Когда пес не пришел обедать, Невилл взял чашку с молоком и сунул ее в лаз под домом, где сидел пес. На следующее утро чашка опустела. Он хотел снова налить в нее молока, но сообразил, что пес тогда уже не вылезет из своего логова. Вновь поставил чашку на свое крыльцо и вознес молитву, чтобы у пса хватило сил дойти до нее. Он так нервничал, что даже не стал придираться к своей дурацкой молитве. Пес не пришел; Невилл снова пошел к тому дому. Стал вышагивать туда-сюда перед лазом, еле удержался от того, чтобы на все не плюнуть и не поставить перед ним чашку с молоком. Нет, так пес никогда уже не вылезет наружу. Вернувшись домой, Невилл провел ночь без сна. Утром пес опять не пришел. Невилл снова пошел к логову. Приложил ухо к дыре, но не услышал дыхания. Пес либо забился в дальний угол, либо… Невилл вернулся к себе и уселся на крыльце. Не завтракал, не обедал. Просто сидел. Ближе к вечеру хромающий пес вышел из просвета между домами, медленно переступая костлявыми ногами. Невилл заставил себя неподвижно сидеть, пока пес не дошел до еды. Потом он быстро протянул руку и сгреб пса. Тот немедленно попытался тяпнуть Невилла зубами, но Невилл обхватил его челюсти правой рукой и сжал. Поджарое, почти безволосое тельце собаки слабо корчилось в его руках, горлышко дрожало от трогательного испуганного поскуливания. – Все в порядке, – твердил Невилл. – Все в порядке, малыш. Он быстро отнес животное к себе в комнату и уложил на заранее приготовленную подстилку из одеял. Стоило отпустить псу челюсти, как тот укусил Невилла и, неистово царапаясь, рванулся к двери. Но человек успел преградить ему путь. Пес поскользнулся на гладком полу, потом все же приспособился передвигаться по этой поверхности и исчез под кроватью. Невилл встал на колени, заглянул под кровать. Увидел во мраке два горящих глаза-уголька, услышал прерывистое пыхтение. – Иди сюда, малыш, – жалобно взмолился он. – Я тебя не обижу. Ты болен. Тебя надо полечить. Пес словно прилип к полу. В конце концов Невилл со стоном встал и вышел, захлопнув за собой дверь. Взял чашки, наполнил их молоком и водой. Поставил их в спальне около собачьей подстилки. Немного постоял у собственной постели, слушая пыхтение пса. Его лицо страдальчески сморщилось. – О черт, – обронил он горестно, – почему ты мне не доверяешь? Он сидел за ужином, когда послышались ужасные стоны и завывания. С бьющимся сердцем Невилл выскочил из-за стола и пулей промчался через гостиную. Распахнул дверь спальни настежь и щелкнул выключателем. В углу у верстака пес пытался вырыть яму в полу. Душераздирающий вой сотрясал его тело – передние лапы отчаянно скребли по линолеуму, но когти беспомощно скользили по гладкой поверхности. – Малыш, все хорошо! – поторопился сказать Невилл. Пес, вздрогнув, попятился в угол. Его шерсть встала дыбом, желтовато-белые зубы скалились, горло сотрясал полубезумный рев. Внезапно Невилл понял, в чем дело. Наступила ночь, и перепуганное животное пыталось зарыться в землю и спрятаться. Невилл беспомощно стоял посреди спальни. Голова у него не работала. А пес тем временем выскользнул из угла и юркнул под верстак. Наконец у Невилла появилась идея. Он кинулся к своей кровати и стащил с нее одеяло. Вернувшись к верстаку, нагнулся и заглянул под него. Пес почти распластался по стене. Его тело содрогалось от неистового гортанного рычания. – Все хорошо, малыш, – проговорил Невилл. – Все хорошо. Пес отпрянул в сторону, когда Невилл затолкал одеяло под верстак. Невилл отошел к двери и немного постоял там, следя за псом через плечо. «Если б я мог хоть что-то сделать, – подумал он бессильно. – Но он даже не подпускает меня к себе. Ну что же, – решил он мрачно, – если пес вскорости мне не доверится, придется применить капельку хлороформа. Тогда я хотя бы смогу заняться им – перевяжу лапу, попробую как-нибудь его вылечить». Невилл вернулся на кухню, но ему кусок не лез в горло. В итоге он вывалил еду с тарелки в мусорный контейнер, а кофе вылил обратно в кофейник. В гостиной смешал себе коктейль и выпил. Но коктейль оказался каким-то выдохшимся, невкусным. Отодвинув бокал, Невилл угрюмо направился обратно в спальню. Пес зарылся в складки одеяла и лежал, по-прежнему дрожа, не прекращая выть. «Не стоит трогать его сейчас, – подумал Невилл, – слишком уж испуган». Невилл вернулся к кровати. Сел. Запустил руки в волосы, потом прикрыл ладонями лицо. «Вылечить его, вылечить», – думал он. Его рука, сжавшись в кулак, бессильно стукнула по матрасу. Резким движением он погасил свет и лег не раздеваясь. Затем, не вставая, сбросил с ног сандалеты и услышал, как они бухнулись на пол. Тишина. Он лежал, уставившись в потолок. «Почему я не встаю? – спрашивал он себя. – Почему я не пытаюсь хоть что-то предпринять?» Он повернулся на бок. «Нужно немного поспать». – Эти слова пришли сами собой. Но он знал, что не заснет. Он лежал во тьме, вслушиваясь в собачье поскуливание. «Умрет, умрет он, – не отпускала Невилла мысль, – а я ничего-ничего не могу сделать». В конце концов, не в силах выносить стоны, Невилл включил настольную лампу. Пройдя через комнату на одеревенелых ногах, он услышал, что пес вдруг забарахтался в одеяле, пытаясь выбраться. Но только сильнее запутался в складках и заверещал от ужаса. Невилл встал рядом с ним на колени и положил руки на собачье тельце. Он услышал придушенное рычание и глухое клацанье зубов – пес укусил его сквозь одеяло. – Ладно, – сказал Невилл. – Ну-ка прекрати. Пес вырывался из его рук. Пронзительный вой не прекращался, изможденное тело безудержно тряслось. Невилл крепко прижимал свои ладони к его телу, придавливая пса к полу, говорил ему тихо и ласково: – Теперь все в порядке, приятель, все в полном порядке. Никто тебя не обидит. Выше нос. Давай расслабься. Давай-ка, малыш. Выше нос. Успокойся. Ну-ну, успокойся. Вот так. Утихни. Никто тебя не обидит. Мы тебя выходим. Он говорил и говорил почти целый час, замолкая, только чтобы перевести дух. Его негромкое, гипнотизирующее бормотание было единственным звуком в тишине комнаты. И медленно, нерешительно дрожь, сотрясавшая собачье тельце, унялась. Неуверенная улыбка появилась на губах Невилла. Он все говорил и говорил: – Вот молодец. Выше нос. Мы тебя выходим. Скоро пес обмяк, утих под его сильными ладонями. Собачья спина вздымалась лишь от хриплых вздохов. Невилл начал гладить пса по голове, стал водить ладонью по его телу, лаская, успокаивая. – Хороший пес, – говорил он с нежностью. – Хо-ро-о-ший пес. Теперь я буду за тобой ухаживать. Никто тебя не обидит. Понимаешь, приятель? Конечно понимаешь. Умный. Ты мой пес, правда? Невилл осторожно уселся на холодном линолеуме, не переставая гладить собаку. – Ты хороший пес, хо-ро-о-ший. Он говорил спокойным голосом, отрешенно-тихо. Примерно спустя час он поднял пса с пола. Тот было забарахтался, заскулил, но Невилл снова заговорил с ним, и пес скоро успокоился. Невилл сел на свою кровать, уложив завернутого в одеяло пса себе на колени. И просидел так много часов, не отпуская беднягу, гладя его, лаская, не прекращая говорить. Пес, не шевелясь, лежал у него на коленях, дышал все ровнее и ровнее. Около одиннадцати вечера Невилл медленно развернул складки одеяла, выпростав голову пса. Тот поначалу съежился, увертываясь от руки Невилла и лязгая зубами. Но Невилл продолжал тихо уговаривать его, и через какое-то время рука человека легла на теплый загривок и пальцы стали ласково его почесывать. Невилл улыбнулся собаке. Его кадык дернулся. – Скоро тебе будет намного лучше, – прошептал он. – Очень скоро. Пес поднял на Невилла свои тусклые, больные глаза и, нерешительно высунув язык, неловко лизнул ладонь Невилла, оставив на ней мокрый след. Внутри у Невилла что-то оборвалось. Он молча сидел на постели, а по его щекам медленно стекали слезы. Через неделю пес умер. 14 Он не закатил пьяный дебош. Ничего подобного. Он обнаружил, что стал пить даже меньше, чем раньше. Что-то в нем изменилось. Задумавшись над этой загадкой, Невилл пришел к выводу, что последний запой швырнул его на самое дно, в глубочайшую пучину безнадежного отчаяния. Теперь ниже падать уже некуда – разве что начать зарываться в дно, – и куда бы он ни шел, путь лежит вверх. После первых нескольких недель, прошедших под знаком горячей надежды на дружбу с собакой, ему медленно открылось, что горячая надежда – не выход и выходом вообще не может быть. От мира монотонных кошмаров не спасешься дерзкими мечтами. К кошмарам он привык. «Но монотонность еще хуже, чем кошмары», – наконец-то осознал он. И стоило это понять, как снизошла какая-то тихая умиротворенность, ощущение, что он мысленно выложил все карты на стол, рассмотрел одну за другой и сам себе выбрал взятку. Хоронить пса оказалось не так мучительно, как он ожидал. В каком-то смысле это были похороны банальных надежд и телячьих восторгов. С этого дня он научился смиряться с тем, что его мир превратился в темницу, и больше не искал успокоения в припадках безрассудной храбрости, не бился до крови головой о стены. И, простившись с гордыней, Роберт Невилл взялся за дело. Это произошло почти год назад, спустя несколько дней после того, как он второй, и последний, раз похоронил прах Вирджинии.