– Да потому что они уже существуют, а нам о чем беспокоиться? – разозлился Олег. – Ну ты даешь, в такой момент… Я просто поражен твоей бесчувственностью! – Прости. Прости. – Ладно. Уже поздно. Давай спать. Завтра очень сложный день. …Последний день марта. Опять дождь и мокрый снег. Но в отличие от той ночи уже теплее. Сырой, промозглый ветер. Под ногами – жидкая грязь, которую коммунальщики не успевали убирать. Рая добиралась до места встречи одна: Олег вышел из дома чуть свет. Сказал, что ему надо заехать сначала за Ниной Филипповной, потом за Ангелиной. Рая вызвала такси, потом спохватилась – а цветы? Попросила таксиста остановиться у цветочного киоска, купила букет из десяти красных гвоздик. Наконец оказалась у серого здания морга. Зашла внутрь. Там, в узком коридоре, уже все собрались: несколько незнакомых мужчин, Ангелина, вся в черном, и Нина Филипповна, опирающаяся на палочку. – Сейчас будет отпевание, потом поедем на кладбище. – Олег отвел Раю в сторону, наклонился к ее уху. – Мы все поедем в автобусе, а ты вызови такси и вместе с Ниной Филипповной поедешь. – Места мало? – Дело не в этом… Нина Филипповна все время плачет, это негативно действует на Ангелину. Ты же видишь, она держится, но ни к чему ее нервную систему раскачивать. Нине Филипповне, чтобы она не обижалась, скажешь, что с ее больной ногой удобнее в такси, в автобус трудно забираться. – Хорошо. А ты с кем? – Я с Ангелиной. Она сейчас только меня слушается. И держится молодцом, пока я рядом. – Поняла. А Серафима? – Господи, Рая, ну ей же три всего, куда ее… Бедная девочка, она не выдержит всего этого. Я нашел няню, сейчас с ребенком она. Рая кивнула. Началось прощание. Запах ладана, позвякивание цепочки, на которой висело кадило, монотонная и протяжная молитва, которую читал батюшка, пожилой и солидный. Никита, как помнила Рая, был при жизни атеистом, но так полагалось. Рая держала под руку Нину Филипповну, уже совершенно обессилевшую от слез. В конце прощания помогла той дойти до гроба, чтобы она смогла поцеловать в последний раз Никиту. Стали садиться в автобус, Рая вызвала такси – оно прибыло быстро. Нина Филипповна залезала в салон долго и мучительно: мешало больное колено… Наконец, все разместились и поехали. Ехали долго. Затем оказались у ворот кладбища; Рая опять вела Нину Филипповну под руку и боялась, что не удержит пожилую женщину и та упадет. Что тогда делать, Рая не представляла. Поэтому буквально волокла на себе Нину Филипповну, не давая даже возможности той завалиться. – И почему я еще живу, – бормотала Нина Филипповна с отчаянием. – Хотя я знаю почему. Ради моей дорогой Серафимочки, кровиночки моей родненькой. – Да, вы нужны ей. Как она без бабушки… – с мрачной горячностью согласилась Рая. – Никита, я уверена, хотел бы, чтобы вы вырастили его дочь. И второго ребенка. – Да, да, – истово согласилась пожилая женщина. – Я все смогу. И второго ребенка мы тоже поднимем. Я должна. Я должна! Вот операцию на коленном суставе сделаю и опять как новенькая буду бегать. Все ради его памяти, ради моего Никитушки… Рая не плакала. Она чувствовала, что если начнет плакать – то все, пиши пропало, держать Нину Филипповну она не сможет. Место на кладбище, разрытая земля. Вокруг – могилы и кресты. И темно-серое небо, из которого сыпался дождь вперемешку со снегом. Никого вокруг, только работники кладбища. И какой-то мужчина неподалеку. Странного вида. Хотя почему странного, просто он был рыжий. Темно-рыжие, слегка вьющиеся волосы, довольно длинные; маленькая рыжая бородка, соединенная с рыжими усами. Ничего клоунского, но и не вычурно, не так, словно хипстер и только что из барбершопа… Просто рыжий человек, и все. С бородкой, аккуратно подстрижен. Правильные черты лица. Хорошая кожаная куртка, узкие джинсы. Еще молодой, но не слишком. Лет тридцати пяти, наверное. Этот мужчина стоял в стороне, у соседней могилы, одна рука в кармане, в другой он держал над собой черный широкий зонт и пристально смотрел… почему-то на нее. На Раю. Или ей показалось, что мужчина наблюдает за ней? Потому что она сама уже не могла смотреть на рыдающих людей вокруг, на разрытую черную могилу. Только и осталось сил, чтобы глядеть на незнакомца, стоявшего напротив. * * * Суббота. Богдан, только проснувшись и выглянув в окно, сразу ощутил тоску. С утра дождь со снегом. Над городом повисла, и, судя по всему, надолго, свинцовая туча, сквозь которую теперь не мог пробиться ни один солнечный лучик. Как странно. Он-то – дома, в тепле и уюте, а она – там, одна. Посреди холода, мрака и всей этой весенней непогоды. Вообще это бред какой-то. Мама всегда, сколько помнил себя Богдан, жила рядом с ним, тут. А прошлой осенью, по какому-то глупому недоразумению, по несправедливости судьбы, – ее вдруг отвезли в какое-то неприятное место на окраине города и там оставили навсегда. Кому, зачем это понадобилось? Богдан до сих пор злился и недоумевал. Ему не хватало мамы. Она всегда по утрам варила ему кофе, он просыпался от этого аромата. Мама звонила ему по телефону, когда он уходил из дома, на работу. В последнее время по выходным они с мамой ходили в театры или музеи. Шлялись по торговому центру, затем набирали продукты в тележку – домой, запас как раз на неделю. Смотрели по вечерам кино и иногда пили по рюмочке шоколадного ликера (его мама обожала). Некоторые считали Богдана «маменькиным сынком», чуть не в глаза говорили – стыдно в тридцать шесть лет жить в одной квартире с матерью, но Богдану на все эти рассуждения было плевать. Он думал только о себе, о своем удобстве. Ему было удобно с мамой. Всё. Остальное не имеет значения. Не важно, как и каким образом человек творит свое счастье. Если он чувствует, что ему хорошо в данных условиях, в данных обстоятельствах, то нет смысла делать как надо. Сейчас время свободы, и необязательно жить по тем жестким правилам, по которым существовало человечество раньше. Богдан быстро собрался и вышел из дома. Выехал из подземного гаража и направил свою машину туда, где теперь находилась мама. Прибыв на место, оставил машину на стоянке и дальше уже пошел пешком, перешагивая через многочисленные лужи. Один участок, другой, третий… Вот и мамин участок. Она вон там, если идти по этой дорожке… Дальше Богдана ждал неприятный сюрприз. Рядом с тем местом, где теперь находилась мама, грохотал маленький экскаватор, копая землю и нещадно чадя. Клубы сизого дыма летали вокруг. – Эй… Блин, тут что происходит? Вы охренели?! – А что такого? – оглянулся работяга в местной униформе, стоявший рядом с ямой. – Могилу копаем. – Вы же тут все порушите! Посмотрите, тут же люди рядом лежат! – указал Богдан на то место, где теперь покоилась мама. – Сейчас ограду ведь заденете… – Не волнуйтесь, мы осторожно. Привычные. Все будет в порядке, – попытался утихомирить его рабочий. Но Богдана так просто было не успокоить. Поначалу он ругался, спорил с работягами, затем, поняв, что на процесс повлиять не сможет, устроился неподалеку – чтобы следить за всем. И в случае чего сфотографировать возможные бедствия и потом уже явиться в администрацию кладбища – с жалобой на конкретные безобразия. Экскаватор уехал, рабочие еще чего-то там поправили лопатами и тоже ушли. Богдан решил стоять до последнего. Ведь потом работяги будут обратно все закапывать? «Я здесь, – мысленно обратился он к маме. – Я рядом и не позволю, чтобы тебя побеспокоили, мамочка!» Через некоторое время, довольно скоро, появилась процессия из скорбящих. Несли гроб. «А, это они…» – несколько успокоился Богдан, смирившись. Чужое горе смягчило ему сердце. Процессия остановилась рядом с соседним участком. Плакали, что-то говорили. В основном говорил мужчина, женщины вытирали слезы, давились в рыданиях. Не плакала лишь одна женщина. Она была похожа на ворону. Или галку, что ли, кто в них разберется, в этих птицах… Вся в черном, с черными длинными волосами, вроде собранными на макушке, а вроде и разбросанными по плечам. Причудливая такая прическа, надо сказать. Сверху была накидка. Эта женщина привлекла внимание Богдана потому, что уж очень необычной, ненатуральной даже, казалась ее внешность. Высокие скулы, длинный прямой нос. Губы тоже интересной формы. Глаза – и те какие-то необычные. «Пластическая хирургия? – даже задумался Богдан. – Нет, не похоже… Она сама по себе, эта особа – вот такая, не как все!» В интересе Богдана не было никакого сексуального подтекста. Он просто ощущал любопытство из серии, как это сделано, почему привлекает внимание, в чем особенность данной конструкции. Ну, как архитектор, прикидывал. Кого хоронят, Богдан, прислушиваясь, скоро разобрал. Какого-то мужчину, погиб в автомобильной аварии. Кто провожает его в последний путь? Вон тот товарищ образцово-плакатного вида (такие обычно в советском кино играли главных, положительных героев), лучший друг покойного. Та пожилая дама с палочкой – его мать. Вот эта девица с белокурыми кудрями и ротиком-вишенкой, напоминающая приторно-хорошеньких барышень, нарисованных на конфетных коробках, – жена. То есть вдова теперь. А вот кто эта молодая женщина-птица, поддерживающая за локоть пожилую даму с палочкой? Сестра покойного? Какая-то родственница? Знакомая, коллега? Зачем это надо было ему знать? Ну как, ведь эти люди теперь – практически соседи. Мамины соседи. «Они, кажется, неплохие, – мысленно обратился к матери Богдан. – Ты знаешь, думаю, они не слишком назойливые и вполне интеллигентные. Не станут тебе докучать, мам!» Он опять уставился на женщину-птицу, не в силах разобраться, красивая она или, наоборот, крайне уродливая, неприятная. Но чем-то она завораживает: когда поворачивает голову, машинально прикасается свободной рукой к волосам, прикрытым полупрозрачной кружевной накидкой черного цвета. Что-то испанское, средиземноморское в ее внешности, пожалуй. Подобный женский типаж Богдан терпеть не мог. Руки, кстати, у нее красивые. Узкие запястья, длинные пальцы – на вид сильные, изящные. Все увешаны браслетами, фенечками, множеством разнообразных колец. К ней кто-то обратился по имени: Рая. Значит, Рая ее звали. Раиса. Старомодное, непривычное имя. Из тех далеких времен, когда «починяли примусы», когда женщины мыли полы, подоткнув юбки и передвигаясь на карачках. Раиса – имя женщины, которая жила в коммуналке. И в комнате у которой стоял комод, покрытый белой салфеткой, жесткой от крахмала, а на салфетке, выстроившись в ряд, стояли семь слоников. Это имя пахло нафталином и едкими духами «Красная Москва»… Словом, в сегодняшние реалии это имя никак не вписывалось. В какой-то момент эта самая Раиса, вероятно, почувствовала, что за ней наблюдают. Повернулась, уставилась на Богдана. Прямо в упор, не мигая. Глаза зеленоватого оттенка, скорее даже болотного. Уголки у висков чуть приподняты. Взгляд не человека, а какого-то существа. Богдану стало вдруг жутко, аж мурашки по спине побежали, между лопаток, и он отвел взгляд. «Мама, мне эта особа не нравится. Я не хотел бы, чтобы она сюда приходила!» * * * После все поехали в ресторан – поминать. Для этих целей Олег арендовал небольшой зал. Рая наконец «сняла со своих рук» Нину Филипповну, усадила ту в кресло. Сели за стол, официанты понесли поминальные блюда. Олег все время говорил и говорил что-то: каким замечательным и необыкновенным был его друг и что это невосполнимая потеря… Нина Филипповна слушала Олега, не отрываясь, то и дело кивала. И повторяла в паузах непрерывно, словно саму себя уговаривая, что теперь ее жизнь полностью посвящена внукам, и внуков – Серафиму, и того, нового, еще не рожденного малыша – надо всем миром поставить на ноги. Ангелина же сидела молча и неподвижно, словно статуя. Она о чем-то напряженно думала, сведя брови. Наверное, о том, как ей жить дальше. Рая пыталась несколько раз с ней заговорить, но молодая вдова словно не слышала ее и продолжала думать о чем-то своем. Рая ей сочувствовала – ну просто невозможно как. Не знала, что еще можно сделать для Ангелины, как себя вести. Для себя Рая решила, что теперь будет помогать бедной молодой женщине чем угодно.