Леди Неудачница. – Могу я узнать герб вашего дома? – Сержант ждал, пока я вытру руки. А кровь забилась под ногти, теперь останется черной каймой. – Не знаю. – Лаашья грустить. Лаашья знать. Сестра убивать муж Лаашья. Она говорить – муж слабый. Нет детей. Другой брать. А Лаашья этот хотеть. Теперь все. Не знаю, к чему относилось это «теперь все» – к смерти супруга Лаашьи, который представился мне тихим подкаблучником, обожавшим воинственную женушку, носившим бусы из жемчуга, возможно, что и серьги? Он убирал, мыл посуду и в свободное время вязал носки на деревянных спицах. Или встречался с другими мужчинами, чтобы обсудить женщин. – А имя вашего отца? Или мужа? Сказать? Не поверят. Сочтут сумасшедшей. Соврать? А смысл… – Что ж, – Сержант оказался понимающим человеком, – будем считать, что вы сирота. Осталось спеть о сиротской горькой доле. – Оставайтесь столько, сколько хотите. Вы под моей защитой. Сиг, лично отвечаешь за то, чтобы леди никто не причинил вреда. – Ты не леди, – шепнул тот, когда Сержант отошел. – Знаешь почему? Потому что я выгляжу не как леди. И разговариваю иначе. И даже не знаю герба своего мужа. – Они все – твари. – У Сига нашелся собственный ответ. – Им плевать и на людей, и на лошадей, и вообще на всех. А ты Снежинку лечишь. Сержант ее очень любит. – Сильно. Лаашья так муж любить. Но Лаашья уметь жить один. Сержант не уметь. Мужчина. Глупый. Сердце слабый. Снежинка легла, положив голову на колени Сержанту, и тот, разбирая гриву на пряди, напевал ей что-то ласковое. Они нужны друг другу и, значит, будут вместе. А я? Я и в этом мире, получается, лишняя? Глава 12 ДОБРЫЕ НАМЕРЕНИЯ Поиск истины часто заканчивается поиском убежища! Высказывание неизвестного правдолюбца после неосторожных разоблачений Когда с тоскливым грохотом рухнула дверь, а на пороге появился Кайя с вопросом: «Где моя жена?» – Урфин первым делом подумал, что кошмары его становятся все более изобретательными. Следом пришло понимание, что жизнь он прожил в общем-то неплохую, насыщенную событиями, но по крайне неудачливому стечению обстоятельств – других объяснений визиту Кайя не имелось – короткую. Оставшиеся мгновения Урфин потратил на то, чтобы повернуть гудящую голову налево. Кровать была пуста. И справа тоже пуста. Свесившись с кровати – это едва не стоило содержимого желудка, – Урфин убедился, что, кроме пыли, под ней ничего нет. Да и вообще, судя по провалам в памяти, вчера он был способен лишь на то, чтобы дойти и красиво рухнуть на перину… и вроде бы шел не один… Кайя его провожал. А он провожал Кайя. И где-то у картинной галереи они устали провожаться и присели. Нашелся еще кувшинчик вина… и солнце всходило. Новый день – достойный повод. А потом кто-то добрый помог подняться и добрести до кровати. Кто? Мужчина. Точно мужчина. У женщины не хватило бы сил. – Что… п-происходит? – Урфин поднялся на четвереньки. Хвала Ушедшему, он был одет, пусть даже одежда изрядно помялась. И пятен сколько… вино белое… вино красное, терпкое, тифисское крепленое. Розовое тоже имеется. А вот это явно от масла. Но масло вчера вроде бы не пили. Кайя сдернул с постели за шиворот, как щенка, и легонько – ему так представлялось, что легонько, – встряхнул: – Очнись. Мне помощь нужна. Изольда пропала. Кормак сказал, что ты знаешь, где она. – Откуда? Старая скотина не упустила случая нагадить. Изольда пропала… Зачем? – Отпусти, – попросил Урфин. – И пусть принесут воды. Со льдом. И ведро. И лучше выйди, ладно? Хуже рвотных капель могла быть лишь двойная доза рвотных капель, разведенная в двух литрах воды. Урфин пил, пытаясь отрешиться от едкого тухловатого вкуса напитка. Хрустели на губах льдинки. И холод мешал средству сразу войти в кровь. Это дало несколько секунд, хватило, чтобы упасть в кресло, зажать меж колен ведро и сгорбиться над ним. В это мгновение Урфин ненавидел себя. И Кайя, который требовал выпить «за недолгую разлуку». И Изольду. Не могла исчезнуть попозже? Кормака… и весь растреклятый мир, не желающий отпустить Урфина. Рвало его долго, обстоятельно, и Урфин вяло подумал, что, возможно, это и не самый изящный способ самоубийства, зато определенно – весьма мучительный. Дурнота прошла, оставив дрожь в руках и коленях, взопревшую спину, но способную мыслить голову. Изольда исчезла? Куда, Ушедий, она могла исчезнуть? Тень от замка накрыла двор. Огромная, она еле вмещалась между высокими стенами и чернила камни. Лишь зубцы сохраняли яркий влажный блеск. По стене вышагивали часовые, чьи фигуры были далеки и трудно различимы. Известен всем мой господин, и смело я пою{24} О том, что он непобедим в застолье и в бою…[2] У Сига оказался приятный голос, куда приятнее, чем у дворцового менестреля. Да и репертуар отличался изрядно. Ярко горел костер. Промасленное крыло навеса скрывало от меня небо и поблекшее солнце. Повозки, поставленные углом друг к другу, служили вполне приличной защитой от ветра. Редкие капли дождя залетали в огонь и шипели, сгорая. Я сидела, прислонившись к горячему боку Снежинки. Нам двоим досталась кипа свежей соломы и потертое седло альтернативой табурету. Снежинка не протестовала. Она дотянулась губами до моей руки, и я вспомнила, что, наверное, рука пахнет яблоком. Но яблоко давно съедено. – Извини. Я же не знала, что встречу тебя. Она поняла и тихонько засмеялась в ответ. Над костром висел котел в черной броне копоти. В костре кипело варево, и Так, похожий на огромного тролля, колдовал над ним. Я не гордая, и место у огня – самое мое. Тем более что запах от котла шел изумительный. Правильно говорят, что голод – лучшая приправа. А я сегодняшний день приправила больше некуда. Все-таки диета – это не мое. Организм, чувствуя неминуемое приближение стройности, взывал о спасении. Струна порвалась, лишив историю финала, полагаю, весьма героического, в духе песни. – Чтоб тебе, – глубокомысленно произнес Сиг, засовывая раненый палец в рот. – Не выражайся. Сержант сидел на корточках у костра. Причем сидел давно. Уже час, наверное. Или два. Не меняя позы, не подавая признаков жизни. Железный человек. Интересно, его не Феликсом звать? – Да ну вас… Это не я выражаюсь. Это душа выражается. Мы вот тут… сидим… – Не выражаться Сигу было затруднительно. И в речи его время от времени возникали характерные паузы. – Сначала там сидели. Теперь вот тут… – Там – это где? – уточнила я. – Дингвалл. Чаячье крыло. Ни о чем не говорит. Вообще не мешало бы к географии мира интерес проявить. И к биологии. И вообще ко всему, что может пригодиться в новой моей жизни, если уж возвращение к старой не грозит.