— Вашей Кэти нет в живых. — Ах, да, конечно, я же убил ее. Господи. Кровь потекла совсем как настоящая. — Мы очень гордимся этим нюансом. Джордж Хилл вошел в лифт и через минуту был уже на улице. Накрапывал дождик. Ему захотелось пройтись по городу, бродить долго-долго… Ревность, жажда мести — все, что тяготило его, было начисто смыто. Как будто в его душе произвели такую же уборку, как в комнате, где только что совершилось убийство. Если бы настоящая Кэти появилась сейчас перед ним, он лишь молча преклонил бы перед ней колени. Она была мертва — он сделал то, что хотел. И осталась жива. В конце концов, назначение этих кукол и состоит в том, чтобы предупреждать реальные преступления. Захотелось убить кого-нибудь, вот и отыграйся на манекене. Дождь стекал с полей его шляпы. Джордж Хилл остановился у края тротуара и смотрел на проносящиеся мимо машины. — Мистер Хилл? — сказал голос рядом с ним. Он обернулся. — В чем дело? На его руке замкнулся браслет наручников. — Извините, сэр. Вы арестованы. — Но… — Попрошу следовать за мной. Сэм, ступайте вперед. — Вы не имеете права. — Мистер Хилл, закон есть закон. Вы подозреваетесь в убийстве. Дождь лил целую неделю; он и сейчас струится за окнами. Джордж просунул руки через решетку: ему хотелось поймать капли дождя. Ключ заскрежетал в замочной скважине, но он не пошевелился. Адвокат вошел в камеру. — Ничего не вышло. Просьба о помиловании отклонена. — Я не убийца. Это была просто кукла, — сказал Хилл, глядя в окно. — Да, но… Таков закон, вы знаете. И они тоже, вся эта компания «Марионетки Инкорпорейтед». Все приговорены. Директор уже того. — Адвокат провел пальцем по шее. — Боюсь, что ваша очередь сегодня ночью. — Благодарю вас, — сказал Хилл. — Вы сделали все, что могли. Выходит, это все-таки убийство? Даже если я убил не живого человека, а его макет. Так, что ли? — Тут сыграл роль неудачный момент, — сказал адвокат. — Несколько лет назад вам не вынесли бы смертного приговора. А сейчас им нужен предметный урок — так сказать, для острастки. Ажиотаж вокруг этих кукол принял прямо-таки фантастические размеры… Надо припугнуть публику, иначе бог знает до чего мы докатимся. — Адвокат вздохнул. — Палата приняла закон о живых роботах. Под действие этого закона вы и подпали. — Что же, — сказал Хилл, — может, они в чем-то и правы. — Я рад, что вы понимаете позицию правосудия. — Видите ли, — продолжал Хилл, — я тут сижу и думаю… Нельзя же, в самом деле, поощрять насилие — даже условное. Я и сам чувствовал себя преступником. Странно, не правда ли? Странно чувствовать себя виновным, когда вроде бы и нет оснований для этого… — К сожалению, мне пора. Может быть, у вас есть поручения? — Спасибо, мне ничего не нужно. — Прощайте, мистер Хилл. Дверь захлопнулась, Джордж все так же стоял на стуле у окна, высунув руки за решетку. Потом на стене вспыхнула красная лампочка, и голос из репродуктора сказал: — Мистер Хилл, здесь ваша жена. Она просит свидания с вами. Он схватился за стальные прутья. «Ее нет в живых, — подумал он. — Для меня она мертва». — Мистер Хилл, — окликнул голос. — Ее нет в живых. Я убил ее. — Миссис Хилл ожидает здесь. Вы хотите ее видеть? — Я видел, как она упала. Я застрелил ее. — Мистер Хилл, вы слышите меня? — Да! — закричал он. — Слышу, черт вас подери! Оставьте меня в покое! Я не хочу ее видеть, она мертва! Пауза. — Прошу прощения, мистер Хилл, — проговорил голос. Лампочка погасла. Он стоял на стуле, а дождь лил и лил. Внизу открылась дверь, и из канцелярии вышли две фигуры в плащах с капюшонами. Они перешли улицу и, повернувшись, стали разглядывать фасад тюрьмы. Это была Кэти. Он узнал и ее спутника: Леонард Фелпс. — Кэти, — еле слышно позвал Джордж. Она отвернулась. Неизвестно, слышала ли она его. Мужчина взял ее под руку. Они побежали под черным дождем по тротуару и на углу сели в машину. — Кэти, Кэти! — кричал он, тряс прутья решетки и колотил ладонями по бетонному подоконнику. — Она жива! Я никого не убивал, это все шутка, ошибка! Эй, кто там! Откройте!.. Он бегал по камере, стучал кулаками в дверь, снова подбежал к окну, вскочил на стул. Автомобиль еще стоял на углу. — Кэти, вернись! Кэти! Ты не оставишь меня здесь! Вспыхнули красные хвостовые огни, и машина исчезла, растворилась за мглистой завесой дождя. Вошли надзиратели и схватили его, а он все продолжал кричать. Ржавчина — Садитесь, молодой человек, — сказал полковник. — Благодарю вас, — вошедший сел. — Я слыхал о вас кое-что, — заговорил дружеским тоном полковник. — В сущности, ничего особенного. Говорят, что вы нервничаете и что вам ничего не удается. Я слышу это уже несколько месяцев и теперь решил поговорить с вами. Я думал также о том, не захочется ли вам переменить место службы. Может быть, вы хотите уехать за море и служить в каком-нибудь дальнем военном округе? Не надоело ли вам работать в канцелярии? Может быть, вам хочется на фронт? — Кажется нет, — ответил молодой сержант. — Так чего вы, собственно, хотите? Сержант пожал плечами и поглядел на свои руки. — Я хочу жить без войн. Хочу узнать, что за ночь каким-то образом пушки во всем мире превратились в ржавчину, что бактерии в оболочках бомб стали безвредными, что танки провалились сквозь шоссе и, подобно доисторическим чудовищам, лежат в ямах, заполненных асфальтом. Вот мое желание. — Это естественное желание каждого из нас, — произнес полковник. — Но сейчас оставьте эти идеалистические разговоры и скажите нам, куда мы должны вас послать. Можете выбрать западный или северный округ. — Он постучал пальцем по карте, разложенной на столе. Сержант продолжал говорить, шевеля руками, приподнимая их и разглядывая пальцы: — Что делали бы вы, начальство, что делали бы мы, солдаты, что делал бы весь мир, если бы все мы завтра проснулись и пушки стали бы ненужными? Полковнику было теперь ясно, что с сержантом нужно обращаться осторожно. Он спокойно улыбнулся. — Это интересный вопрос. Я люблю поболтать о таких теориях. По-моему, тогда возникла бы настоящая паника. Каждый народ подумал бы, что он один во всем мире лишился оружия, и обвинил бы в этом несчастье своих врагов. Начались бы массовые самоубийства, акции мгновенно упали бы, разыгралось бы множество трагедий. — А потом? — спросил сержант. — Потом, когда все поняли бы, что это правда, что оружия нет больше ни у кого, что больше никого не нужно бояться, что все мы равны и можем начать жизнь заново… Что было бы тогда? — Все принялись бы опять поскорее вооружаться. — А если бы им можно было в этом помешать? — Тогда стали бы драться кулаками. На границах сходились бы толпы людей, вооруженных боксерскими перчатками со стальными вкладками; отнимите у них перчатки, и они пустят в ход ногти и зубы, и ноги. Запретите им и это, и они станут плевать друг в друга. А если вырезать им языки и заткнуть рты, они наполнят воздух такой ненавистью, что птицы попадают мертвыми с телеграфных проводов и все мухи и комары осыплются на землю. — Значит вы думаете, что в этом вообще не было бы смысла? — продолжал сержант. — Конечно, не было бы! Ведь это все равно, что черепаху вытащить из панциря. Цивилизация задохнулась бы и умерла от шока. Молодой человек покачал головой. — Вы просто хотите убедить себя и меня, ведь работа у вас спокойная и удобная. — Пусть даже это на девяносто процентов цинизм и только на десять — разумная оценка положения. Бросьте вы свою ржавчину и забудьте о ней. Сержант быстро поднял голову. — Откуда вы знаете, что она у меня есть? — Что у вас есть? — Ну, эта ржавчина. — О чем вы говорите? — Вы знаете, что я могу это сделать. Если бы я захотел, я мог бы начать сегодня же. Полковник засмеялся: — Я думаю, вы шутите? — Нет, я говорю вполне серьезно. Я давно уже хотел поговорить с вами. Я рад, что вы сами позвали меня. Я работаю над этим изобретением уже довольно давно. Мечтал о нем целые годы. Оно основано на строении определенных атомов. Если бы вы изучали их, вы бы знали, что атомы оружейной стали расположены в определенном порядке. Я искал фактор, который нарушил бы их равновесие. Может быть, вы знаете, что я изучал физику и металлургию… Мне пришло в голову, что в воздухе всегда присутствует вещество, вызывающее ржавчину: водяной пар. Нужно было найти способ вызывать у стали «нервный шок». И тогда водяные пары принялись бы за свое дело. Разумеется, я имею в виду не всякий металлический предмет. Наша цивилизация основана на стали, и большинство ее творений мне не хотелось бы разрушать. Я хотел бы вывести из строя пушки, ружья, снаряды, танки, боевые самолеты, военные корабли. Если бы понадобилось, я бы заставил свой прибор действовать на медь, бронзу, алюминий. Попросту прошел бы около любого оружия, и этого было бы довольно, чтобы оно рассыпалось в прах. Полковник наклонился над столом и некоторое время разглядывал сержанта. Потом вынул из кармана авторучку с колпачком из ружейного патрона и начал заполнять бланк. — Я хочу, чтобы сегодня после полудня вы сходили к доктору Мэтьюзу. Пусть он обследует вас. Я не хочу сказать, что вы серьезно больны, но мне кажется, что врачебная помощь вам необходима. — Вы думаете, я обманываю вас, — произнес сержант. — Нет, я говорю правду. Мой прибор так мал, что поместился бы в спичечной коробке. Радиус его действия — девятьсот миль. Я мог бы вам настроить его на определенный вид стали и за несколько дней объехать всю Америку. Остальные государства не могли бы воспользоваться этим, так как я уничтожил бы любую военную технику, посланную против нас. Потом я уехал бы в Европу. За один месяц я избавил бы мир от страшилища войны. Не знаю в точности, как мне удалось это изобретение. Оно просто невероятно. Совершенно так же невероятно, как атомная бомба. Вот уже месяц я жду и размышляю. Я тоже думал о том, что случится, если сорвать панцирь с черепахи, как вы выразились. А теперь я решился. Беседа с вами помогла мне выяснить все, что нужно. Когда-то никто не представлял себе летательных машин, никто не думал, что атом может быть губительным оружием, и многие сомневаются в том, что когда-нибудь на земле воцарится мир. Но мир воцарится, уверяю вас. — Этот бланк вы отдадите доктору Мэтьюзу, — подчеркнуто произнес полковник. Сержант встал. — Значит, вы не отправите меня в другой военный округ? — Нет, пока нет. Пусть решает доктор Мэтьюз. — Я уже решил, — сказал молодой человек. — Через несколько минут я уйду из лагеря. У меня отпускная. Спасибо за то, что вы потратили на меня столько драгоценного времени. — Послушайте, сержант, не принимайте этого так близко к сердцу. Вам не нужно уходить. Никто вас не обидит. — Это верно, потому что никто мне не поверит. Прощайте. — Сержант открыл дверь канцелярии и вышел. Дверь закрылась, и полковник остался один. С минуту он стоял в нерешительности. Потом вздохнул и провел ладонью по лицу. Зазвонил телефон. Полковник рассеянно взял трубку. — Это вы, доктор? Я хочу поговорить с вами. Да, я послал его к вам. Посмотрите, в чем тут дело, почему он так ведет себя. Как вы думаете, доктор? Вероятно, ему нужно немного отдохнуть, у него странные иллюзии. Да, да, неприятно. По-моему, сказались шестнадцать лет войны. Голос в трубке отвечал ему. Полковник слушал и кивал головой. — Минутку, я запишу… — Он поискал свою авторучку. — Подождите у телефона, пожалуйста. Я ищу кое-что… Он ощупал карманы. — Ручка только что была тут. Подождите… Он отложил трубку, оглядел стол, посмотрел в ящик. Потом окаменел. Медленно сунул руку в карман и пошарил в нем. Двумя пальцами вытащил щепотку чего-то. На промокательную бумагу на столе высыпалось немного желтовато-красной ржавчины. Некоторое время полковник сидел, глядя перед собой. Потом взял телефонную трубку. — Мэтьюз, — сказал он, — положите трубку. — Он услышал щелчок и набрал другой номер. — Алло, часовой! Каждую минуту мимо вас может пройти человек, которого вы, наверное, знаете: Холлис. Остановите его. Если понадобится, застрелите его, ни о чем не спрашивая, убейте этого негодяя, поняли? Говорит полковник. Да… убейте его… вы слышите? — Но… простите… — возразил удивленный голос на другом конце провода, — я не могу… просто не могу! — Что вы хотите сказать, черт побори? Как так не можете? — Потому что… — голос прервался. В трубке слышалось взволнованное дыхание часового. Полковник потряс трубкой. — Внимание, к оружию! — Я никого не смогу застрелить, — ответил часовой. Полковник тяжело сел и с полминуты задыхался и жмурился. Он ничего не видел и не слышал, но он знал, что там, за этими стенами, ангары превращаются в мягкую красную ржавчину, что самолеты рассыпаются в бурую уносимую ветерком пыль, что танки медленно погружаются в расплавленный асфальт дорог, как доисторические чудовища некогда проваливались в асфальтовые ямы — именно так, как говорил этот молодой человек. Грузовики превращаются в облачка оранжевой краски, и от них остаются только резиновые шины, бесцельно катящиеся по дорогам. — Сэр… — заговорил часовой, видевший все это. — Клянусь вам… — Слушайте, слушайте меня! — закричал полковник. — Идите за ним, задержите его руками, задушите его, бейте кулаками, ногами, забейте насмерть, но вы должны остановить его! Я сейчас буду у вас! — и он бросил трубку. По привычке он выдвинул нижний ящик стола, чтобы взять револьвер. Кожаная кобура была наполнена бурой ржавчиной. Он с проклятием отскочил от стола. Пробегая по канцелярии, он схватил стул. «Деревянный, — подумалось ему, — старое доброе дерево, старый добрый бук». Дважды ударил им о стену и разломал. Потом схватил одну из ножек, крепко сжал в кулаке. Он был почти лиловым от гнева и ловил воздух раскрытым ртом. Для пробы сильно ударил ножкой стула себя по руке. — Годится, черт побери! — крикнул он. С диким воплем он выбежал и хлопнул дверью. Синяя бутылка От каменных солнечных часов осталось лишь мелкое белое крошево. Птицы покинули поднебесье и навеки смолкли, распластав крылья среди скал и песка. По дну мертвых морей перекатывались волныпыли. Стоило ветру уговорить их снова сыграть древнюю мистерию потопа, как они вздымали сухие валы и серые пыльные потоки заливали все окрест. Города замерли в немоте уснувшего времени, стихли фонтаны, не плескалась вода в озерах… Только тишина и древняя память. Марс был мертв. Потом на границах огромного безмолвия в невообразимой дали родился звук — словно бы еле слышно стрекотало какое-то насекомое. Звук приближался, нависал над красноватыми холмами, противно зудел в пронизанном солнцем воздухе. Дрогнуло древнее шоссе, шевельнулась и пошла перешептываться пыль в давным-давно заброшенных городах. Звук замер. В сияющей полуденной тишине Альберт Бек и Леонард Крейг сидели в латаном-перелатаном стареньком вездеходе и разглядывали мертвый город. Город с трудом выдержал человеческий взгляд и будто сжался, ожидая крика. — Привет! Хрустальная башня вздрогнула и осыпалась мягким шелестящим дождем мелких обломков. — Эй, вы там! Еще одна… Потом башни начали рассыпаться одна за другой. Голос Бека приказывал им умирать. Каменные химеры с огромными гранитными крыльями ныряли вниз. Короткий полет заканчивался неизменным тяжким ударом о плиты двориков и края фонтанов. Голос приказывал им, словно цирковым животным, и они с протяжными стонами отрывались от каменных фронтонов, наклонялись, заглядывали в пустоту, вздрагивали, сопротивляясь, и рушились вниз с разинутыми пастями, выпученными каменными глазами, оскаленными клыками. Осколки разлетались вокруг, как шрапнель по черепице. — Э-ге-гей! Бек подождал. Катастрофический распад прекратился. Ни одна башня больше не упала. — Теперь можно идти. Крейг даже не пошевелился.