– Вы очень хрупки. – Кайя осторожно коснулся пальцев губами. И я вспыхнула. От макушки до пят. От чертовых пальцев, которые вдруг задрожали, до ослабевших колен. Я взрослая. Совершеннолетняя. И далеко не девица. Я даже порно смотрела. А тут вдруг… надо взять себя в руки, но вряд ли выйдет. Щеки небось полыхают, что знамя социализма. И сердце засбоило. Мысли же в голову и вовсе неприличные полезли. Чтобы избавиться от них, я спросила: – Они ведь живые, да? Рисунки? Извивающаяся лента скользила по его запястью. И была холодной, а кожа Кайя горячей, куда более горячей, чем кожа нормального человека. Он позволил мне поймать татуировку, и та недовольно ужалила пальцы холодом. Живая. И злая. – Вам не больно? – Нет. – Кайя не убирал руку, и я была благодарна ему за это. А холод вдруг исчез. И тончайшие змеи устремились туда, где на его коже оставался след моего прикосновения. – Мне сложно сделать больно, Иза. Он так думает, потому что большой и сильный. Но я знаю, что и сильные люди способны испытывать боль. Татуировка меня признала. Она распадалась на созвездия чернильных пятен. И соединялась вновь, восстанавливая причудливый узор. – Вас не отталкивает? – Кайя сел на пол, скрестив ноги. И теперь мы были почти на одном с ним уровне, только я чуть выше. Но не настолько, чтобы разорвать прикосновение. – Нет. Странно, но… для чего она? – Ночная мурана способна расти не только в камень. Это такое… растение? Животное? И то, и другое вместе? – Я видела. – Где? – В храме. Там ее много. И она другая. Кайя вздохнул и произнес: – Урфин не дает себе труда думать о том, что творит. Леди не место в храме. Но там вы видели побеги, то, что снаружи. А внутри камня – корни. И под кожей? Вот эти змеи – корни не то растения, не то животного? А Кайя еще утверждает, что ему не больно?! – Я несу лишь малую часть. Первое время это и вправду мучительно, но после того как мурана приживается… если приживается, то боль уходит. – А если не приживается? – Тогда смерть. – И чего ради? – Теперь меня очень сложно убить. Поздравляю. Немного мучений, и плюс сто к броне. – Мурана слышит меня, а я – ее. Она берет у людей силу и отдает мне. И в итоге Кайя круче всех. Наверное, подковы взглядом гнет, а легким движением брови стены каменные ломает. Эх, мир вроде другой, а игрушки у мальчишек все те же. – Чем они темнее, тем лучше. Симбиоз. Хорошее слово. Ты – мне, я – тебе, и все в сумме счастливы или хотя бы живы. Вопрос лишь в том, чем Кайя платит за обретенную суперсилу. Счастливым он не выглядит, скорее уж безмерно уставшим. Ох, Изольда, ты дура. Кайя выглядит уставшим, потому что устал. Небось не первым классом добирался и даже не третьим, всю задницу об седло отбил. Ему охота не разговоры душевные разговаривать, а спать лечь. Только воспитание не позволяет от тебя избавиться. От меня то есть. – Наверное, поздно уже, – осторожно заметила я. Под кожей Кайя звучало эхо двойного пульса, но меня это больше не пугало, как и то, что черные ленты поползли вслед за моими пальцами, точно не желая расставаться. Я и сама не желала. Выбираться из теплого кокона медвежьей шкуры, касаться почти босой ногой – чулок не в счет – холодного пола, сталкивать с колен осоловелого кота… Я бы осталась в этой комнате и в этом кресле. Но вряд ли леди поступают подобным образом. – Где ваши туфли? – Кайя, не выпуская моей руки, поднялся. Ну вот, моя макушка ему и до подбородка не достает. – Туфли? Где-то там… на лестнице. Здесь недалеко. – Нельзя ходить босиком. Можно поранить ногу. Или простудиться. Ворчит он беззлобно, скорее уж забавно. Никого, кроме мамы и бабушки, не заботило, что я могу простудиться. А я, глупая, от заботы их отбивалась. Теперь еще и туфли потеряла. Но Кайя решил проблему по-своему – он просто поднял меня на руки. – Леди, от вас рыбой пахнет. – А от вас… от вас… дымом. Тем самым, осенним, который уходит в небо из куч прелой листвы, и еще соленым морским берегом. И крепким конским по́том, но запах не неприятен. Хлебом. Терпким крымским вином. Выжженной степью. Пылью. Старыми книгами. Чем-то кроме, что я не могу уловить. Мы спускаемся по лестнице, и я, считая ступеньки, думаю обо всех этих запахах, и о том, что под кожей Кайя живет растение, которое немного здесь и немного в храме, и о том, что глаза у него рыжие, не у растения, конечно. Мыслей так много, что я зеваю, уткнувшись носом в плечо. В моей комнате пусто, и камин почти погас. Сквозь приоткрытое окно тянет холодом. Огонь прячется от воздуха в черном жерле, и лишь старое полено отливает рубиновым цветом. Оно вот-вот рассыплется на угли, а те быстро погаснут. И к утру я немного замерзну. Кровать слишком велика для одного человека, но теперь я понимаю, под кого ее делали. – Спокойной ночи, Изольда. – Кайя поклонился. – Спокойной ночи… Кайя. Я впервые произнесла его имя вслух. Странное оно, совсем не мужское, но… мне кажется, что ему подходит. Дверь закрывается, и я подбегаю к ней, стою, прислушиваясь к шагам снаружи. Там очень тихо. – Не глупи, Изольда. – Я говорю с собой так строго, как могу. – Нет ничего более неблагоразумного, чем влюбляться в собственного мужа. В комнате полно теней. А Гленна куда-то исчезла. И девчонки-служанки, что прежде дремали у кровати на вечном посту во благо нашей светлости. Пускай. Я рада. Мне очень надо побыть одной. – Ты его знаешь всего полчаса! Ну час от силы! Глава 9 ПЕРЕМЕННЫЕ ЖИЗНИ Все хотят добра. Не отдавай его.{16} Наставление старого ростовщика юному, но, безусловно, талантливому племяннику