Александр Иванович размахнулся кулаком по столу и… не ударил, слабо уронил. — Я во всем виноват! Я… Моя проклятая мягкотелость. Сколько я из-за нее перестрадал. Шляпа, тюфяк, ничтожество. Я должен был держаться уверенно, настаивать, требовать, наконец. Это наше право. А я мямлил, жевал и… сдался. Сдался при первом нажиме. Что за несчастье иметь такой характер. Лена, ты можешь меня презирать! — он схватился за голову. — Лена, ты не видела этих детишек, а я видел. Они такие… — он заскрипел зубами. — С ними она не злая, она очень добрая, они там все добрые, они мученицы, иначе там нельзя, мученицы или, знаешь, со странностями, как их музыкальная руководительница, а всех чужих и здоровых они ненавидят, никому не верят… И они правы, я понял… — Погоди, погоди! — Елена Петровна оживилась. — Я, кажется, тоже начинаю что-то понимать. Вспомни, как она говорила с нами у ворот. Она явно изменила тон. По-моему, она сначала изо всех сил нас запугивала, а потом… — Потом она намекнула, что мы можем прийти еще раз. — Значит, нас проверяли! — Вот именно! Козловы воспрянули духом и стали припоминать, какие слова им говорила на прощание Анна Михайловна. Оба были тогда расстроены, слушали невнимательно и теперь припоминали конец разговора с директором детского дома по-разному, однако сходилось, что их обнадежили, им даже обещали твердо, что Оля никуда не денется. Эти слова Александр Иванович и Елена Петровна запомнили одинаково. — Нам дали срок, — уже совсем весело говорил Александр Иванович. — Помнишь, как во Дворце бракосочетаний? Там тоже ведь не верят, дают время подумать. Помнишь нашу свадьбу? Во Дворце сказали: «Не все пары, подавшие заявления, приходят в назначенный день, обязательно бывает отсев». А мы пришли. — И за Олей придем. — Ты увидишь, ее нельзя не полюбить. Она такая славная, такая настойчивая. Но мы теперь ученые, мы придем… Знаешь когда? Через месяц! — Не слишко ли долго? Он засмеялся, потер руки: — В самый раз! Испытательный срок для директора детского дома. Пусть тоже подумает. Они вновь почувствовали себя счастливыми и стали обсуждать, когда купить для Оли кроватку — завтра же или потом, накануне того дня, когда они поедут за Олей. Подходящая кроватка продавалась по соседству, они боялись упустить случай, однако решили не спешить с покупкой. Им казалось, что можно пересуетиться и все испортить. Если к чему-то слишком старательно готовишься да еще заранее шумишь, непременно сорвется. 3 На другой день Александр Иванович в отличном настроении отправился читать химию будущим зоотехникам. У Елены Петровны болело горло. Надо бы остаться дома и вызвать врача, но Елена Петровна оделась потеплее и пошла к себе на работу в городскую библиотеку. Ее непосредственное начальство, железная старуха, внедрила в коллективе обычай держаться в начале болезни до тех пор, пока не свалишься. Сама начальница никогда не сваливалась, она героически держалась и перехаживала любую хворь, несмотря на сырость и сквозняки ветхого библиотечного здания. Елена Петровна работала на абонементе, где самые сквозняки. Она держалась два дня, пока ей не сказали, дотронувшись до ее лба: «Да ты вся горишь!» Теперь она могла спокойно уйти и лечь в постель — не с пустяком, с фолликулярной ангиной. Из библиотеки ей приносили новые номера журналов. — Только и читать, когда болеешь. Она сначала взялась за толстые литературные журналы, дочитала роман известного писателя и от души порадовалась, когда отрицательного героя сняли с должности. На его место, как намекал автор, должен был прийти положительный герой. Добравшись до журнала «Здоровье», Елена Петровна бегло ознакомилась с содержанием. О ревматизме, об алкоголизме, о пользе пеших прогулок, о плоскостопии… Ревматизмом ни она, ни Александр Иванович не страдали, алкоголизмом тоже, лечебная ходьба Елену Петровну не интересовала, Козловы ходили пешком более чем достаточно, потому что в их городе не водилось ни троллейбусов, ни трамваев. Статья о плоскостопии… Елена Петровна прочитала начало статьи, высунула обе ноги из-под стеганого шелкового одеяла и убедилась, что никакого плоскостопия у нее нет. Журнал соскользнул с кровати на пол, она поспешила его поднять, и ей бросился в глаза жирный шрифт подзаголовка: «Несчастные дети». Оказалось, журнал раскрылся на статье об алкоголизме, о самом страшном последствии пьянства — неполноценных детях. Она стала читать. Авторы таких статей никогда не утешают своих читателей спасительными случаями, не пишут, что ребенок, родившийся от сифилитички и алкоголика, стал великим композитором. У них своя задача, они рисуют самые жуткие картины и не жалеют черной краски. Елена Петровна что-то из прочитанного уже знала — слышала раньше или читала, однако теперь ей досталась слоновья доза предостережений. И очень близко ее теперь касались изображенные в статье ужасы. Елене Петровне сразу вспомнились слова директора детского дома. Своих детей бросают сволочи и скоты… Мамаша сбежала, чужой паспорт, краденый. В воображении возникла пьяная, развратная женщина, мутные глаза, гнилой рот. И рядом ее сожитель, законченный алкоголик… Да, теперь понятно, почему девочка отстает в развитии. Типичный неполноценный ребенок. Пришел с работы Александр Иванович, Елена Петровна попросила его прочесть статью в «Здоровье». Он читал долго, с застывшим в напряжении лицом, потом закрыл журнал и спросил: — Ты считаешь, что она намекала нам на такую возможность? — Я не знаю, но это ужасно. Видеть каждый день несчастие ребенка. Ему вспомнились непомерно большая головенка, нескладное тощее тельце. — Ее не назовешь здоровой, но она шустрая и смышленая. — Если бы знать наверняка… Ведь мало ли что бывает. Ее мать, конечно, эгоистка, безнравственная дрянь, но, может быть, она физически совершенно здорова. — Елена Петровна принялась фантазировать. — Случайное знакомство, вечеринка, он и она молоды и легкомысленны. Потом беременность, отец ребенка скрылся, приходит срок рожать, ей нечаянно попадает в руки паспорт подруги, она решает им воспользоваться, едет в незнакомый город… — Да, может быть и так, ты права. С того дня они уже не могли избавиться от ужасов дурной наследственности. Мир словно сговорился доконать супругов Козловых. В газетах им то и дело попадались статьи о последствиях алкоголизма, об эпилепсии, умственно отсталых детях. Стоило включить радио, оно говорило о том же. У Александра Ивановича в техникуме, у Елены Петровны в библиотеке настойчиво заводились разговоры о детях-уродах, рассказывались случаи абсолютно достоверные, из первых рук. С Козловыми происходило то же, что бывает с каждым человеком, захваченным какой-либо идеей. Начал действовать закон притяжения информации, знакомый исследователям, библиофилам, коллекционерам — поток материалов сам шел в руки. К концу назначенного ими месячного испытательного срока Козловы сдались. Многие на их месте просто бы не явились за девочкой в детский дом, пускай там сами догадываются. Но Козловы решили, что это будет нечестно. Ведь им обещали, что Оля никуда не денется, за ними ее закрепили. Значит, как ни тяжело, а надо поехать и объясниться. Обстоятельно подумали и решили, что вдвоем ездить не стоит, вдвоем ездят брать ребенка, отказываться лучше одному, уже при его появлении директору многое станет ясно. В Стогино поехал Александр Иванович. День стоял морозный, солнечный. В липовой аллее по обе стороны лежали сугробы, перед домом в центре каретного круга сверкал и переливался ледяной витязь. Здесь в любое время года все ладилось на вечный праздник детства. У ног витязя копошились с лопатками малыши. Александр Иванович узнал Олю. На ней было красное пальтишко с серым кроличьим воротником, серая кроличья шапка-ушанка, завязанная под подбородком. Все малыши обернулись на скрип его шагов, она тоже обернулась, и по ее глазам он понял, что она его не помнит, не узнает. Он постоял, подождал. Девочка больше не оборачивалась, со знакомым ему ожесточенным упорством она долбила лед тупой пластмассовой лопаткой. Александр Иванович облегченно вздохнул: «Ей здесь хорошо, вон какая стала румяная. Она меня забыла, и другие детишки тоже, детство забывчиво…» Объяснение с директором оказалось предельно кратким. Александр Иванович понял, что суровая красавица с самого начала, когда он заявился в детский дом с сумкой, набитой всяким хламом, составила о нем самое невыгодное впечатление, раскусила, какой он тюфяк и мямля. Она была уверена, что он не из тех, кто умеет бороться с трудностями и настаивать на своём. Александр Иванович вполне явственно почувствовал, как она довольна своей проницательностью. На обратном пути он опять прошел мимо ледяного витязя и копошившихся у его ног детишек, некоторые из них зыркнули на него с извечным детским любопытством ко всему новому и чужому, малышка в красном пальто с серым кроликом не обернулась, упрямо долбила лед своей никчемной лопаткой. Она его не помнила, не ждала, никакой зверушечий инстинкт не толкнул ее к Александру Ивановичу. Равнодушие ребенка принесло Козловым огромное облегчение, даже радость. Александру Ивановичу больше никогда не приходилось бывать в дошкольном детском доме. Злопамятная Анна Михайловна не простила техникуму старых книжек и игрушек, шефство над детским домом прекратилось. Козловы говорили меж собой, что оно и к лучшему, а то бы непременно до коллег из техникума дошло, как они собирались взять сироту на воспитание, но не взяли. Сами они всем пережитым ни с кем из знакомых и сослуживцев не делились. Первое время Козловы очень страдали от пустоты в доме, однако люди умеют зализывать свои душевные раны. Боль притуплялась, заплывала, общие переживания укрепили согласие в семье Козловых. Лет через пять они узнали из городской газеты о безвременной кончине директора дошкольного детского дома А. М. Молчановой. Кто-то им сказал, что она умерла от рака. Козловы искренне опечалились. Еще совсем не старая женщина, их ровесница. Из газеты они узнали, что А. М. Молчанова выросла в детском доме и решила всю жизнь посвятить детям, отказалась от личного счастья. «Теперь понятно, почему у нее был такой крутой характер, — сказала Елена Петровна, — жаль, что нас никто не предупредил». 4 Прошло еще пять лет. Однажды Александра Ивановича вызвали в горком и сказали, что он включен в комиссию по проверке воспитательной работы в средней школе. Как преподаватель техникума, он должен был обследовать старшие классы, но Александра Ивановича наладили к беспокойным шестиклассникам, и он, будучи шляпой, не смог отвертеться, хотя и уверял председателя комиссии, что не разбирается в проблемах воспитания ребят двенадцати лет. В одном из шестых классов — шестом «Б» — Александр Иванович услышал, как вызвали по фамилии: «Молчанова». Встала рослая некрасивая девочка. Потом он увидел ее издали в длинном школьном коридоре, она шагала, широко размахивая руками, очень напористо, словно против жестокого ветра. По болтающимся рукам, по упрямой походке он вдруг узнал настойчивую малышку, которая когда-то, очень давно вскарабкалась к нему на колени. Александр Иванович справился по классному журналу шестого «Б». Молчанову звали Ольгой. В графе, где сообщаются сведения о родителях, было написано: «Живет в детском доме». Конечно, это был уже другой детский дом, не дошкольный. Значит, Олю так никто и не удочерил, фамилию ей дала свою Анна Михайловна, это часто делается, но, возможно, властная красавица питала особые чувства к болезненному ребенку. Перелистав классный журнал, Александр Иванович выяснил, что Молчанова Оля не блистает успехами, по всем предметам у нее выстроились тройки, невозможно понять, какой предмет у Оли любимый. — Я сразу подумал, что, если бы мы ее взяли, она бы училась куда лучше, — рассказывал он дома Елене Петровне. Все, чем они перемучились десять лет назад, сызнова вошло в семью Козловых. — Знаешь, не только она тянется на тройки, почти все детдомовские, — оживленно выкладывал Александр Иванович. — Кормят детей и одевают в детском доме не хуже, чем домашних, у Оли я даже заметил страсть к нарядам, всякие там ленточки и шарфики, но ее школьные дела не могут не тревожить, в учительской все говорят в один голос, что воспитатели детского дома не следят за тем, как ребята готовят домашние задания. — Надо узнать, что она читает… Елена Петровна попросила перевести ее в детский зал библиотеки, изучила формуляр Оли Молчановой. Сказки, книжки про разведчиков. Читательница появлялась в библиотеке не часто и книжки задерживала подолгу. За ней числились «Русские сказки», и Елена Петровна попросила детдомовских ребят напомнить Молчановой, что книгу давно пора вернуть. Оля пришла и произвела на Елену Петровну самое хорошее впечатление. — С ней прежде всего надо заняться чтением, — говорила она Александру Ивановичу. — Оля плохо запоминает прочитанное, не умеет пересказать. Это общая беда всех нынешних школьников, в свободное время их тянет не к книге, а к телевизору. Александр Иванович, проверяя свои шестые классы, обнаружил, что многие ребята из детского дома проводят воскресные и праздничные дни в городе. У родственников, у товарищей по классу. А Оля Молчанова, оказывается, ни к кому не ходит, остается в детском доме. Родственников у нее в городе нет, ни с кем из одноклассниц она не дружит. — Молчанову больше интересуют мальчики, — заметила в разговоре с Александром Ивановичем классная руководительница шестого «Б», старая дева, тусклая и язвительная. Александра Ивановича покоробила откровенная ненависть учительницы к своей ученице. К сироте! Воспитаннице детского дома! — Оля одинока, — рассказывал он Елене Петровне, — ее почему-то никто не любит, она для всех чужая. — Это вполне объяснимо. Вряд ли кому-нибудь в школе известно, что ее мать не здешняя, но люди инстинктивно чувствуют чужого в своей среде, особенно дети. У Козловых считалось решенным, что Александр Иванович при первом удобном случае пригласит Олю на воскресенье к себе домой. Козловы много раз принимались обсуждать подробности прихода в дом Оли Молчановой. Александр Иванович позовет ее как бы невзначай, ненавязчиво. Когда она придет, ей не будут надоедать поучениями, расспросами о школьных делах. Никаких советов, как вести себя за столом, никаких рекомендаций по части чтения. Максимум деликатности. Пускай девочка осмотрится у них в доме, привыкнет, а там увидим. Александр Иванович убедился, что девочка совершенно не замечает его повышенного внимания к ней, она не узнает доброго дяденьку, к которому так настойчиво пробивалась верхом на расписном стульчике. Козловы не собирались травмировать Олю воспоминаниями о том, как они мечтали ее удочерить, но, поразмыслив, отказались. Александр Иванович не был обязан присутствовать на вечере десятых и девятых классов, он проверял шестые, но на него нажали, и он, по обыкновению, уступил. Вечер как вечер. Концерт самодеятельности, очень короткий, чисто условный, затем из зала с невероятной скоростью исчезают стулья и скамейки, начинается главное, ради чего все пришли, — танцы. Тогда еще не было в каждой школе своего ВИА, прыгали и дергались под радиолу. Александр Иванович взирал на все со спокойствием мудреца. Он был достаточно корректным проверяющим, чтобы не совать носа в неофициальную часть веселья, где и бутылка, обнаруженная в школьной раздевалке, и драка в запертом изнутри классе, и все такое прочее. Там шуровал комсомольский актив и дежурные учителя во главе с завучем Раисой Романовной, которая носилась по школе, как брандмейстер по горящему дому. Александр Иванович только отметил про себя, что в толчее танцующих появились студенты техникума, проникли каким-то образом сквозь все рогатки. Школьные верзилы на них косятся, сегодня после вечера не миновать выяснения отношений, но Александра Ивановича как проверяющего это не касалось. Возле него остановились две старшеклассницы, запыхавшиеся от танцев. — Смотри, — одна из них ткнула пальцем куда-то в зал, — Моргуша здесь. Пролезла! А нарядилась-то как! Смех… — Она везде пролезет! — другая пренебрежительно фыркнула. — Я знаю, у кого она кофту выпросила. У Мары Борисовны. — Ну? У музыки? — А у кого еще найдешь такую страшную. Ты только погляди! Музыка ее носит с длинной черной юбкой. И с черными бусами! Александру Ивановичу вспомнилась музыкальная руководительница дошкольного детского дома. Кому она дала свою кофту? Он проследил, куда тычут пальцами подружки, и увидел напротив у стенки Олю. На ней была розовая глянцевая кофта навыпуск, короткая юбчонка, белые босоножки на высоких каблуках. Волосы причудливо взбиты, на шее самодельные бусы из ягод рябины. «Неужели в детском доме некому поучить девочку одеваться, кроме той странной женщины, которая аккомпанировала детишкам в длинном концертном платье и с розой в высокой прическе! Впрочем, в этом зале вполне сойдет, другие тоже не блистают вкусом, ей простительней, она самая младшая…» Александр Иванович обвел взглядом зал. Кроме Оли тут не отыскалось никого из младших классов. Младших на танцы не звали, кордон у школьных дверей не пускал в школу даже восьмиклассников. А Оля все-таки пробралась! «Она действительно настойчива и упряма. Одиночество развило в ней эту черту, заложенную от рождения». Александр Иванович незаметно наблюдал за стоящей у стенки девочкой. Какое ожидание на лице, во всей нескладной фигуре, преувеличенно голенастой из-за высоких каблуков. Но вот к Оле приблизился лениво какой-то юнец. Она вся просияла, потянулась к нему. Старшеклассник рывком выдернул ее в скачущую толпу, Александр Иванович потерял Олю из виду, потом обнаружил неподалеку от себя. Она старательно трясла плечами и вращала бедрами, сделалось очень заметно, что все формы у нее вполне женские. — Моргуша-то! Во дает! — услышал он рядом мальчишечий возглас и смешок. «Почему они зовут ее Моргушей?» — недоумевал Александр Иванович. Оля танцевала уже с другим юнцом. Видно было, что она на вершине счастья. Как же! Ее приглашают старшеклассники! Александр Иванович не мог не порадоваться ее наивной радости, но тут новый партнер Оли крутанул ее вокруг себя, и Александр Иванович увидел скверную ухмылку на лоснящейся самодовольной морде. Танцуя с Олей, старшеклассник глумливо указывал глазами на свою партнершу и пересмеивался с приятелями. Он нарочно пригласил нескладную шестиклассницу, чтобы над ней посмеяться. Но Оля ничего не замечала, ни кивков, ни ухмылок, она старательно скакала и вихлялась. Партнер опять крутанул ее вокруг себя, и Александр Иванович увидел Олино счастливое лицо. Еще поворот — опять перед ним лоснящаяся глумливая рожа. Потом снова счастливая Оля, снова рожа пошляка, опять Оля, опять он… Другие танцоры останавливались, смотрели на эту пару, потешались. Что мог тут поделать истинный друг девочки? Александр Иванович отыскал Раису Романовну и накляузничал ей, что в зал пробралась какая-то шестиклассница. — А-а… Опять Молчанова! — Раиса Романовна ринулась наводить порядок. Олю вывели, она шла под конвоем дежурных, высоко подняв голову. От Раисы Романовны Александр Иванович узнал, за что Олю Молчанову прозвали Моргушей.