— Здоровья ради не возбраняется. — Перекрестясь, отец Пафнутий ещё в сенях принял рюмку водки для здоровья. Хряпнул от души, занюхав рукавом, и не поморщился. Ну, если, по его же словам, весна наступит приблизительно только в конце мая, понятно, что мёрзнуть и простужаться тут категорически никому не улыбается. — Хм, исключительно святого дела ради, но от не для ублажения грешной-то плоти. — Закусить от огурчиком али салом бы? — подкатилась полная хозяйка с подносом. — Довольно, не трапезничать от пришли, — важно ответил старец, огладив бороду, потом сбросил тулупчик мне на руки и, не разуваясь, попёрся прямо в дом. — Где ваша больная-то? — В горнице девичьей, — быстренько перехватила инициативу старуха, подталкивая нас обоих в дом и кивая на левую половину. — Уважь от, батюшка Пафнутий, избави девчоночку-то невинную, убереги от нечистого… — Нет, матушка, ужо от за меня паря мой пойдёт, Федорушка, — категорически удержал обеих женщин мой наставник. — Бесов-то прогонять — дело для молодых да резвых. — А чегой-то монашек твой в чёрном весь? Чернец, чё ли? — Гот, — буркнул отец Пафнутий. — Энто кто, прости господи?! — на всякий случай перекрестилась бабка. — Это неформальная субкультура, — попытался объясниться я. — Готика с латыни — это тайна, мистика… — Себе на уме, стало быть. Да уж как молодёхонек он, поди, и опыта нету! — Опыт — дело наживное, — отмахнулся батюшка. — Ой, рази ж можно монаху-то к скромной девице в комнатку-то одному без присмотру заходить? Грех-то какой… — Какой в том грех? Нет от никакого греха! Да и немолода девица уж, за третий десяток перешагнула. — Тады, может, мы их с монашком твоим и того… — бодро воспрянула бабка, но отец Пафнутий был непреклонен: — Федьку не дам, и не надейся! Не для того я ученику от знания тайные в башку-то вбиваю, чтоб он по сёлам ваших девок распечатывал. Тьфу на тебя, старая! — А что ж я? Ить оно богоугодное ж дело… — Даже помыслить не смей, прокляну! — Ой, свят-свят… — От то-то же. — Могучий старец мягко отклеил меня, от шока вжавшегося в стену, и подтолкнул к дверному проёму, занавешенному старенькой ситцевой тканью. — Иди ужо, паря, не робей. На помощь от не зови, сам управляйся. — А если эта девушка… ну, сама на меня?.. — Тады зови, одному-то тебе нипочём не отбиться! Ободрённый этим напутствием, я откинул занавеску и, образно выражаясь, шагнул в опасное царство Цирцеи, пахнущее женским теплом, малиной, хлебом и северными травами. В маленькой комнатке с одним окном и полом, застеленным домоткаными дорожками, скромно потупив очи, сидела на кровати рослая девушка. Старше меня лет на десять или больше, с толстой косой, широким лицом и почему-то в одной ночной сорочке длиной почти до пят. Последнее меня немножко смутило. Обета безбрачия я не давал, не монах же, а всего лишь послушник, но всё равно ради изгнания бесов раздеваться в принципе необязательно. Я мягко выдохнул, всё равно начинать как-то надо, попробуем расположить пациентку. Тьфу, идиотская во всех смыслах фраза! Попробую ещё раз и покороче. — Добрый вечер, э-э… Прасковья? — Агась, — тихо ответила она. — А я Фёдор, послушник, ученик отца Пафнутия. Он просил… ну, вы в курсе, да? — Агась. — Значит, сейчас мы… — Я сбился, совершенно не зная, как действовать дальше. Врачам проще, их всё-таки учат разговаривать с пациентом, но меня-то учили совершенно другому. Однако приступать к изгнанию беса всё равно надо. Вот только эта тонкая женская рубаха с вышивкой на голое тело меня явно отвлекала… — Вам не холодно? — Агась? — Ну в смысле, может, накинете чего? — беспомощно пролепетал я и сдался под её удивлённым взглядом. — Понимаете, мне нужно вас осмотреть, чтобы понять причину вашего, этого… Типа как доктору, не совсем, но… — Агась! — радостно откликнулась немногословная девица, резво встала на пол и одним махом стянула сорочку через голову. Мне в лицо ударило таким настоявшимся жаром, что я чуть не упал. Кое-как сумев выровнять дыхание и волевым усилием приглушить грохот собственного сердца, я сунул руку в сумку, достал Псалтырь, полбутылки водки, церковную свечу и спички. Вроде бы ничего не забыл? Ну, нет так нет, справимся чем бог послал. Сначала я молча перекрестился, потом храбро выпил из горла, зажёг свечу и, красноречивым жестом заткнув рвущееся из уст Прасковьи «агась?», быстро начал читать вслух: — Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли… И ныне и присно и во веки веков… «Аминь» сказать не успел, потому что буквально в то же мгновение откуда-то из-под колена девушки материализовался крохотный огненно-рыжий бесёнок, побежал по её бедру, уселся на плече и, свесив ножки, показал мне язык. — Ах ты ж, сволочь мелкая… Если вы помните, то рыжих бесов похоти отваживают матом, но этот был столь нагл и бесцеремонен, что я невольно замахнулся на него Священным Писанием. Невинная Прасковья сдуру радостно взвизгнула, из-за занавески мгновенно вынырнули её мамаша со своей мамашей, любопытный доберман, а вслед раздался крик отца Пафнутия: — Дак то не рыжий бес, дубина, то оранжевый! У его цель-то иная, его от и бить не… Поздно. Я попал, с размаху прихлопнув оборзевшего бесёнка тяжёлой книгой прямо на левом обнажённом плече перезрелой девицы Тулуповой… Сама она от моего удара даже не пошатнулась, стоя как мраморная греческая кариатида, а вот в комнатке резко потемнело, после чего неожиданная вспышка света резанула по глазам… — О, смотрите, ещё один. — Нэ адын, батоно, а с сабакой! Ничего не понимаю. Кто-то заботливо похлопал меня по щекам и столь же резко убрал руки, натолкнувшись на недовольное собачье ворчание. Я открыл глаза. Закрыл их. Протёр. Снова открыл. Картинка не изменилась, но увиденное ни капли не обрадовало. Белый коридор. Блёклые нейтральные обои. Лампы дневного света под потолком. Дверь. Одна, белая, без всяких опознавательных знаков. На узкой длинной лавочке, словно в очереди на приём к терапевту в поликлинике, сидят трое мужчин. Один бритоголовый в мятых рыцарских доспехах и плаще Тевтонского ордена, второй загорелый, с дредами, в тёмных очках, простых джинсах и рубахе гавайского образца, третий вообще почти голый, а всё тело у него раскрашено татуировками, как у древнего воина майя. Колоритные ребята, каждый как с картинки. Последним сижу я, дурак дураком, ничего не понимаю, в руках книга, на плече сумка, а прямо передо мной виляет обрубком хвоста верный Гесс. — Шо, братуха, первый раз здесь? — хмыкнул рыцарь, и остальные подбодрили меня снисходительными улыбками. — Та не дрейфь, где наша не пропадала! — Э-это рай… или… мы все умерли? — спросил кто-то. Видимо, я. Все дружно загоготали. Ладно, допустим, я сморозил глупость. Но ржать-то чего, нельзя нормально объяснить? Гесс нервно гавкнул на хохочущих во всю пасть, и парни мигом примолкли. Что ж, хоть кто-то здесь на моей стороне. Меж тем из дверей неизвестного кабинета послышался металлический голос: — Следующий. Тевтонец встал, подмигнул мне, оправил плащ с чёрным крестом и шагнул вперёд. Дверь открылась и закрылась без звука. Что же у вас тут происходит, а? — Бесогон? — Голый мужчина в наколках протянул мне руку. — Не бойся, бесобоем будешь, как мы! Ты, вижу, прямиком с первого задания. Завалил? — В-возможно, — чуть сбившись, ответил я, автоматически пожимая его ладонь. — Понимаете, там должен был быть рыжий бес, а получается, оказался какой-то оранжевый. — Вах, знаэм таких, — поддержал разговор парень в гавайке. — Матом нэ вазьмёшь, дарагой, я их крестом святой Нинон бил. И тоже папал, э-э!