— Опять дедукция? И слушать не хочу, — и пошел из кабинета, уводя с собой Спартака Тимофеевича. — Вы извините, товарищ, так уж получилось. Можете отправляться, счастливого пути. С порога Спартак Тимофеевич обернулся к Володе: — Я понимаю, исследователей творчества Пушкова интересуют факты личной жизни, относящиеся к созданию шедевра, но я ничем не могу быть полезен, мама никогда не рассказывала… — Он виновато поморгал черными, чуть косящими глазами. — А шаль я хорошо помню. Мама мне писала на фронт, что за шаль ей дали на базаре целый мешок риса. По тем временам огромная цена. В Ташкенте были знатоки на такие сокровища. Оставшись один, Володя достал из ящика письменного стола цветную фотографию с портрета Таисии Кубриной. Рядом мысленно поместил выцветший любительский снимок седой темнолицей женщины, стоящей возле своих приборов на иссохшей, потрескавшейся земле. И хмыкнул: — Значит, вылитая Настасья Филипповна? Ну, ну, посмотрим… 13 У подъезда гостиницы синий «Москвич» растопырил капот и багажник. Трезвый дядя Вася в чистой рубашке возился с зажиганием. Тетя Дена приказала ему обслужить этого заказчика по совести. И вот теперь совесть дяди Васи разрывалась на части — доносить или не доносить следователю о теткином подозрительном приказе? Возле распахнутого багажника суетились женщины из гостиницы, укладывали вещи Веры Брониславовны: с десяток всяческих сумочек и чемодан примечательной формы, большой и плоский. Без такой дробной упаковки не обходится ни одна путешествующая женщина. Чего бы проще — взять в дорогу еще один чемодан или вместительную сумку. Нет, навяжет узелков и узелочков. У себя в номере одетая в дорогу Вера Брониславовна раздаривала на прощание сотрудницам гостиницы разные мелочи: салфеточки, платочки. Ее отъезд, как и приезд, всегда вызывал общее приятное волнение. — Если буду жива, через год опять увидимся, — говорила она. — А вы пишите, не забывайте. Если что понадобится, не стесняйтесь, напишите. — Непременно приезжайте на будущий год! — просили ее все от души. Кое-кто из женщин прослезился. Позвонил председатель горсовета Колосков, извинился, что не может лично проводить, и тоже просил приезжать. Вера Брониславовна продиктовала ему свой московский адрес и, положив трубку, оповестила всех, кто был в номере: — Он так настаивал — разве откажешь! Прекрасный человек ваш председатель. — Это прозвучало в лучшем виде и для председателя, и для самой Веры Брониславовны, и для сотрудниц гостиницы, имеющих такое милое начальство. Постучавшись в дверь лишь для проформы, с видом своего человека, вошел, не снимая кепчонки, оживленный Спартак Тимофеевич: — Лошади поданы! Я на минутку за своими вещичками — и в путь! Поддерживаемая с обеих сторон Вера Брониславовна вышла из номера. Позади дежурная несла шотландский плед и палку. Процессия направилась к лестнице. Навстречу, шагая через две ступеньки, поднимались торжествующие Юра и Толя. Они только что одержали победу над городскими отделами торговли и культуры, доказали свое право продолжать работу согласно договору. Мимо старой дамы победители прошли с издевательскими ухмылками. Никто из ее спутниц не догадался, в чем тут соль, но Вера Брониславовна все сразу поняла. — На минутку! Мальчики, вернитесь! В несколько прыжков они спустились к ней, нисколько не боясь услышать слезливые старушечьи попреки. Однако старая дама одарила их лучшей из улыбок: — Я на вас не в обиде. Молодость всегда права. Не так ли? — и, не дожидаясь ответа, двинулась вниз, увлекая за собой всю процессию. Юра и Толя остались стоять на лестнице. — Один — ноль в ее пользу! — изрек наконец Толя. Володя наблюдал всю сцену снизу, с диванчика в вестибюле, и оценил по достоинству: «Ай да Вера Брониславовна!» Он рванулся ей навстречу и поздоровался по-школьному — все заранее продумал: — Здрасте, Вера Брониславовна! — даже головой мотнул. Она ему обрадовалась непритворно: — Как хорошо, что вы пришли меня проводить. Именно вы! Я ведь знаю ваше ко мне суровое отношение. Вы не прощаете мне даже самые простительные слабости. И вот за это я вас особенно люблю. Вы, Володя, чем-то напоминаете мне Вячеслава Павловича. — Она протянула руку и заботливо поправила ему галстук. — Вы… Только, пожалуйста, не обижайтесь. Вы, Володя, замечательно провинциальны! Поверьте, это очень высокая похвала. Русская провинция дает особое воспитание. Володе пришлось взять ее под руку и вести к машине. — Я вас очень прошу, — продолжала сердечно Вера Брониславовна, — не отменяйте вечера в голубой гостиной. Слово о Вячеславе Павловиче скажете вы. Я в вас верю. И не забывайте каждый вечер приносить в гостиную букет белой сирени. Володя видел у себя на рукаве синюшные старушечьи пальцы с распухшими суставами, острые алые коготки, дорогие кольца. Его обдавал мерзкий запах французских духов — одна склянка за его месячную зарплату, — и он думал только о том, как поскорее избавиться от всего этого ненавистного. Но, избавившись, Володя тут же сам напросился проводить Веру Брониславовну до большого шоссе. И сел впереди, рядом со Спартаком Тимофеевичем. Прощание Веры Брониславовны с подоспевшей Ольгой Порфирьевной заняло еще минут пять. Тем временем на заднем сиденье «Москвича» постелили плед, чтобы путешественница не замерзла дорогой. С самолетным ревом «Москвич» рванул с места и покатил, оставляя позади струю синего дыма. Дядя Вася с полквартала бежал за машиной с криком: «Дроссель! Дроссель!», непонятным для пешеходов. Не догнав, он вернулся к гостинице и на все охи и ахи провожавших женщин ответил флегматично: — Ничего опасного. Ну, перекачает бензина — только и всего. Как-нибудь доедет. Такие крупных аварий не делают. Максимум в кювет завалится. А чтобы всю машину в лепешку? Да никогда! Утешив женщин, дядя Вася постоял, подумал и — делать нечего! — пошел искать следователя Фомина, чтобы сообщить ему, какую заботу проявила тетя Дена об отъезжавшем единоверце. Вот они как действуют, сектанты! И Ольга Порфирьевна, глядя вслед синему «Москвичу», тоже подумала о Фомине. Ее опять охватило тревожное, гнетущее предчувствие. Нет, эта поездка добром не кончится, что-то должно непременно случиться. Из гостиницы звонить в милицию не хотелось, и Ольга Порфирьевна поспешила к себе в музей. …Володя еще загодя наметил, что попросит остановить машину на пятом километре. Там шоссе взлетает на холм, с которого можно кинуть прощальный взгляд на Путятин. Рядом с ним Спартак Тимофеевич философствовал на вечные темы: — Почему так? В Путятине все улицы разбиты, годами не ремонтируются, а выедешь за город — глядите! — асфальт целый, лоснится. В городе мосты через речку старые, деревянные, а за городом через железную дорогу построен великолепный виадук. И так, знаете ли, всюду, во всех центральных областях. Въезжаешь в город — прощайся с гладким асфальтом. Вера Брониславовна вовремя бросала восхищенные реплики, и Спартак Тимофеевич исполнялся уверенности, что сегодня он на редкость красноречив, умен и обаятелен. А машину ведет — залюбуешься! На третьем километре Спартак Тимофеевич заметил, что забыл задвинуть рукоятку воздушной заслонки, но и это не испортило ему настроения — он затолкал рукоятку ладонью, мотор перестал реветь, перешел на тонкое жужжание, машина покатила веселей, и разговор делался все интересней. Володю после километрового столба с цифрой «4» одолела нервная дрожь. Он не успел ее побороть, как дорога пошла на холм. Наверху была оборудована смотровая площадка с ротондой на кургузых толстеньких колоннах. — Остановитесь, пожалуйста, — попросил Володя, — Вера Брониславовна хочет полюбоваться. Отсюда открывается прекрасный вид. Спартак Тимофеевич лихо притормозил у самых ступенек, ведущих к ротонде. — Володя, вы чудо! — восхитилась Вера Брониславовна. — Но удобно ли задерживаться здесь из-за меня? Я ведь дала себе слово не обременять Спартака Тимофеевича просьбами. — Что вы! Что вы! — возразил тот. — Конечно, полюбуйтесь. Володя подал руку старой даме и повел ее вверх по шершавым бетонным ступеням, обрамленным с обеих сторон бетонными шарами, выкрашенными в голубой цвет. Обернувшись, он увидел, что Спартак Тимофеевич остался пока внизу, открыл капот и что-то там ощупывает с озабоченным видом. — Я все знаю! — сказал Володя, крепче взяв ее под руку. — Портрет у вас. Я видел ваши вещи, когда их укладывали в багажник. Портрет в большом чемодане. Она тяжело дышала от нелегкого для нее подъема, а он все говорил. — Вы ее ненавидите — я знаю! Вы придумали, будто бы она была рада скандальным слухам. Это все неправда. Я уверен, что ее возмутили все эти выдумки газетных репортеров и дешевый вымысел бездарного критика, охотно подхваченный публикой. Вот причина их ссоры. Ну и наверное, она его не любила. Но что теперь докажешь? Ничего… — Володя чувствовал, как все тяжелее опирается о его руку старая дама. — Верните «Девушку в турецкой шали», — сказал он, понижая голос. — Я знаю, как вы ее вынесли из музея. То есть, конечно, не вынесли, а сбросили, да? Вы остались одна в зале, никого поблизости не было — вы прошли в голубую гостиную, открыли балконную дверь… Так? Под балконом растет сирень, картина упала в кусты. Вы ведь любите гулять перед сном? Вы пришли и унесли картину к себе в номер. Так? — Он отпустил локоть Веры Брониславны. Они остановились. Внизу раскинулся город, над ним возвышался на холме обнесенный крепостными стенами монастырь. Речка, обогнув холм, сделала поворот и подошла к мрачным красно-черным корпусам Путятинской мануфактуры. — Верните картину! — негромко и уверенно сказал Володя. — Верните, и я никому не скажу. Даю честное слово. Вера Брониславовна, прищурясь, глядела на лежащий внизу Путятин, будто что-то искала среди крыш и макушек деревьев. Володя ожидал, что она станет изворачиваться и, быть может, заплачет, но она спросила жестко и деловито: — Как вы собираетесь объяснить там? — она показала в сторону города. — Даю вам честное слово, — со всей силой повторил Володя, — никто не узнает, что это вы. — Хорошо, — сухо и бесцветно проговорила она, — можете его взять. Я вам верю. Идите. — Спасибо! — радостно выпалил он. Вера Брониславовна осталась в ротонде, а Володя побежал к машине, открыл багажник и достал большой плоский чемодан. Замочки были заперты, но ключик болтался на золотом шнурке, привязанном к ручке чемодана. Володя отпер чемодан и поднял крышку. Картина, завернутая во что-то легкое, пестрое, лежала наверху. Володя на ощупь узнал раму и решил было не разворачивать, но все же не удержался и с одного угла откинул пестрый шелк. Она… Таисия Кубрина, своенравная купеческая дочка, жена красного кавалериста, замечательный исследователь Голодной степи. Вера Брониславовна недвижно стояла в ротонде, опершись на тяжелую мужскую палку. — Все любуетесь? Не наглядитесь? — К ней подошел улыбающийся Спартак Тимофеевич. — И правда, вид великолепный. Но поберегите восторги, я вам еще покажу Торжок. Вот где красота! И древний кремль, и дворянские особняки. И к тому же знаменитые пожарские котлеты! На эту неуместную болтовню ничего не подозревающего человека Вера Брониславовна ответила милейшей улыбкой. Володя сейчас восхищался выдержкой старой дамы. Прежде ему казалось, что уж он-то в совершенстве изучил ее характер. А выяснилось, нет, он Веру Брониславовну совсем не знал. Ему удалось дойти путем сложных оригинальных расчетов, что портрет Таисии Кубриной похитила именно она, и сделала это из противоречивых чувств, вызванных дурацкой шумихой вокруг «Девушки в турецкой шали», в которой отчасти была повинна и сама Вера Брониславовна. Но почему старая дама так вот сразу отдала похищенную картину? Испугалась, что Володя сообщит в милицию? Но кто бы там прислушался к его «дедуктивным выводам»? Посмеялись бы, и только. Володя больше не испытывал ненависти к Вере Брониславовне, к ее кольцам и парижским духам, ко всем ее дамским и светским претензиям — вплоть до белой сирени, создающей творческую атмосферу. Володя сейчас очень искренне жалел старую даму. И кажется, он начинал ее уважать. Как ни говори, а Вера Брониславовна оказалась человеком с сильными чувствами. Он подошел к ней, когда она спустилась к машине с помощью Спартака Тимофеевича. Кажется, Вера Брониславовна подумала, что Володя намеревается отдать ей то пестрое шелковое, во что была завернута картина. — Это оставьте у себя, — сказала она. — Оставляю до будущей весны, — ответил Володя и поклонился на прощание. Спартак Тимофеевич усадил старую даму в машину, и они покатили. Володя подумал, что где-то в пути она все же узнает, кто ее везет — сын Таисии. Но у Веры Брониславовны хватит силы воли и на это.