– Дедуфка! – подпрыгнув, Сашка скрывается в детской и я прислоняюсь к стене, прикрыв глаза. Условно-принудительный секс не состоялся, примирение по правилам Самсонова также, а сам он ближайшее время будет держать руки при себе. Неплохой расклад. – Фсё! – сын вылетает из своей комнаты, широко размахивая брякающим при каждом шаге-прыжке рюкзаком. – Отлично! – взяв его за маленькую ладошку, я открываю дверь и касаюсь ручки чемодана. – А поцеловать папу на прощание? – Кирилл стоит в начале коридора, широко раскинув руки, и Сашку не нужно просить дважды. – Защищай маму, – весело напутствует он его, вот только взгляд поверх детского плеча обжигает предостережением. Самсонова опасаются подчинённые и уважают конкуренты, но сложно бояться того, с кем исполняла самые изощрённые фантазии, а уважение пропало в миг, когда я услышала стоны в прихожей гостиничного номера. – Буду, – умиляет меня сын серьёзностью во взгляде. – Идём, мой хороший, – в одной руке я держу Сашку, в другой чемодан, а за спиной оставляю прошлую жизнь, которая должна была стать счастливой. – Мама, а папа плиедет? – спрашивает сын, как только мы выруливаем на проспект. – Приедет. – Вечелом? – Вряд ли, – перед нами резко выезжает шестёрка и в салоне раздаётся раздражённый скрип моих зубов. Хоть бы поворотники показал! – Завтла? – Сашка не унимается, быстро успокоив восторги. – Возможно, – то ли на дороге одни идиоты, то ли у меня сдают нервы. Выдохнув, включаю правый поворотники и перестраиваюсь, максимально снизив скорость. Сын болтает что-то и, к счастью, от меня требуется лишь угукать в нужных местах. Завтра утром мне нужно к Михаилу Германовичу, а, значит, как только приедем предстоит срочно связаться с Александрой Борисовной. Знаю, что до родительского дома ей добираться намного сложнее, но выбора нет – никто не поставит жизнь на паузу, и если в среду меня не будет на очередной паре у Глебова, можно смело попрощаться и с пересдачей. Вообще удивительно насколько злопамятным может быть красивый мужик в самом расцвете лет. Наши девчонки млели каждую пару, откровенно напрашиваясь на факультативы, и все как одна считали, что пристальный взгляд Ильи Глебовича гарантирует страстный секс вместо скучного зачёта. Пролетели все и разом. Они, когда Глебов не допустил к сдаче, отправив тринадцать из двадцати девушек группы переодеваться и я, когда решила, что дружу с цифрами. Спасибо Илье Глебовичу, разубедил за три минуты! В итоге, единственным, кто сдал высшую математику с первой попытки оказался Хоффман, но и он радовался недолго. Часть девчонок переключилась на него с идеальным мотивом – поднатаскать в математике, и если поначалу он собирался поиграть в благородного рыцаря, то через неделю прямо посылал желающих по известному адресу. – Есё долго? – устало спрашивает Сашка, вздохнув. – Чуть-чуть. Во двор перестроечной девятиэтажки мы въезжаем гораздо позже намеченного, но Сашка не обижается, не выпуская из рук свою законную награду – яйцо Киндер с мультяшными машинками на обёртке. Последние три недели папа живёт на даче, и вряд ли в доме есть что-то съестное, поэтому нам пришлось проехать через ближайший супермаркет. Каша на воде то ещё отвратное варево. Остаётся вопрос как мне подняться на девятый этаж с чемоданом, продуктовым пакетом и ребёнком. – Помочь? – вздрагиваю, резко разворачиваюсь и наступаю прямо на пальцы непрошенного помощника. – Самсонова! – шипит Хоффман, но поддерживает меня под локоть, когда предательски подламывается тонкий каблук. Чёртовы босоножки! Стремление как можно скорее покинуть квартиру стоило мне нормальной обуви. – Имей совесть! – Ты бы ещё ближе подошёл и по носу бы получил! – я раздражённо захлопываю багажник, отсекая нас от увлечённого рассматриванием полурастаявшего яйца Сашки. – Какого… – исправляюсь, вовремя вспомнив о том, что сын повторяет всё подряд, а в моей речи слишком легко приживаются ругательства, – что ты здесь делаешь? – Собираюсь тебя купить. Глава 9 Солнце медленно садится, лаская вечерними лучами деревянную горку на детской площадке, дикие яблони, посаженные самими жителями, и косящихся на нас старушек, облепивших скамейки как голуби парящие люки зимой. Я смотрю на Хоффмана и прикидываю что мне выгоднее, послать его сразу или сначала воспользоваться услугами носильщика. – Бери сумки, помощник, – побеждает здравый смысл. Подняв дверь багажника, жестом указываю ему на чемодан и пакет с продуктами, и Хоффман легко подхватывает вещи. – Мама? – Иду, Саш, – багажник закрыт, Хоффман при деле, и я отстёгиваю Сашку, ставя его на асфальт. Надутого, с рюкзаком и Киндером, и недовольно сверлящего взглядом чужого дядю с нашими сумками. – Здравствуй, Александр! – мой откровенный сарказм не мешает Хоффману важно пожать руку сына. – Меня зовут Гриша, я учусь с твоей мамой. – Глиса? – греча! Хочется съязвить, но не при ребёнке же! – Точно! – как ни в чём не бывало соглашается тот. – Идём, мой хороший, – мы первые идём в сторону подъезда и держим дверь, пропуская Хоффмана. Всё время, пока мы поднимаемся в лифте, Сашка недобро на него косится, а я поражаюсь его интуиции. Доля благодарности к Хоффману всё же присутствует в моих мыслях, и если бы не его наглые домогательства, я бы её даже озвучила. Если бы… С дверью приходится повозиться – последний раз открывать её своим ключом мне посчастливилось года три назад. Антонина Васильевна, мамина соседка-подружка, переехала и мама просила меня приезжать хотя бы раз в три дня, чтобы поливать цветы, больше напоминающие буйные джунгли. Тем летом она ещё была жива. – Мама, тепель мозно? – Сашка заходит в тесную прихожую, начисто забыв обо всём, кроме драгоценного яйца. – Сейчас помоем руки и съешь! Хоффман, – я зову его, ведя сына в ванную, – чемодан брось в коридоре, а пакет отнеси на кухню. И обувь сними! – Ты за кого меня принимаешь? – даже приглушённый водой, его голос звучит возмущённо. – Ты не хочешь этого знать, – хмыкаю я себе под нос и помогаю сыну вытереть руки. Здесь в моей душе всегда воцарялся покой и умиротворение, но присутствие Хоффмана разрушает до основания и это. Не помогает даже то, что куда бы не смотрел мой взгляд, он замечает вечные вещи, те, которые стояли на тех же местах и пятнадцать лет назад. – Фсё? – с надеждой спрашивает Сашка, хватая с раковины свою награду. На кассе он долго выбирал между Киндером и упаковкой мармеладных мишек, соблазнившись в итоге игрушкой, и получил её за терпение и стойкость. – Всё, – договариваю в пустоту, удивляясь какую скорость развивает этот ребёнок, когда дело касается сладостей. – Саша! – кричу вдогонку. – Быстро на кухню! – топот резко меняет направление, но в коридоре меня задерживает Хоффман. – Ки-ира, – протягивает он. К счастью, узкий коридор не просматривается с кухни и шелестящий фольгой сын не видит, как Хоффман крепко сжимает мою талию, привлекая к своей груди. Это чертовски неправильно, но на мгновение я задерживаю дыхание, глядя в самодовольные разноцветные глаза. Те самые, которые демонстративно разрушили мой брак по собственной прихоти. Те, по которым сохнет большая часть потока. Те, которые решили, что я сдалась. И оказались недалеки от истины. Вот только понятие победы у нас с Хоффманом разное. – Ты же меня хочешь! – ментоловое дыхание укрывает мои губы тёплым покрывалом. – Сколько тебе лет, Хоффман? – откровенная насмешка вселяет в него сомнение. И правильно, ведь согласно сценарию мы уже должны страстно целоваться. – Двадцать восемь, – он отстраняется, чтобы заглянуть мне в глаза. – Я тебя младше, – всё также стою в его объятиях, даже не пытаясь освободиться, – а понимаю в этой жизни гораздо больше. – Мама! – отчаянный крик, и у Хоффмана не остаётся выбора – он разжимает руки. – Что, мой хороший? – я захожу на кухню. – Надо мыть, – глубокомысленно изрекает Сашка и протягивает ко мне руки ладонями вверх. – Ну ты даёшь, герой! – весело хмыкает за моей спиной Хоффман. Тарелка, стоящая перед сыном, отличается неестественной белизной, в отличие от стола, стула, самого Сашки и даже стены. Интересно, хоть что-нибудь попало ему в рот? – Идём мыться, – никогда не понимаю что следует делать в таких случаях. Ругать двухлетнего ребёнка? Сложно сохранить серьёзное выражение лица, когда он перемазан шоколадом словно спецназовец – на щеках широкие полосы от носа к волосам, а на лбу отпечаток ладони. Мне с трудом удаётся сохранять укоризненное выражение лица. Пока я отмываю сына, Хоффман успевает неплохо устроиться, поставив чайник и даже порезав лимон на тонкие кружочки. – Как тебе это удалось? – включив ребёнку мультик, я возвращаюсь. Не самое лучшее занятие, но сейчас у меня нет выбора. – Освоиться в твоей кухне? – мне никогда не удавалось так красиво поднимать бровь. – Порезать лимон, – странно, но меня не раздражает, что он здесь хозяйничает. Уходить без разговора он явно не собирается, хотя ещё днём должен был забыть о моём существовании. – Мама развелась с отцом двадцать лет назад, – хмыкает он и ставит передо мной кружку с чаем. Мою старую кружку с русалочкой и витиеватой надписью «Кирочка», – а через полгода вышла замуж удачнее прежнего. Ты знала, что готовка способна снимать стресс даже у восьмилетнего ребёнка? – Запомню.