Помолчав, Дуглас решился: — А вам, сэр? — Однако… — протянул Квотермейн. — Сэр? — Хорошо, давай навскидку. Двенадцать? — Сэр?! — Не лучше ли сказать, тринадцать? — В точку, сэр! Вверх-вниз. — Дуглас, — заговорил наконец Квотермейн. — Вот объясни. Что это за штука — жизнь? — Ничего себе! — вскричал Дуглас. — Я то же самое у вас хотел спросить! Квотермейн откинулся назад. — Давай немного покачаемся. А качели — ни туда ни сюда. Остановились — и как заколодило. — Лето нынче затянулось, — проговорил старик. — Я думал, ему конца не будет, — подтвердил Дуглас. — Оно и не кончается. До поры до времени, — сказал Квотермейн. Потянувшись к столику, он нащупал кувшин с лимонадом, наполнил стакан и передал Дугласу. Тот чинно сделал небольшой глоток. Квотермейн прокашлялся и стал изучать собственные руки. — Аппоматокс, — произнес он. Дуглас не понял: — Сэр? Квотермейн оглядел перила крыльца, ящики с кустами герани и плетеные кресла, в которых сидели они с мальчиком. — Аппоматокс. Не доводилось слышать? — В школе вроде бы проходили. — Как узнать, кто из них ты и кто — я? Это важно. — Из кого «из них», сэр? — Из двух генералов, Дуг. Ли и Грант. Грант и Ли. У тебя какого цвета военная форма? Дуглас оглядел свои рукава, штанины, башмаки. — Стало быть, ответа нет, — заметил Квотермейн. — Нет, сэр. — Давно это было. Двое усталых, немолодых генералов. При Аппоматоксе. — Да, сэр. — Итак. — Кел Квотермейн наклонился вперед, поскрипывая тростниковыми костями. — Что ты хочешь узнать? — Все, — выпалил Дуглас. — Все? — Квотермейн хмыкнул себе под нос. — На это потребуется аж десять минут, никак не меньше. — А если хоть что-нибудь? — спросил Дуглас. — Хоть что-нибудь? Одну, конкретную вещь? Ну, ты загнул, Дуглас, для этого и всей жизни не хватит. Я довольно много размышлял на эту тему. «Все» с необычайной легкостью слетает у меня с языка. Другое дело «что-нибудь»! «Что-нибудь»! Пока разжуешь, челюсть вывихнешь. Так что давай-ка лучше побеседуем обо «всем», а там видно будет. Когда ты разговоришься и вычислишь одну-единственную, особенную, неизменную сущность, которая пребудет вечно, сразу дай мне знать. Обещаешь? — Обещаю. — Итак, где мы остановились? Жизнь? Это, между прочим, тема из разряда «все». Хочешь узнать о жизни все? Дуглас кивнул и потупился. — Тогда наберись терпения. Подняв глаза, Дуглас припечатал Квотермейна таким взглядом, в котором соединились терпение неба и терпение времени. — Что ж, для начала… — Он умолк и потянулся за пустым стаканом Дугласа. — …освежись-ка, сынок. Стакан наполнился лимонадом. Дуглас не заставил себя упрашивать. — Жизнь, — повторил старик и что-то зашептал, забормотал, потом снова зашептал. Глава 37 Среди ночи Келвина Квотермейна разбудил чей-то возглас или зов. Кто же мог подать голос? Никто и ничто. Он посмотрел в окно на круглый лик башенных часов и почти услышал, как они прочищают горло, чтобы возвестить: три часа. — Кто здесь? — выкрикнул Квотермейн в ночную прохладу. Это я. — Неужели опять ты? — Приподняв голову, Квотермейн посмотрел сначала налево, потом направо. Да я, кто ж еще. Узнаешь? И тут его взгляд скользнул вниз по одеялу. Даже не протянув руку, чтобы удостовериться на ощупь, Квотермейн уже понял: его старинный дружок тут как тут. Правда, на последнем издыхании, но все же он самый. Не было нужды отрывать голову от подушки и разглядывать скромный бугорок, возникший под одеялом пониже пупа, между ног. Так только, одно биение сердца, один удар пульса, потерянный отросток, призрак плоти. Однако все чин-чином. — Ага, вернулся? — с короткой усмешкой бросил Квотермейн, глядя в потолок. — Давненько не виделись. Ответом ему было слабенькое шевеление в знак их встречи. — Ты надолго? Невысокий холмик отсчитал два удара собственного сердца, нет, три, но не изъявил желания скрыться; похоже, он планировал задержаться. — В последний раз прорезался? — спросил Квотермейн. Кто знает? — последовал молчаливый ответ его старинного приятеля, угнездившегося среди блеклых проволочных завитков. «Если голова медленно, но верно седеет — плевать, — когда-то давно сказал Квотермейн, — а вот когда там, внизу, появляются пегие клочки — пиши пропало. Пускай старость лезет куда угодно, только не туда!» Однако старость пришла и к нему, и к его верному дружку. Везде, где можно, напылила мертвенно-снежную седину. Но не зря же сейчас возникло это биение сердца, осторожный, неправдоподобный толчок в знак приветствия, обещание весны, града воспоминаний, отголосок… этого… как его… вылетело из головы… как в городе называют удивительную нынешнюю пору, когда у всех соки бурлят? «Прощай-лето». Господи, ну конечно! — Эй, не пропадай. Побудь со мной. Без дружка плохо. Дружок не пропал. И они побеседовали. В три часа ночи. — Откуда на сердце такая радость? — спрашивал Квотермейн. — Что происходит? Я потерял рассудок? А может, исцелился? Не в этом ли заключено исцеление? — От непристойного смеха у него застучали зубы. Да я только попрощаться хотел, шепнул слабый голосок. — Попрощаться? — Квотермейн подавился собственным смехом. — Как это понимать? Вот так и понимай, ответил все тот же шепот. Лет-то сколько минуло. Пора закругляться. — И вправду пора. — У Квотермейна увлажнились глаза. — Куда, скажи на милость, ты собрался? Трудно сказать. Придет время — узнаешь. — Как же я узнаю? Увидишь меня. Я тоже там буду. — А как я пойму, что это ты? Поймешь как-нибудь. Ты всегда все понимал, а уж меня — в первую очередь. — Из города-то не исчезнешь? Нет-нет. Я рядом. Но когда меня увидишь, не смущай других, ладно? — Ни в коем случае. Одеяло и пододеяльник начали опадать, холмик таял. Шепот стал едва различимым. — Не знаю, куда ты собрался, но… — Квотермейн осекся. Что «но»? — Живи долго, в счастье и радости. Спасибо. Молчание. Тишина. Квотермейн не мог придумать, что еще сказать. Тогда прощай? Старик кивнул; влага застила ему глаза. Кровать, одеяло, его собственное туловище сделались теперь плоскими, как доска. То, что было при нем семьдесят лет, исчезло без следа. — Прощай, — сказал Квотермейн в неподвижный ночной воздух. «Все же интересно, — подумал он, — чертовски интересно, куда его понесло?» Огромные часы наконец-то пробили три раза. И мистер Квотермейн уснул. В темноте Дуглас открыл глаза. Городские часы отсчитали последний из трех ударов. Он поглядел в потолок. Ничего. Перевел взгляд в сторону окон. Ничего. Только легкое дуновение ночи шевелило бледные занавески. — Кто там? — прошептал он. Молчок. — Кто-то тут есть, — прошептал он. А выждав, снова спросил: — Кто здесь? Смотри сюда, раздался невнятный говорок. — Что это? Это я, был ответ откуда-то из темноты. — Кто «я»? Смотри сюда, опять прошелестело из темноты. — Куда? Вот сюда — совсем тихо. — Куда же? И Дуглас поглядел по сторонам, а потом вниз. — Сюда, что ли? Ну, наконец-то. В самом низу его туловища, под грудной клеткой, ниже пупка, между бедер, там, где соединялись ноги. В том самом месте. — Ты кто такой? — шепнул он. Скоро узнаешь. — Откуда ты выскочил? Из прошлого в миллион веков. Из будущего в миллион веков. — Это не ответ. Другого не будет. — Не ты ли был… Где? — Не ты ли был в том шатре? Это как? — Внутри. В стеклянных банках. Ты или не ты? В некотором роде я. — Что значит «в некотором роде»? То и значит. — Не понимаю. Поймешь, когда мы с тобой познакомимся поближе. — Звать-то тебя как? Как назовешь. Имен — множество. Каждый мальчишка называет по-своему. Каждый мужчина за свою жизнь произносит это имя десять тысяч раз. — Но я не… Не понимаешь? Лежи себе спокойно. У тебя теперь два сердца. Послушай пульс. Одно бьется у тебя в груди. А второе — ниже. Чувствуешь? — Чувствую. Ты и вправду чувствуешь два сердца? — Да. Честное слово! Тогда спи.