Тут хозяин смутился и прикусил язык. — Не может быть! — сказала Франсина. — Неужели вы дали ему адрес? Поверить не могу! — Видите ли, я как-то не подумал… «Да на Парк-стрит, — говорю, — знаете, у самого оврага». Так просто, не подумавши. А вот сейчас, как услыхал, что Элизабет нашли убитую, так и спохватился. Бог ты мой, думаю, что же это я наделал! И он подал Лавинии кулек, в котором конфет было куда больше, чем на пять центов. — Какой дурак! — закричала Франсина и глаза ее снова наполнились слезами. — Извините меня. Да ведь, может, тут еще и нет ничего худого. Все как завороженные смотрели на Лавинию. А она была совсем спокойна. Только чуть дрожало что-то внутри, будто перед прыжком в холодную воду. Машинально она протянула деньги за конфеты. — Нет, ничего я с вас не возьму, — сказал хозяин, отвернулся и стал перебирать какие-то бумаги. — Ну, вот что, — Элен вскинула голову и решительным шагом пошла прочь из аптеки. — Сейчас я возьму такси и мы все отправимся по домам. Я вовсе не намерена потом разыскивать по всей округе твой труп, Лавиния. Тот человек замышляет недоброе. С какой это стати он про тебя расспрашивал? Может, ты хочешь, чтобы в следующий раз в овраге нашли тебя? — Это был самый обыкновенный человек, — возразила Лавиния, медленно повернулась и обвела взглядом вечерний город. — Фрэнк Диллон тоже человек, но, может быть, как раз он-то и есть Душегуб. Тут они заметили, что Франсина не вышла из аптеки вместе с ними, оглянулись и увидели ее в дверях. — Я заставила хозяина описать мне того человека, — сказала она. — Расспросила, какой он с виду. Говорит, нездешний, в темном костюме. Какой-то бледный в худой. — Все мы с перепугу невесть чего навыдумывали, — сказала Лавиния. — Не поеду я ни в каком такси, и не уговаривайте меня. Если уж мне суждено стать следующей жертвой — что ж, так тому и быть. Жизнь вообще слишком скучна и однообразна, особенно для девицы тридцати трех лет от роду, так что уж не мешайте мне хоть на этот раз поволноваться. Да и вообще это глупо. Я вовсе не красивая. — Ты очень красивая, Лавиния. Ты красивей всех в городе, да еще теперь, когда Элизабет… — Франсина запнулась. — Просто ты чересчур гордая. Будь ты хоть немножко посговорчивей, ты бы уже давным-давно вышла замуж! — Перестань хныкать, Франсина! Вот и касса. Я плачу сорок один цент и иду смотреть Чарли Чаплина. Если вам нужно такси — пожалуйста, поезжайте. Я посмотрю фильм и отлично дойду одна. — Лавиния, ты с ума сошла! Мы не оставим тебя тут делать глупости. Они вошли в кинотеатр. Первый сеанс уже окончился, в тускло освещенном зале народу было немного. Три подруги уселись в среднем ряду, вокруг пахло лаком — должно быть, недавно протирали медные дверные ручки; и тут из-за выцветшей красной бархатной портьеры вышел хозяин и объявил: — Полиция просила нас закончить сегодня пораньше, чтобы все могли прийти домой не слишком поздно. Поэтому мы не будем показывать хронику и сейчас же пускаем фильм. Сеанс окончится в одиннадцать часов. Всем советуют — идите прямо домой, не задерживайтесь на улицах. — Это он говорит специально для нас, Лавиния, — прошептала Франсина. Свет погас. Ожил экран. — Лавиния, — шепнула Элен. — Что? — Когда мы сюда входили, улицу переходил мужчина в темном костюме. Он только что вошел в зал и сидит сейчас за нами. — Ох, Элен! — Прямо за нами? Одна за другой все три оглянулись. Они увидели незнакомое лицо, совсем белое в жутком неверном отсвете серебристого экрана. Казалось, в темноте над ними нависли лица всех мужчин на свете. — Я позову управляющего! — и Элен пошла к выходу. — Остановите фильм! Зажгите свет! — Элен, вернись! — крикнула Лавиния и встала. Они поставили на столик пустые стаканы из-под содовой и смеясь слизнули ванильные усики от мороженого. Вот видите, как глупо получилось, — сказала Лавиния. — Подняли такой шум из ничего. Ужасно неудобно! — Ну, я виновата, — тихонько отозвалась Элен. Часы показывали уже половину двенадцатого. Три подруги вышли из темного кинотеатра, смеясь над Элен, с ними высыпали остальные зрители и зрительницы и заспешили кто куда, в неизвестность. Элен тоже пыталась смеяться над собой. — Ты только представь себе, Элен: бежишь по проходу и кричишь «Свет! Дайте свет!» Я думала — сейчас умру. А каково тому бедняге! — Он — брат управляющего, приехал из Расина. — Я же извинилась, — возразила Элен, глядя на потолок, где все вертелся, вертелся и разгонял теплый ночной воздух огромный вентилятор, вновь и вновь обдавая их запахом ванили, малины, мяты и креозота. — Не надо нам было задерживаться тут, пить эту содовую. Ведь полиция предупреждала… — Да ну ее, полицию! — засмеялась Лавиния. — Ничего я не боюсь. Душегуб уже, верно, за тысячи миль отсюда. Он теперь не скоро вернется, а как явится снова, полиция его тут же сцапает, вот увидите. Правда, фильм чудесный? Улицы были пусты — легковые машины и фургоны, грузовики и людей словно метлой вымело. В витринах небольшого универсального магазина еще горели огни, а согретые ярким светом восковые манекены протягивали розовые восковые руки, выставляя напоказ пальцы, унизанные перстнями с голубовато-белыми бриллиантами, или задирали оранжевые восковые ноги, привлекая взгляд прохожего к чулкам и подвязкам. Жаркие, синего стекла, глаза манекенов провожали девушек, а они шли по улице, пустой, как русло высохшей реки, и их отражения мерцали в окнах, точно водоросли, расцветающие в темных волнах. — Как вы думаете, если мы закричим, они прибегут к нам на помощь? — Кто? — Ну, эта публика, из витрин… — Ох, Франсина! — Не знаю… В витринах стояла тысяча мужчин и женщин, застывших и молчаливых, а на улице они были только втроем, и стук их каблуков по спекшемуся асфальту пробуждал резкое эхо, точно вдогонку трещали выстрелы. Красная неоновая вывеска тускло мигала в темноте, и когда они проходили мимо, зажужжала, как умирающее насекомое. Впереди лежали улицы — белые, спекшиеся. Справа и слева над тремя хрупкими женщинами вставали высокие деревья, и ветер шевелил густую листву лишь на самых макушках. С остроконечной башни здания суда показалось бы — летят по улице три пушинки одуванчика. — Сперва мы проводим тебя, Франсина. — Нет, я провожу вас. — Не глупи, — возразила Лавиния. — Твой Электрик-парк — это такая даль. Проводишь меня, а потом тебе придется возвращаться домой через овраг. Да ведь если на тебя с дерева упадет хоть один листочек, у тебя будет разрыв сердца. — Что ж, тогда я останусь ночевать у тебя, Лавиния, — сказала Франсина. — Ведь из всех нас ты — самая хорошенькая. Так они шли, двигаясь, будто три стройных и нарядных манекена, по залитому лунным светом морю зеленых лужаек и асфальта, и Лавиния приглядывалась к черным деревьям, что проплывали по обе стороны от них, прислушивалась к голосам подруг — они негромко болтали и пытались даже смеяться; и ночь словно ускоряла шаг, потом помчалась бегом — и все-таки еле плелась, и все стремительно неслось куда-то, и все казалось раскаленным добела и жгучим, как снег. — Давайте петь, — предложила Лавиния. Они запели «Свети, свети, осенняя луна…» Взявшись под руки, они шли, не оглядываясь назад, и задумчиво, вполголоса пели. И чувствовали, как раскаленный за день асфальт понемногу остывает у них под ногами. — Слушайте! — сказала Лавиния. Они прислушались к летней ночи. Стрекотали сверчки, вдалеке часы на здании суда пробили без четверти двенадцать. — Слушайте! Она и сама прислушивалась. В темноте скрипнул гамак — это мистер Терн вышел на веранду выкурить перед сном последнюю сигару и молча одиноко сидел в гамаке. Розовый кончик сигары медленно качался взад и вперед. Огни постепенно гасли, гасли — и погасли совсем. Погасли огни в маленьких домишках, и в больших домах, желтые огни и зеленые, фонари и фонарики, свечи, керосиновые лампы и лампочки на верандах — и все живое спряталось за медными, железными, стальными замками, засовами и запорами, думала Лавиния, все живое забилось в тесные, темные каморки, завернулось и укрылось с головой. Люди лежат в кроватях, на них светит луна. Там, у себя в спальнях, они ничего не боятся, дышат ровно и спокойно, потому что они не одни. А мы идем по улице, по остывающему ночному асфальту. И над нами светят редкие уличные фонари, отбрасывая неверные, пьяные тени. — Вот и твой дом, Франсина. Спокойной ночи! — Лавиния, Элен, переночуйте у меня. Уже очень поздно, почти полночь. Я уложу вас в гостиной. Сварю горячего шоколада… будет так весело! — Франсина обняла их обеих. — Нет, спасибо, — сказала Лавиния. И Франсина заплакала. — Ох, сделай милость, не начинай все сначала, — сказала Лавиния. — Я не хочу, чтобы ты умерла, — всхлипывала Франсина, и слезы градом катились по ее щекам. — Ты такая красивая и милая, я хочу, чтобы ты осталась жива. Ну пожалуйста, пожалуйста, не уходи! — Вот уж не думала, что ты из-за этого так разволнуешься. Я приду домой и сразу тебе позвоню. — Обещаешь? — Ну конечно, и скажу, что все в порядке. А завтра мы устроим в Электрик-парке пикник. Я сама приготовлю сэндвичи с ветчиной. Ладно? Видишь, я вовсе не собираюсь умирать. — Значит, ты позвонишь? — Я же обещала! — Ну, тогда спокойной ночи, спокойной ночи! — Франсина одним духом взбежала на крыльцо и юркнула в дверь, которая тотчас же захлопнулась за ней, и следом загремел засов. — Теперь я отведу домой тебя, Элен, — сказала Лавиния. Часы на здании суда пробили полночь. Звуки летели над пустынным городом — никогда еще не был он таким пустынным. И замерли над пустыми улицами, над пустыми усадьбами и пустыми лужайками. — Девять, десять, одиннадцать, двенадцать, — считала Лавиния, держа Элен под руку. — Правда, чувствуешь себя как-то странно? — спросила Элен. — Ты о чем? — Как подумаешь, что мы сейчас идем по улице, а все люди преспокойно лежат в постели за запертыми дверями. Ведь сейчас, наверно, на тысячу миль вокруг только мы одни остались под открытым небом. До них донесся смутный шум, идущий из теплой и темной глубины: овраг был уже недалеко. Через минуту они стояли у дома Элен и долгим взглядом смотрели друг на друга. Ветер дохнул запахом прозрачной свежести. По небу потянулись облака и луна померкла. — Может быть, все-таки останешься у меня, Лавиния? — Нет, я пойду домой. — Иногда… — Что иногда? — Иногда мне начинает казаться, что люди сами ищут смерти. Сегодня вечером ты ведешь себя престранно. — Просто я ничуть не боюсь, — ответила Лавиния. — И мне, наверно, немножко любопытно. И я не теряю головы. Если рассуждать трезво, Душегуб никак не может сейчас быть где-нибудь поблизости. Такой переполох, и вся полиция на ногах. — Твоя полиция давно уже дома и спит сладким сном. — Ну, скажем, так: я развлекаюсь, хоть и чуть рискованно, но в общем не опасно. Если бы это было и в самом деле опасно, я бы, конечно, осталась у тебя. — А вдруг в глубине души тебе и правда не хочется жить? — Глупости! И что вы с Франсиной такое выдумываете! — Мне так совестно! Ты только еще доберешься до дна оврага и пойдешь по мосту, а я уже буду пить горячее какао! — Выпей чашку за мое здоровье. Спокойной ночи! Лавиния Неббс вышла одна на спящую улицу, в безмолвие августовской ночи. Дома стояли темные, ни одно окно не светилось, где-то лаяла собака. Через пять минут я буду уже дома и в безопасности, думала Лавиния. Через пять минут я позвоню этой глупышке Франсине. Я… И тут она услышала голос. Вдалеке, меж деревьев, мужской голос пел: «Под июньской луной жду свиданья с тобой…» Лавиния прибавила шагу. Голос пел: «Я тебя обниму… и своей назову…» В тусклом лунном свете по улице ленивой, беспечной походкой шел человек. Если уж придется, побегу и постучусь в любую дверь, думала Лавиния. «Под июньской луной жду свиданья с тобой», — пел незнакомец, помахивая длинной дубинкой. — Ба, кто это тут бродит? Нашли время для прогулок, мисс Неббс, нечего сказать! — Сержант Кеннеди? Разумеется, это был он. — Давайте-ка я провожу вас до дому. — Спасибо, я и одна дойду. — Но ведь вам придется идти через овраг… Да, думала Лавиния, но с мужчиной я через овраг не пойду, даже если он полицейский. Откуда мне знать, кто из вас Душегуб? — Ничего, — сказала она. — Я пойду быстро. — Тогда я подожду здесь, — предложил он. — Если вам понадобится помощь, только крикните. Я услышу и тотчас прибегу. — Спасибо. И она пошла дальше, а он остался один под фонарем и опять замурлыкал свою песенку. «Ну вот», — сказала она себе. Овраг. Лавиния стояла на верхней из ста тринадцати ступенек, которые вели вниз по крутому склону, потом надо было пройти семьдесят ярдов по мосту и снова подняться наверх, к Парк-стрит. И на всем этом пути — только один фонарь. Через три минуты я поверну ключ, и отопру дверь моего дома, и войду, думала она. — Ничего со мной не случится за какие-нибудь сто восемьдесят секунд. Она начала спускаться по бесконечным позеленевший от плесени ступенькам в овраг. — Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, — считала она их шепотом. Лавиния шла медленно, но задыхалась, точно от быстрого бега. — Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать ступенек, — задыхаясь шептала она. — Это уже пятая часть пути, — объявила она себе. Овраг был глубокий и черный, черный, непроглядно-черный! И весь мир остался позади, мир тех, кто спокойно спит в своей постели; запертые двери, город, аптека, кинотеатр, огни — все осталось позади. А здесь — один овраг, только он вокруг — черный и огромный. — Ведь ничего не случилось, правда? И никого здесь нет. Двадцать четыре ступеньки, двадцать пять. А помнишь, в детстве мы пугали друг друга сказками о привидениях? Она прислушивалась к собственным шагам — они отсчитывали ступеньку за ступенькой. — Помнишь сказочку про то, как в дом к тебе приходит черный человек, а ты уже лежишь в постели. И вот он уже на первой ступеньке лестницы, которая ведет к тебе в спальню. Вот он уже на второй ступеньке. Вот уже на третьей, на четвертой, на пятой! Помнишь, как вы все визжали и смеялись, слушая эту сказочку? И вот ужасный черный человек уже на двенадцатой ступеньке, вот он открывает дверь в твою комнату, вот стоит у твоей кровати. «АГА, ПОПАЛАСЬ!» Лавиния вскрикнула. Никогда в жизни она не слыхала такого отчаянного вопля. И сама никогда в жизни не кричала так громко. Она остановилась, замерла на месте и ухватилась за деревянные перила. Сердце в груди разрывалось. Его неистовый стук, казалось, заполнил вселенную. — Вот, вот оно! — кричало что-то у нее внутри. — Там, внизу, под фонарем кто-то стоит! Нет, уже скрылся. Но он меня ждал! Лавиния прислушалась. Тишина. На мосту — никого. Ничего там нет, думала она, держась за сердце. Ничего. Дура я! Зачем было вспоминать эту сказку? До чего глупо! И что мне теперь делать? Сердце понемногу успокоилось. Позвать сержанта Кеннеди? Может, он слышал, как я завопила? Она снова прислушалась. Ничего. Ничего. Пойду дальше. Это все та глупая сказка виновата. Она опять начала считать ступеньки.