— Да разве ж так пугают, — ругается на вдовицу. — Прости, Зосим, сама не своя, — качает головой Анна, к подруге подходя. — Улюшка, — зовёт, а та как в бреду. — Луша где? — глаза мутные, будто и впрямь сознанье вот-вот потеряет. — Дома-дома, — машет Анна, и не знает, что Ульяну от правды Фёклиной спасла. Бежит домой Фёкла, поспешает. Не верит вдовке, наврала всё ж. Хотела её напугать. Вышло. Вот сейчас как глянет, что дома хорошо всё, вот она ей задаст! Принеслась, чуть Богу душу не отдала. Отдышаться не может. Сидит на конике муж смурной, голову руками обхватил. Никак правда⁈ — Лушка где? — трясёт его за плечо, а сама рыдать принимается. — Дочка моя где? — текут слёзы по лицу бабьему, пока душа дочку оплакивает, а сама мужа за рубаху трепет. — А ну цыц! — вскочил Касьян. Возвышается над женой, грозно смотрит. — Налетела, как собака бешеная. Без тебя тошно. — Ты семью сгубил! — рыдает Фёкла. — Была я жалостливая, да не зря говорят: муж и жена — одна сатана. Чёрной моя душа стала, наказал Бог, забрал дочку, — а сама кулаками мужа мутузит. Супротив слова сказать не могла, а теперь руку на него поднимает. — Да не гневи! — рычит Касьян, отталкивая бабу свою, головой куда-то кивая. — Живая, за дохтуром послал. Глава 15 Глава 15 Лежит Лушка, как в бреду, над ней мужик колдует. — Ну чаво? — не унимается Фёкла. — Да я ж за скотиной ходить привыкший, — разводит руками Савелий. — Ну с виду живая, — жмёт плечами. — Пальцев скока? — показывает Лушке грязную руки с нестриженными ногтями. — Без тебя вижу, что живая, — отталкивает его Фёкла. — Луша, доченька, слышишь мамку? Смотрит девчонка, будто и впрямь никого не видит али не хочет. — Сделай уж чего-нибудь, — прикрикивает на Савелия Фёкла. — Чай не корова телится, — заявляет на то гость. — Ежели б по энтому поводу, я с радостью, а по людям не знаю. — Уляяяя, — хрипит Лушка. — Кого кличет? — подаёт голос Касьян. — Не пойму, — качает Фёкла головой, ближе к дочке наклоняясь. — Уляяяя, — опять хрипит Лукерья. — Сестру зовёт, — поворачивается к остальным Фёкла, а Ульяна уж и сама на пороге. Как отошла немного, бежать собралась. — Не пущу! — удерживает Зосим. — Мне жена! — Сестра моя там, — рыдает Ульяна. — Не помочь уже! Потом сходим, помянем. — Нет, не верю, — качает головой Ульяна. Лицо раскраснелось, слёзы глаза застилают. Рвётся с постели, не удержать. — Да что такое, — ревёт Зосим. — Одевайся, Бог с тобой, сам отвезу. К ним больше одну не пущу! Девку свою загубили, да и тебя неровен час. Выскочил Зосим на улицу, а Ульяна никак успокоиться не может. — Водицы испей, — протягивает Анна ковшик деревянный. Дрожат руки девичьи, бьётся ковшик о зубы. Сделала пару глотков, всхлипывает, отдаёт обратно вдовице. — Ты прости меня, дуру такую, что влетела, как оголтелая, — жалеет Анна, за руки подругу держа. — Такие вести хоть как получай — никогда готовым не будешь, — поднялась на ноги Ульяна, глазами выискивая шубку. — Хошь, с тобой поеду? — заглядывает Анна в глаза, и понимает Ульяна, чего ей стоило, чтоб предложить этакое. Знает, как в доме том её порочат, как не любят, а ради подруги через себя переступить готова. — Уж то хорошо, что муж со мной будет. А ты домой иди, как Петруша вернётся, и ему всё расскажи, — бросилась Ульяна к Аннушке на грудь, прижимает, болит душа за сестру свою, а вдовица по голове гладит. Шмыгнула носом Ульяна, чует, будто за подол кто тянет. Агафья её тож успокоить пришла. Жмётся к тётке доброй, от которой хорошее токмо и видала, а чего плачет — не поймёт. — Долго ждать? — в дверях Рябой стоит, брови насупил. — Иду, Зосим, — отстраняется Ульяна от вдовицы, слёзы со щеки смахивает и к мужу ступает. Встретилась глазами, а тот и сам, как собака битая. Видно, жалко ему Лушку. Сели в телегу, хоть Ульяна пешком норовила добежать, да поехали. А как завидела дом родительский, не смогла утерпеть, соскочила и бросилась, слыша, как муж сплюнул от негодованья. Взлетела на ступени, дверь распахнула и замерла. Высматривает сестру, а пред ней спина отцовская маячит. Обернулись все на гостью, молчанье повисло. — Луша, — дрожит голос Ульяны. — Тебя зовёт, — не глядит отец на дочку, выходит на двор. Душегубом теперь кликать станут, что родную дочь не жалел. А ежели каждая будет в петлю прыгать, коли чего не по нраву? Что ж выходит, нынче родительское слово не значит ничего? В его времена только попробуй ослушаться! А теперь не подступиться к Лушке, придётся Трофиму ехать отказ давать. Глянул Касьян на двор свой. Хорошо бы и тёлочку, и овечек. Только загубила девка радость на корню. — Делю твою скорбь, — явился во двор Зосим, телегу у ворот оставив. Шапку снял, в руках мнёт. Горе оно всех примиряет. И Касьяна жалко, отец всё ж. — Ты кого это, чёрт, хоронишь? — разозлился Касьян, рот кривя. Смутился Зосим, не поймёт, чего не так. — Дочка у тебя удавилась, Лушка, — отвечает. — Это кто ж напраслину такую по деревне возводит? Не по себе стало Рябому, будто намерено пришёл живого человека хоронить. Обманула вдовица? Сузил глаза, взгляд отвёл, кулаки сжал. Что ж делает, негодница. У него сердце болеть стало, а об Ульяне и говорить не надобно. Неужто хочет извести их вдовка да без ребетёнка оставить? Не поглядит Зосим, что дочка у ней, с позором выгонит, как домой вернётся. Бросил взгляд на крыльцо, пущай Ульяна тут побудет, а он сам с Анной разберётся. Не то встанет жена защитой, будет прощения вымаливать грешнице. Ничего не ответил Рябой Касьяну, выскочил за ворота, сел в телегу, да как лошадь стеганёт. Заржала кобылка, не ожидала злости такой, только делать нечего — тронулась, разворачивая сани, повезла домой хозяина. — Никак наша лошадь, — прислушалась к ржанию Ульяна. Сидит у лавки, на которой сестра лежит, за руку её держит, поглаживает да слова добрые говорит. — Ваша, — подтверждает Савелий, глядя в окно. — Зосим уехал. Вскинула Ульяна брови. Как мог муж оставить её одну? Никак случилось чего недоброго. И снова сердце, которое только-только успокаиваться стало, забилось в тревоге. Но не может она вскочить и сестру бросить, вцепилась та руками в неё, отпустить боится. — Забери, — шипит. — Не могу с ними. А глаза страшенные, губы сухие, треснула одна, кровит. И голоса больше звонкого нет, будто старуха хрипит. — С мужем поговорить надобно, — глядит Ульяна в глаза сестринские. — Не одна живу, Луша. Добрый Зосим, решим чего-нибудь. — Да ты кто такая? — не выдержала Фёкла, подходя к дочке. Руки на поясе, лицо гневом пышет. — Мои дети, — в грудь себя бьёт. — Я всех вырастила. Никуда Лушка не пойдёт, тут ей место! И понимает Ульяна, что не станет больше Зосим родных её тянуть, токмо надобно за сестру быть покойной. — Нет у меня права детей твоих забирать, то ты верно говоришь, только и у вас нет права нас за скот держать! Будто не люди мы, а товар в лавке! — смотрит в лицо матери, взгляд её выдерживая. — Пойду я, — вздыхает Савелий, не желая на брань бабью глядеть. — Ты скажи лучше, как случилось с ней такое? — не отставала Ульяна. Вернулся Касьян в дом, как вести себя не знает, что делать надобно. — У него спроси, — тычет в мужа Фёкла. — Я ж с тобой была, уходила — Лушка у окна вышивку делала. — Я пред тобой отчитываться не стану, — зарычал Касьян, грозно на дочку смотря. — Сама она в петлю полезла! Коли не я, — ткнул себя в грудь, — не было б её на белом свете! Второй раз уж жизнь подарил! — Подневолить хотел, за Мирона-дурочка выдать, — шепнула Лушка сестре. — Замуж⁈ — ахнула Ульяна. — Бога-то побойся! — покачала головой. — Да нашёл ещё кого! Неужто вы детей своих не любите? Всех готовы на закланье отдать. Чего ж пообещали тебе, отец?