Когда я стучался в дверь «цыганки», под крики своей сестры из телефона, я ожидал увидеть на пороге разбитную бабу, наверняка опухшую после попойки или чего похуже. Но мне открыла ещё более худенькая, чем я помню, девочка с потухшим взором. Я буквально потерял дар речи. Она совсем не была похожа на образ из моей памяти. Ни на первый, из детства, ни на второй, девятилетней давности. Я не мог отвести взгляд от её угловатого лица, огромных тёмных глаз и взъерошенных волос. Того, как тонкая рука взметнулась ко рту, когда она услышала Анин голос. Как босые ноги сначала переминались на пороге, а потом шагнули в квартиру. Надя приглашает меня внутрь, подождать в тесном коридоре, пока бежит одеваться, чтобы скорее поехать спасать выступление моей племянницы. Я сбит с толку, очарован, меня как будто магнитом притягивает к этой непонятной девочке-женщине. Жадно наблюдаю за тем, как она, сначала немного отстранённо, а потом со всё большим вдохновением творит волшебство на мордашках детишек. Я сажусь позади неё, и когда другие взрослые начинают подкармливать детей, я тоже заказываю из ближайшей кофейни чай и пончики, думая, что она наверняка проголодалась. Потом она отвечает на звонок, подскакивает, и я понимаю, что случилось что-то ужасное. Мама тоже тревожится и хочет отправить меня с Надей, но я уже готов ко всему. В детском саду я разинув рот наблюдаю, как эта девочка входит в режим терминатора, совершенно неожиданно для человека её комплекции хватает мальчишку одной рукой и точными движениями приводит его в порядок. В больнице, когда уже всё хорошо, вдруг появляется разъярённый мужчина, который ведёт себя совершенно непотребно: орёт, оскорбляет эту женщину-птичку, размахивает руками, будто собирается ударить её. Мне приходится подключить всю свою дипломатичность и умение забалтывать любую ситуацию, чтобы усмирить психованного идиота и поскорее увести его из палаты. Мне кажется, что я должен охранять сон этих двоих: Нади и её зарёванного, но, наконец, глубоко дышащего парнишки. Кресло в углу палаты тесновато, но нам ли выбирать? Я отвечаю на сообщение сестры. Мама уже связалась с ней, и Аня ждёт отчёта о происшествии. Я вкратце отвечаю, а потом спрашиваю, что за мужик приходил орать к ней в палату? Анна в самых нелестных выражениях расписывает, что это подлый изменник-муж, который спал с молодой девкой, пока «Надейка» обеспечивала ему надёжный тыл. Я потираю грудь в районе сердца и пытаюсь отогнать нахлынувшие воспоминания. Глава двадцать восьмая — Я бы хотел, чтобы ты никогда об этом не узнала, — говорит Максим, повесив голову. — То, на какое дно я опустился… Это… невозможно простить... Я ненавидел себя каждую минуту. Всегда буду ненавидеть. — Он вцепляется руками в волосы и впивается ногтями в свой скальп. — Я пойму, если ты… тоже возненавидишь. — Мы друзья, Максим. — Возражаю я сквозь слёзы. — Друзья. — А перед глазами — Артём с искажённым от гнева лицом. — И только? — уточняет Макс. Я могу лишь молча кивнуть. Просто удивительно, как можно всего за двенадцать часов испытать всепоглощающее счастье и абсолютную, сокрушающую боль? Когда он уходит, я плетусь в зал на свой поживший диван, утыкаюсь в подушку и сплю беспробудно целые сутки. Всё воскресенье я делаю уборку, разбираю чемоданы и стираю наши вещи. Иногда на меня накатывает, я топаю в зал, хватаю диванную подушку и ору в неё изо всех сил. Вечером набираю Аньку. — Надеечка, миленькая, об одном только прошу, не рви все связи, хорошо? — сразу начинает причитать Аня. — Он точно уже другой, я клянусь. Мы с ним два года не разговаривали. Вся семья. Мама не поехала его в Японию провожать, и туда не ездила, когда он звал. Сказала «глаза бы мои тебя не видели». — Юля — это рыжая девушка на фото у него в ВК? — перебиваю я подругу. — Даа, — ошарашенно отвечает Аня. — Вроде бы все фотки он удалил, и она убрала свои тоже. — Ну, одна осталась почти в самом начале. — Надейка, у неё всё сейчас нормально, я видела, она меня не стала блокировать. Живёт в Питере, работает в клинике, преподаёт. Замуж вышла, родила девочку. Немножко старше моего Егорки. — Ань, я просто не могу себе представить, чтобы Максим таким был. Значит, в мире нет никого по-настоящему хорошего? Как же так? — Надеечка, ты ведь знаешь меня, как облупленную, да? Мы же столько лет вместе! Я бы никогда, я клянусь тебе, зуб даю, руку на отсечение, — никогда не стала бы толкать тебя к человеку, которому не доверяю. Я думаю, Максим себя специально на край света в Японию отправил, как в ссылку. Он ведь жил там совсем один, было время обо всём подумать. Когда в Россию вернулся, поехал первым делом к Юле. Не знаю, простила она его или нет, но они поговорили. Ему всю жизнь этот крест нести, Надь. К её родителям каяться ездил. Но они его на порог не пустили... В общем-то, поделом. Потом в Ёбург прилетел, прощения у мамы вымаливать. Не мог глаз на неё поднять. Он сильно изменился, Надейка. Полумёртвый какой-то стал. А когда тебя встретил, словно ожил. — Да, Ань, я понимаю. Но не могу ничего с собой сделать. — Надейка, всё будет хорошо, ты слышишь?! Главное, не отталкивай моего брата навсегда, очень тебя прошу. Да и Тиму тоже будет нелегко забыть профессора Лосяша, да? — вероломно упоминает сына подруга. — Ох Ань, режешь по живому, — говорю я. — Чёрт! Новая напасть же! Артём объявился. С порога заявил, что передумал разводиться. — Да ты что! — потрясённо орёт, но тут же осекается подруга. — Что ж ему не живётся спокойно, подлюке? А куда красу свою неземную дел? — Я не знаю, Анютка. Сказал, что съехала. У меня такой шум в голове стоял, даже не додумалась спросить. И она там столько всего наворотила, просто слов нет. Никогда б не подумала, что Артём настолько идиот. — Ой, это они быстро, милая. Ты ведь не собираешься его назад принимать? Так бы и дала кулаком по гладкой морде. — Ань, нет ничего на свете, что заставило бы меня его простить. — Ну вот и хорошо. И ещё раз, — пожалуйста, прошу тебя, не руби сплеча, не отталкивай Макса, ладно? Ради меня! — Анют, я сейчас никаких любовей не хочу. Друзьями были, друзьями и останемся. Мы прощаемся с подругой, и я решаю навсегда, на веки вечные завязать с любыми мужиками, пусть все идут к лешему! Тут, не к ночи будь помянут, объявляется Артём. Пишет сообщение: «Тимофей требует спеть ему песню Лосяша. Я перебрал весь плейлист со «Смешариками», но это не то». Всю ночь мне снится то ванная, полная воды, а в ней — стелющиеся рыжие пряди, то Ирина, смеющаяся мне в лицо.