— Наверное, дед. Дедушка, а у тебя есть сердце и легкие? Дед фыркнул: — По правде говоря, я не знаю. Никогда их не видел. Никогда не делал рентген, никогда не ходил к врачу. Может быть, там сплошная картошка, а что там еще — я не знаю. — А у меня есть желудок? — Конечно, есть! — закричала бабушка, появляясь в дверях комнаты. — Я же кормлю его! И легкие у тебя есть, ты так громко орешь, что мертвых разбудишь. У тебя грязные руки, иди и вымой их! Обед готов. Дед, пошли. Дуглас, шагай! Если дед и намеревался продолжить с Дугласом таинственный разговор, то поток жильцов, спешащих вниз, лишил его этой возможности. Если обед задержится еще, бабушка и картофель разгневаются одновременно. Постояльцы смеялись и болтали за столом, мистер Коберман сидел с мрачным видом. Все затихли, когда дедушка прочистил горло. Несколько минут он рассуждал о политике, а потом перешел к интригующей теме о недавних загадочных смертях в городе. — Этого достаточно, чтобы старый газетчик навострил уши, — сказал он, разглядывая их. — На этот раз юная мисс Ларссон, которая жила за оврагом. Найдена мертвой три дня назад, без видимых причин, вся покрытая необычной татуировкой и с таким странным выражением лица, что и Данте бы содрогнулся. И другая девушка, как ее звали? Уайтли? Она ушла и больше не вернулась. — Ага, так оно всегда и бывает, — сказал, жуя, мистер Бритц, механик гаража. — Видели когда-нибудь списки в Агентстве по поиску пропавших? Такие длинные, — пояснил он. — Сами не знают, что случилось с большинством из них? — Кому еще гарнир? — Бабушка раскладывала на равные части цыплячье нутро. Дуглас наблюдал, размышляя о том, что у цыпленка два вида внутренностей: созданные Богом и созданные Человеком. А как насчет трех видов внутренностей? А? Почему бы и нет? Разговор продолжался о таинственных смертях тех-то и тех-то, и, ах да, помните неделю назад, Марион Варсумиан умерла от сердечного приступа, а может, это не связано? Или связано? Вы с ума сошли! Прекратите, почему нужно говорить об этом за обедом? Так. — Никогда не узнаешь, — сказал мистер Бритц. — Может, у нас в городе вампир? Мистер Коберман перестал есть. — В 1927 году? — сказала бабушка. — Вампир? Продолжайте. — Ну да, — сказал мистер Бритц. — Их убивают серебряными пулями. Или еще чем-нибудь серебряным. Вампиры ненавидят серебро. Я когда-то где-то читал. Точно. Дуглас взглянул на мистера Кобермана, который ел деревянными ножом и вилкой и носил в кармане только новые оловянные пенни. — Глупо рассуждать о том, чего не понимаешь, — сказал дедушка. — Мы не знаем, что собой представляют хобгоблин, вампир или тролль. Это может быть все что угодно. Нельзя распределить их по категориям, и увешать ярлыками, и говорить, что они ведут себя так или эдак. Это глупо. Они люди. Люди, которые совершают поступки. Да, именно так: люди, которые совершают поступки. — Простите, — сказал мистер Коберман, встав из-за стола и отправившись на свою ночную работу. Звезды, луна, ветер, тиканье часов, звон будильника на рассвете, восход солнца, и снова утро, и снова день, и мистер Коберман шагает по тротуару со своей ночной работы. Подобно крошечному заведенному механизму с внимательными глазами-микроскопами Дуглас следил. В полдень бабушка ушла в бакалейную лавку. Дуглас, как всегда, начал орать перед дверью мистера Ко-бермана. Как обычно, ответа не последовало. Тишина была ужасающей. Он сбегал вниз, взял ключ, серебряную вилку и три куска цветного стекла, которые он спас. Он вставил ключ в скважину и медленно отворил дверь. В комнате стоял полумрак, занавески опущены. Мистер Коберман в пижаме лежал поверх постельного белья, грудь его вздымалась. Он не шевелился. Лицо было неподвижно. — Привет, мистер Коберман! Бесцветные стены отражали равномерное дыхание человека. — Мистер Коберман, привет! Дуглас пошел в атаку, начав стучать в мяч. Он завопил. Нет ответа. — Мистер Коберман! — Дуглас ткнул серебряной вилкой в лицо человека. Мистер Коберман вздрогнул. Он скорчился. Он громко простонал. Реакция. Хорошо. Блестяще. Дуглас вынул из кармана кусок синего стекла. Глядя сквозь синее стекло, он очутился в синей комнате, в синем мире, не похожем на мир, который он знал. Такой же непохожий, как и красный мир. Синяя мебель, синяя кровать, синие потолок и стены, синяя деревянная посуда на синем бюро, и синее мрачное лицо мистера Кобермана, и руки, и синяя вздымающаяся, опадающая грудь. Еще… Широко раскрытые глаза мистера Кобермана буравили его голодным, темным взглядом. Дуглас отпрянул и отвел от глаз синее стекло. Глаза мистера Кобермана были закрыты. Снова синее стекло — открыты. Синее стекло прочь — закрыты. Снова синее — открыты. Прочь — закрыты. Странно. Дрожа от возбуждения, Дуглас ставил опыт. Синее стекло — глаза, казалось, пялились голодным, алчным взглядом сквозь сомкнутые веки. Без синего стекла казалось, что они крепко сжаты. Но тело мистера Кобермана… Пижама на мистере Кобермане растаяла. Так на нее подействовало синее стекло. А может, она растаяла потому, что была на мистере Кобермане. Дуглас вскрикнул. Он глядел сквозь живот мистера Кобермана прямо внутрь. Мистер Коберман был геометричен. Или что-то вроде этого. Внутри его виднелись необычные фигуры странных очертаний. Минут пять пораженный Дуглас размышлял о синих мирах, красных мирах, желтых мирах, сосуществующих подобно кускам стекла большого окна на лестнице. Одно за другим, цветные стекла, всевозможные миры; мистер Коберман сам так сказал. Так вот почему разноцветное окно было разбито. — Мистер Коберман, проснитесь! Нет ответа. — Мистер Коберман, где вы работаете по ночам? Мистер Коберман, где вы работаете? Легкий ветерок шевельнул синюю оконную занавеску. — В красном мире или зеленом, а может, в желтом, мистер Коберман? Над всем царила синяя стеклянная тишина. — Подождите-ка, — сказал Дуглас. Он спустился вниз на кухню, раскрыл большой скрипучий ящик и вынул самый острый, самый, длинный нож. Тихонечко он вышел в коридор, снова взобрался по лестнице вверх, открыл дверь в комнату мистера Кобермана, вошел и закрыл ее, держа в руке острый нож. Бабушка была занята проверкой корочки пирога в печке, когда Дуглас вошел в кухню и положил что-то на стол. — Бабушка, это что? Она мельком взглянула поверх очков. — Не знаю. Это что-то было квадратным, как коробка, и эластичным. Это было ярко-оранжевым. К нему были присоединены четыре квадратных трубки синего цвета. Оно странно пахло. — Ты когда-нибудь видела такое, бабушка? — Нет. — Так я и думал. Дуглас оставил это на столе и вышел из кухни. Через пять минут он вернулся с чем-то еще. — А это? Он положил ярко-розовую цепочку с пурпурным треугольником на конце. — Не мешай мне, — сказала бабушка. — Это цепочка. В следующий раз у него были заняты обе руки. Кольцо, квадрат, треугольник, пирамида, прямоугольник и… другие фигуры. Все они были эластичные, упругие и, казалось, сделаны из желатина. — Это не все, — сказал Дуглас, кладя их на стол. — Там их еще много. Бабушка сказала: — Да-да, — далеким, очень занятым голосом. — Ты ошибаешься, бабушка. — В чем? — В том, что люди одинаковые внутри. — Не болтай ерунды. — Где моя свинья-копилка? — На камине, где ты ее бросил. — Спасибо. Он протопал в общую комнату за свиньей-копилкой. В пять часов из конторы пришел дедушка. — Дед, пошли наверх. — Ага. Зачем? — Я хочу тебе кое-что показать. Оно некрасивое, но интересное. Дедушка с кряхтеньем последовал за внуком наверх в комнату мистера Кобермана. — Бабушке не стоит говорить; ей не понравится, — сказал Дуглас. Он широко распахнул дверь. — Вот. Дедушка замер. Последние несколько часов Дуглас запомнил на всю жизнь. Следователь со своими помощниками стоял у обнаженного тела мистера Кобермана. Бабушка внизу около лестницы спрашивала кого-то: — Что там происходит? И дедушка дрожащим голосом говорил: — Я увезу Дугласа надолго, чтобы он позабыл этот кошмар. Кошмар, кошмар! Дуглас сказал: — Что тут плохого? Ничего плохого я не видел. Мне не плохо. Следователь вздрогнул и сказал: — Коберман мертв. Его помощник вытер пот. — Видел эти штуки в банках и в бумаге? — Боже мой. Боже мой, да, видел. — Господи Иисусе Христе. Следователь снова склонился над телом мистера Кобермана. — Лучше держать все в секрете, ребята. Это не убийство. То, что совершил мальчик, — это милосердие. Бог знает, что бы произошло, если бы он этого не сделал. — Так кто же Коберман? Вампир? Чудовище? — Вероятно. Не знаю. Что-то… не человек. — Следователь ловко провел руками вдоль шва. Дуглас гордился своей работой. Ему пришлось повозиться. Он внимательно следил за бабушкой и все запомнил. Иголку, нитку и все остальное. В целом мистер Коберман был аккуратно зашит, как любой цыпленок, когда-либо засунутый бабушкой в пекло. — Я слышал, как мальчик говорил, будто Коберман жил даже после того, как эти штуки были вынуты из него. — Следователь смотрел на треугольники, цепи, пирамиды, плавающие в банке с водой. — Продолжал жить. Господи. — Мальчик это сказал? — Сказал. — Так что же тогда убило Кобермана? Следователь вытянул несколько ниток из шва. — Это… — сказал он. Солнце холодно блеснуло на наполовину приоткрытом кладе: шесть долларов и семьдесят центов серебром в животе у мистера Кобермана. — Я думаю, что Дуглас сделал мудрое помещение капитала, — сказал следователь, быстро сшивая плоть над «сокровищем». 1947 The Man Upstairs[54] Прикосновение пламени Они долго стояли под палящим солнцем, поглядывая на горящие циферблаты своих старомодных часов, а тем временем их колеблющиеся тени удлинялись, из-под сетчатых летних шляп струился пот. Когда они обнажили головы, чтобы вытереть морщинистые лбы, оказалось, что их вымокшие насквозь шевелюры такие белые, словно годами не видели света. Один из них пробурчал, что ступни его стали похожи на хлебные лепешки и добавил, вдохнув горячего воздуха: — Ты уверен, что это тот самый дом? Второй старик, по имени Фокс, кивнул в ответ так, будто опасался вспыхнуть от любого резкого движения и возникающего при этом трения. — Я видел ее три дня кряду. Она появится. Если еще жива, конечно. Погоди, Шоу, ты сам ее увидишь. Боже, какой случай! — Ну и дела, — сказал Шоу, — если б только люди могли заподозрить в подглядывании нас, двух старых дураков. Ей-богу, мне делается не по себе. Фокс оперся на свою трость. — Все разговоры я беру на себя… постой-ка! Вот она! — Он перешел на шепот. — Смотри, выходит из дому. Страшно громыхнула входная дверь. На верхней, тринадцатой ступеньке крыльца появилась полная женщина и осмотрелась, бросая по сторонам резкие, колкие взгляды. Сунув пухлую руку в сумочку, вытащила несколько скомканных долларовых бумажек, тяжело топая, спустилась по лестнице и решительно двинулась вниз по улице. Сверху из окон смотрели ей вслед жильцы дома, привлеченные обвальным грохотом двери. — Давай, — шепнул Фокс, — идем к мяснику. Женщина распахнула дверь и ввалилась в лавку. Старики успели заметить, как мелькнули ее жирно намазанные губы. Брови смахивали на усы, искоса поглядывали вечно подозрительные глаза. Поравнявшись с дверью, они услышали ее визгливый голос: — Мне нужен кусок мяса поприличнее, ну-ка, посмотрим, что вы там припрятали для себя? Мясник не проронил ни слова. На нем был захватанный, испачканный кровью фартук. В руках — ничего. Старики вошли вслед за женщиной, делая вид, что любуются нежно-розовым филеем. — От этой баранины меня тошнит! — кричала она. — Почем эти мозги? Мясник сухо ответил.