключила его к ноутбуку. — Человек, в чьем пользовании был этот компьютер… — Она запнулась. — Мне очень жаль, Кевин. Обнаруженное бесспорно указывает на вашего отца, но, пока у нас не будет стопроцентной уверенности, я предпочитаю говорить “пользователь”. Кевин кивнул. — Так вот, пользователь, в чьем владении находился этот компьютер, — продолжила Эмилия, — один из двадцати трех мужчин, которые выступают под именем Повелитель кукол, Puppet Master, или Master of Puppets. Эти мужчины рассредоточены по всей Швеции, от Веллинге в Сконе до Шеллефтео в Вестерботтене. У них один и тот же профиль, одна и та же аватарка, одинаковые обновления статуса, одинаковая тактика, и они работают в связке друг с другом. Сначала — обработка жертвы, но потом начинается производство фотографий, видеороликов, продукция распространяется по Сети. Есть еще трое пользователей вне Швеции: двое в Таиланде и один в США. Эмилия показала весь список. Сначала IP-адрес, потом — имя и личный номер. Первым в списке шло имя отца. Кевин опять почувствовал, как резануло в желудке. Он стал просматривать остальные имена. Обычные шведские имена, мужчины в возрасте от восемнадцати до семидесяти пяти. Взгляд задержался на одном имени. Чувствуя себя абсолютно спокойно, Кевин уточнил личный номер. Что ж, логично, подумал он. Дядя-извращенец. Абсолютно логично. Когда втыкаешь человеку в горло осколок “Ведьмин котел” Согласно теории шести рукопожатий, цепочка всего из шести знакомств отделяет какого-нибудь эскимоса, который роет выгребные ямы в Гренландии, от приглашения на обед с американским президентом. В шведских реалиях сеть из друзей друзей и, соответственно, друзей тех друзей покрывает всю страну. Все более или менее знают друг друга. Интересно, входят ли Цветочек и Эркан в эту категорию, размышлял Луве. Он подлил себе кофе из термоса. Какое странное ощущение: уснуть и проснуться на работе. Как в лагере. Выбора нет, ты просто работаешь и работаешь дальше. Через пару часов вернется Кевин, человек из угрозыска. Что ему сказать? Луве предпочел бы разговор, где не было бы полицейских и психологов. Они бы стали говорить о чувствах. О чувствах к людям, о связях. Луве снова взялся за письмо. Мерси описывала первую ночь в бараке для беженцев в Брэкке. Убийца она или нет, но в способности сопереживать ей не откажешь. Она не психопатка. Стояла тишина, как будто все звери спали, зарывшись в снег. Я думала про Лайама, мальчика из английской шахты. Его откопали и спасли после обвала, но шахта все равно забрала его. Вскоре он умер от чахотки. Потом Мерси писала о своем младшем брате, которого забрало море, он захлебнулся уже на берегу, в легких оказалось слишком много воды. И про кота Дасти, который сгинул в Гамбурге. Она думала, что кот исчез навсегда, но вот он объявился — лишь для того, чтобы через несколько недель его удавили. Может быть, мне на роду так написано: сначала радость и облегчение, а потом смерть дурачит меня, отнимает и то, и другое. Именно так я в один прекрасный день найду папу — и он тут же умрет. Если только я сама сначала не упьюсь до смерти, как однажды почти упилась в Емтланде. Время, проведенное в Брэкке, — это время, когда у Мерси притупилось восприятие секса, размышлял Луве. Наверное, ее проблемы с алкоголем оттуда же. В лагере для беженцев Мерси было плохо, и она все чаще совершала долгие прогулки в небольшой поселок. Там на вокзале имелось кафе, где Мерси стала встречаться с парнем по имени Мортен. Он угощал ее газировкой, а его светлые кудрявые волосы заставляли Мерси забыть, что чувствуешь, когда втыкаешь человеку в горло осколок, слышишь, как он булькает, видишь, как у него потухают глаза. С Мортеном она забывала, что ее семья уничтожена. Потом он познакомил Мерси с двумя своими старшими братьями. Они жили в лесу, дома часто бывали еще двое-трое парней. И всем хотелось посмотреть на черную девочку. Тем летом Мерси в один прекрасный день перестала возвращаться вечером в лагерь и начала ночевать у братьев на диване. Луве перечитал письмо несколько раз, но больше всего его поразило именно это место. Мерси, на первый взгляд бессознательно, переключалась в рассказе с “я” на “она”. Однажды ночью она проснулась от того, что Мортен был в ней. Я не рассердилась, мы и раньше целовались, так что я решила, что тоже этого хочу. Когда он кончил, она сползла ниже и сделала так, что он захотел еще, сама-то она не кончила, и во второй раз получилось по-настоящему хорошо. Потом мы сидели голые на диване и пили, пока я не уснула снова, растянувшись у него на коленях. Изначально секс есть тоска по любви или признанию, размышлял Луве. Или просто стремление к чему-то интересному. После того как уляжется первая влюбленность, секс может стать побегом от скуки, от трудноопределяемой меланхолии, серой и пустой. Потом секс становится рутиной, и вполне можно решить, что приятнее взимать за него плату. Когда я проснулась, в комнате были еще несколько парней, а Мортен лизал мне между ног. Первым делом она потянулась за бутылкой и основательно приложилась. Потом я засмеялась и сказала, что если еще кто захочет, кроме Мортена, то придется заплатить. Не так уж ей было и хорошо, чтобы заниматься этим бесплатно, и после той ночи я стала брать деньги и с Мортена, потому что вся его хорошесть куда-то делась, он оказался в точности как те, другие, только помладше. Чем старше они были, тем больше у них имелось денег, а больше всего денег водилось у их папаш. Вот это опасно, подумал Луве. Опасно невольное разделение на “я” и “она”. С его помощью слагают с себя вину, дистанцируются. Луве и раньше наблюдал такое поведение, и опыт говорил ему, что подобное с трудом поддается лечению. Я хочу посмотреть сам Квартал Крунуберг — Дядя? Мамин брат? — Эмилия с сомнением посмотрела на него. Кевин кивнул. — Этот скот изнасиловал меня, когда я был маленьким. — Он пожал плечами, чувствуя почти облегчение. Ларс Миккельсен постукивал кончиком карандаша по столешнице. Звук походил на тиканье часов и нервировал ее. — Кевин, это ужасно, — сказал наконец Миккельсен. — Прости за вопрос, но какие отношения были у отца с твоим старшим братом? — Они… — Кевин нахмурился, запнулся. Провел рукой по волосам и откинулся на спинку стула. — У них были неважные отношения, — констатировал он. — Не знаю, как обстояло дело, когда брат был маленьким, он ведь намного старше меня, мы редко общаемся, но… Нет, не может быть. Он сомневается, подумала Эмилия. По глазам видно. — Может, вернемся к компьютеру? — Кевин кивнул на ноутбук. — На нем, значит, не было отпечатков, хотя кто-то сунул его в сумку? Эмилия понимала, что Кевин хочет обелить отца. — Да, верно, — подтвердила она. — Обнаружены следы изопропилалкоголя, который обычно входит в состав средств для очистки клавиатуры. Но отпечатки там только твои. Хотя вообще должны были бы остаться отпечатки и того человека, который совал компьютер в сумку, если только он не был в перчатках. — К тому же, — подхватил Кевин, — я позвонил в фирму, которая организовала переезд. Они допускают, что могли забыть одну коробку, но говорят, что вряд ли забыли. Так что не исключено, что эту коробку поставили в коридор уже потом. Эмилия смотрела на молодого человека, который изо всех сил пытался сделать так, чтобы память его отца не была осквернена. Эмилия его понимала. — А видеозаписи? — У Лассе был взволнованный вид. — Они могут оказаться поддельными? Эмилия поразмыслила. Наверняка она знала только одно: голос в видеороликах с несовершеннолетними принадлежал отцу Кевина. — Прямо сейчас могу сказать, что если речь идет о подделке, то это очень искусная подделка, и я собираюсь проверить записи несколькими разными способами. Испробую все, от очищения звука до проверки подлинности. Мы не знаем, где записаны эти видео, и я, к сожалению, не смогу произвести проверочную запись в том же месте, а такой прием часто помогает. Но я обязательно проверю, не поддельная ли она, у меня для этого есть несколько способов. Очень часто, размышляла Эмилия, педофилы, делая монтаж, используют фотографии, потому что их проще выдать за настоящее, чем видеоматериалы. Все, что нужно, — программа для обработки изображений. Получив задание от уголовной полиции, она всю неделю рылась в судебных протоколах. На первый взгляд законодательство могло показаться суровым, но нестрогие наказания в сочетании с расплывчатыми границами между тем, что считать преступлением, а что нет, заставляли обвинителя сомневаться, стоит ли затевать расследование. Плюс в некоторых случаях речь шла скорее о морали в вопросах секса, чем об истинном желании защитить детей от абьюза. Эмилия припомнила так называемое “дело о манге”. Одного переводчика японских комиксов обвинили в распространении детской порнографии: полиция конфисковала иллюстрации, текст к которым, он, собственно, и переводил. Речь шла о хентае, порнографической манге, где подростки изображаются предельно сексуализированными. Верховный суд потом отпустил переводчика с миром, но бедняге пришлось побывать и в суде первой инстанции, и в апелляционном суде. Если суды и дальше будут слишком часто смотреть не в ту сторону, то под запретом может оказаться любое произведение искусства, где изображены голые дети. И фильмы по произведениям Астрид Линдгрен, и картины Карла Ларссона. — Во всяком случае, ничто не указывает на то, что ролики смонтированы, — сказал Лассе. — Их смотрел весь отдел, и… — Мы все иногда ошибаемся. — Кевин опустил взгляд и вздохнул. — Я хочу посмотреть их сам. Лассе кивнул и взглянул на часы. Эмилия почувствовала отвращение к тому, что ее ожидает, но Лассе поднял крышку ноутбука и развернул компьютер экраном к ним.