— Замолчи, — одернула его Агата. «Но самое главное, — продолжал я, — что это Существо — а наша модель действительно почти живое существо, — это идеальное воплощение человеческого интеллекта, способное слушать и понимать, любить и лелеять ваших детей (как способно любить и лелеять совершеннейшее из творений человеческого разума), — наша фантастическая и невероятная Электронная Бабушка. Она будет чутко откликаться на все, что происходит не только в окружающем вас огромном мире и в вашем собственном маленьком мирке, но также во всей вселенной. Послушная малейшему прикосновению руки, она подарит чудесный мир сказок тем, кто в этом так нуждается…» — Так нуждается… — прошептала Агата. Да, да, нуждается, печально подумали мы. Это написано о нас, конечно о нас! Я продолжал: «Мы не предлагаем ее счастливым семьям, где все живы и здоровы, где родители могут сами растить и воспитывать своих детей, формировать их характеры, исправлять недостатки, дарить любовь и ласку. Ибо никто не заменит детям отца или мать. Но есть семьи, где смерть, недуг или увечье кого-либо из родителей грозят разрушить счастье семьи, отнять у детей детство. Приюты здесь не помогут. А няньки и прислуга слишком эгоистичны, нерадивы или слишком неуравновешенны в наш век нервных стрессов. Прекрасно сознавая, сколь многое предстоит еще додумать, изучить и пересмотреть, постоянно совершенствуя из месяца в месяц и из года в год наше изобретение, мы, однако, берем на себя смелость уже сейчас рекомендовать вам этот образец, по многим показателям близкий к идеальному типу наставника — друга — товарища — помощника — близкого и родного человека. Гарантийный срок может быть оговорен в…» — Довольно! — воскликнул отец. — Не надо больше. Даже я не в силах вынести этого. — Почему? — удивился Тимоти. — А я только-только начал понимать, как это здорово! Я сложил проспект. — Это правда? У них действительно есть такие штуки? — Не будем больше говорить об этом, дети, — сказал отец, прикрыв глаза рукой. — Безумная мысль… — Совсем не такая уж плохая, папа, — возразил я и посмотрел на Тима. — Я хочу сказать, что если, черт побери, это лишь первая попытка и она удалась, то это все же получше, чем наша тетушка Клара, а? Бог мой, что тут началось! Давно мы так не смеялись. Пожалуй, несколько месяцев. Конечно, я сморозил глупость, но все так и покатились со смеху, стонали и охали, да и я сам от души расхохотался. Когда мы наконец отдышались и пришли в себя, глаза наши невольно снова вернулись к рекламному проспекту. — Ну? — сказал я. — Я… — поежилась не готовая к ответу Агата. — Это то, что нам нужно. Нечего раздумывать, — решительно заявил Тимоти. — Идея сама по себе неплоха, — изрек я, по привычке стараясь придать своему голосу солидность. — Я хотела сказать, — снова начала Агата, — можно попробовать. Конечно, можно. Но когда, наконец, мы перестанем болтать чепуху и когда… наша настоящая мама вернется домой? Мы охнули, мы окаменели. Удар был нанесен в самое сердце. Я не уверен, что в эту ночь кто-нибудь из нас уснул. Вероятнее всего, мы проплакали до утра. А утро выдалось ясное, солнечное. Вертолет поднял нас над небоскребами, и не успели мы опомниться, как он высадил нас на крыше одного из них, где еще с воздуха была видна надпись: «ФАНТОЧИНИ». — А что такое Фанточини? — спросила Агата. — Кажется, по-итальянски это куклы из театра теней. Куклы из снов и сказок, — пояснил отец. — А что означает: «Мы провидим»? — «Мы угадываем чужие сны и желания», — не удержался я показать свою ученость. — Молодчина, Том, — похвалил отец. Я чуть не лопнул от гордости. Зашумев винтом, вертолет взмыл в воздух и, на мгновение накрыв нас своей тенью, исчез из виду. Лифт стремительно упал вниз, а сердце, наоборот, подпрыгнуло к горлу. Мы вышли и сразу же ступили на движущуюся дорожку — она привела нас через синюю реку ковра к большому прилавку, над которым мы увидели надписи: «МЕХАНИЧЕСКИЕ ИГРУШКИ» «КУКЛЫ — НАША СПЕЦИАЛЬНОСТЬ» «ЗАЙЧИК НА СТЕНЕ — ЭТО СОВСЕМ ПРОСТО» — Зайчик? Я сложил пальцы и показал на стене тень зайца, шевелящего ушами. — Это заяц, вот волк, а это крокодил. — Это каждый умеет, — сказала Агата. Мы стояли у прилавка. Тихо играла музыка. За стеной слышался приглушенный гул работающих механизмов. Когда мы очутились у прилавка, свет в магазине стал мягче, да и мы повеселели, словно оттаяли, хотя внутри все еще оставался сковывающий холодок. Вокруг нас, в ящиках и стенных нишах или просто свешиваясь с потолка на шнурах и проволоке, были куклы, марионетки с каркасами из тонких бамбуковых щепок, куклы с острова Бали, напоминающие бумажного змея и такие легкие и прозрачные, что при лунном свете кажется, будто оживают твои сокровенные мечты и желания. При нашем появлении потревоженный воздух привел их в движение. «Они похожи на еретиков, повешенных в дни празднеств на перекрестках дорог в средневековой Англии», — подумал я. Как видите, я еще не забыл историю… Агата с недоверием озиралась вокруг. Недоверие сменилось страхом и наконец отвращением. — Если они все такие, уйдем отсюда. — Тс-с, — остановил ее отец. — Ты уже однажды подарил мне такую глупую куклу, помнишь, два года назад, — запротестовала Агата. — Все веревки сразу перепутались. Я выбросила ее в окно. — Терпение, — сказал отец. — Ну что ж, в таком случае постараемся подобрать без веревок, — произнес человек, стоявший за прилавком. Отлично знающий свое дело, он смотрел на нас серьезно, без тени улыбки. Видимо, знал, что дети не очень-то доверяют тем, кто слишком охотно расточает улыбки, — тут сразу чувствуется подвох. Все так же без улыбки, но отнюдь не мрачно, без всякой важности и совсем просто он представился: — Гвидо Фанточини, к вашим услугам. Вот что мы сделаем, мисс Агата Саймонс одиннадцати лет. Вот это да! Он-то прекрасно видел, что Агате не больше десяти. И все-таки это он здорово придумал прибавить ей год. Агата на наших глазах выросла по меньшей мере на вершок. — Вот, держи. Он вложил ей в ладонь маленький золотой ключик. — Это чтобы заводить их? Вместо веревок, да? — Ты угадала, — кивнул он. Агата хмыкнула, что было вежливой формой ее обычного: «Так я и поверила». — Сама увидишь. Это ключ от вашей Электронной Бабушки. Вы сами выберете ее, сами будете заводить. Это надо делать каждое утро, а вечером спускать пружину. И следить за этим поручается тебе. Ты будешь хранительницей ключа, Агата. И он слегка прижал ключ к ладони Агаты, а та по-прежнему разглядывала его с недоверием. Я же не спускал глаз с этого человека, и вдруг он лукаво подмигнул мне. Видимо, хотел сказать: «Не совсем так, конечно, но интересно, не правда ли?» Я успел подмигнуть ему в ответ, до того как Агата наконец подняла голову. — А куда его вставлять? — В свое время все узнаешь. Может, в живот, а может, в левую ноздрю или в правое ухо. Это было получше всяких улыбок. Человек вышел из-за прилавка. — Теперь, пожалуйста, сюда. Осторожно. На эту бегущую дорожку, прямо как по волнам. Вот так. Он помог нам ступить с неподвижной дорожки у прилавка на ту, что бежала мимо с тихим шелестом, словно река. Какая же это была славная река! Она понесла час по зеленым ковровым лугам, через коридоры и залы. Под темные своды загадочных пещер, где эхо повторяло наше дыхание и чьи-то голоса мелодично, нараспев, подобно оракулу, отвечали на наши вопросы. — Слышите? — промолвил хозяин магазина. — Это все женские голоса. Слушайте внимательно и выбирайте любой. Тот, что больше всех понравится… И мы вслушивались в голоса, высокие и низкие, звонкие и глухие, голоса ласковые и чуть строгие, собранные здесь, видимо, еще до того, как мы появились на свет. Агаты не было рядом, она все время отставала. Она упорно пыталась идти вспять по бегущей дорожке, будто все происходящее ее не касалось. — Скажите что-нибудь, — предложил хозяин. — Можете даже крикнуть. Долго просить нас не пришлось. — Э-гей-гей! Слушайте, это я, Тимоти! — Что бы мне такое сказать? — промолвил я и вдруг крикнул: — На помощь! Агата, упрямо сжав губы, продолжала шагать против течения. Отец схватил ее за руку. — Пусти! — крикнула она. — Я не хочу, чтобы мой голос попал туда, слышишь, не хочу! — Ну вот и отлично, — сказал наш проводник и коснулся пальцем трех небольших циферблатов приборчика, который держал в руках. На боковой стороне приборчика появились три осциллограммы: кривые на них переплелись, сливаясь воедино, — наши возгласы и крики. Гвидо Фанточини щелкнул переключателем, и мы услышали, как наши голоса вырвались на свободу, под своды дельфийских пещер, чтобы поселиться там, заглушив другие, известить о себе. Гвидо снова и снова касался каких-то кнопок то здесь, то там на приборчике, и мы вдруг услышали легкое, как вздох, восклицание мамы и недовольное ворчание отца, бранившего статью в утренней газете, а затем его умиротворенный голос после глотка доброго вина за ужином. Что уж он там делал, наш добрый провожатый, со своим приборчиком, но вокруг нас плясали шепоты и звуки, словно мошкара, вспугнутая светом. Но вот она успокоилась и осела; последний щелчок переключателя — и в тишине, свободной от всяких помех, прозвучал голос. Он произнес всего лишь одно слово: — Нефертити. Тимоти замер, я окаменел. Даже Агата прекратила свои попытки шагать в обратную сторону. — Нефертити? — переспросил Тимоти. — Что это такое? — требовательно спросила Агата. — Я знаю! — воскликнул я. Гвидо Фанточини ободряюще кивнул головой. — Нефертити, — понизив голос до шепота, произнес я, — в Древнем Египте означало: «Та, что прекрасна, пришла, чтобы остаться навсегда». — Та, что прекрасна, пришла, чтобы остаться навсегда, — повторил Тимоти. — Нефер-ти-ти, — протянула. Агата. Мы повернулись и посмотрели в тот мягкий далекий полумрак, откуда прилетел к нам этот нежный, ласковый и добрый голос. Мы верили — она там. И судя по голосу, она была прекрасна. Вот как это было. Во всяком случае, таким было начало. Голос решил все. Почему-то именно он показался нам самым главным. Конечно, нам не безразлично было и многое другое, например ее рост и вес. Она не должна быть костлявой и угловатой, чтобы мы набивали о нее синяки и шишки, но, разумеется, и не толстой, чтобы не утонуть и не задохнуться в ее объятиях. Ее руки, когда они будут касаться нас или же вытирать испарину с наших горячих лбов во время болезни, не должны быть холодными, как мрамор, или обжигать, как раскаленная печь. Лучше всего, если они будут теплыми, как тельце цыпленка, когда утром берешь его в руки, вынув из-под крыла преисполненной важности мамы- наседки. Только и всего. Что касается деталей, то уж тут мы показали себя. Мы кричали и спорили чуть ли не до слез, но Тимоти все же удалось настоять на своем: ее глаза будут только такого цвета, и никакого другого. Почему — об этом мы узнали потом. А цвет волос нашей Бабушки? У Агаты, как у всякой девчонки, на сей счет было свое особое мнение, но она не собиралась делиться им с нами. Поэтому мы с Тимоти предоставили ей самой выбирать из того множества образцов, которые, подобно декоративным шпалерам, украшали стены и напоминали нам разноцветные струйки дождя, под которые так и хотелось подставить голову. Агата не разделяла наших восторгов, но, понимая, как неразумно в таком деле полагаться на мальчишек, велела нам отойти в сторону и не мешать ей. Наконец удачная покупка в универсальном магазине «Бен Франклин — Электрические машины и компания «Пантомимы Фанточини». Продажа по каталогам» была совершена. Река вынесла нас на берег. Был уже конец дня. Что и говорить, люди из фирмы «Фанточини» поступили очень мудро. Как, спросите вы? Они заставили нас ждать. Они понимали, что о победе говорить рано. Во всяком случае, полной и, если хотите, даже частичной. Особенно если говорить об Агате. Ложась спать, она тут же поворачивалась лицом к стене, и, кто знает, какие печальные картины чудились ей в рисунке обоев, которых она то и дело касалась рукой. А утром мы находили на них нацарапанные ногтем силуэты крохотных существ, то прекрасных, то зловещих, как в кошмаре. Одни из них исчезали от малейшего прикосновения, как морозный узор на стекле от теплого дыхания, другие не удавалось стереть даже мокрой губкой, как мы ни старались. А «Фанточини» не торопились. Прошел июнь в томительном ожидании. Минул июль в ничегонеделании. На исходе был август и наше терпение. Вдруг 29-го Тимоти сказал: — Странное у меня сегодня чувство… И не сговариваясь, после завтрака мы вышли на лужайку. Возможно, мы заподозрили что-то, когда слышали, как отец вчера вечером говорил с кем-то по телефону, или от нас не укрылись осторожные взгляды, которые он бросал то на небо, то на шоссе перед домом. А может, виною был ветер, от которого, как бледные тени, всю ночь метались по спальне занавески, будто хотели нам что-то сказать. Так или иначе, мы с Тимом были на лужайке, а голова Агаты, делавшей вид, будто ей решительно все равно, то и дело мелькала где-то на крыльце за горшками с Геранью. Мы словно не замечали нашу сестренку. Мы знали: стоит нам вспугнуть ее, и она убежит. Поэтому мы просто смотрели на небо. А на нем были лишь птицы да далекий росчерк реактивного самолета. Мы не забывали изредка поглядывать и на шоссе, по которому то и дело проносились машины. Ведь любая из них могла доставить нам… Нет, нет, мы ничего не ждем. В полдень мы с Тимоти все еще валялись на лужайке и жевали травинки. В час дня Тим вдруг удивленно заморгал глазами. И вот тут-то все и произошло с невероятной точностью и быстротой. Словно «Фанточини» передался весь накал нашего нетерпения, и они безошибочно выбрали момент. Дети отлично умеют скользить по поверхности. Каждый день мы проделывали это, чуть задевая зеркальную поверхность озера, и нам знакомо то странное ощущение, будто в любую секунду можешь вспороть обманчивую гладь и уйти и тебя уже не дозовешься. Будто почувствовав, что нашему долготерпению должен прийти конец, что это может случиться в любую минуту, даже секунду, и все исчезнет, будет забыто, словно ничего и не было никогда, именно в это так точно угаданное мгновение облака над нашим домом расступились и пропустили вертолет, словно мифические небеса колесницу бога Аполлона. Колесница медленно опускалась на крыльях потревоженного воздуха, горячие струи которого, тут же остывая, вздыбили наши волосы, захлопали складками одежды, будто кто-то громко зааплодировал, а волосы Агаты, стоявшей на крыльце, превратились в трепещущий флаг. Испуганной птицей вертолет коснулся лужайки, чрево его разверзлось, и на траву упал внушительных размеров ящик. И, не дав времени ни на приветствие, ни на прощание, еще сильнее взвихрив воздух, вертолет тут же рванулся вверх и, словно небесный дервиш, унесся дальше, чтобы где-то еще повторить свой фантастический трюк. Какое-то время Тимоти и я недоуменно глядели на ящик. Но когда мы увидели маленький лапчатый ломик, прикрепленный к крышке из грубых сосновых досок, мы больше не раздумывали Мы бросились к ящику и, орудуя ломиком, стали с треском отрывать одну доску за другой. Увлеченный, я не сразу заметил, что Агаты уже нет на крыльце, что, подкравшись, она с любопытством наблюдает за нами, и подумал, как хорошо, что она не видела гроба, когда маму увозили на кладбище, и свежей могилы, а лишь слышала слова прощания в церкви, но самого ящика, деревянного ящика, так похожего на этот, она не видела!.. Отскочила последняя доска. Мы с Тимоти ахнули. Агата, стоявшая теперь совсем рядом, тоже не удержалась от возгласа удивления. Потому что в большом ящике из грубых сосновых досок лежал подарок, о котором можно только мечтать. Отличный подарок для любого из смертных, будь ему семь или семьдесят семь. Сначала просто не было слов и перехватило дыхание, но потом мы разразились поистине дикими воплями вое торга и радости. Потому что в ящике лежала… мумия! Вернее, пока лишь саркофаг. — Нет, не может быть! — Тимоти чуть не заплакал от счастья. — Не может быть! — повторила Агата. — Да, да, это она! — Наша, наша собственная?! — Конечно, наша! — А что, если они ошиблись? — И заберут ее обратно?! — Ни за что! — Смотрите, настоящее золото! И настоящие иероглифы! Потрогайте!