– Они нашли твои акварели из всех домов, где были убиты дети. Из других домов он брал то, что хотя бы отдаленно напоминало живопись, – проговорила она, медленно проходя в глубь помещения. – А еще сотни, сотни, сотни рисунков. Я никогда не заходила в его кабинет. Ох, если бы я сделала это раньше! София была бы жива. – Ты не виновата, – с трудом проглотив комок в горле, пробормотал Сэм. – Виноват только один человек. И он уже ответил за все. – Я пришла сказать, что не могу больше оставаться в Треверберге. Меня здесь ненавидят. Тычут пальцами и смеются. Обвиняют во всех смертях, – Кристианна выдала это на одном дыхании. Увидев коньяк, она подошла к столу, налила себе несколько глотков и выпила. Задержала дыхание, поднеся рукав ко рту, посмотрела на Муна увлажнившимися глазами. – Я не могу здесь находиться. И не смогу с тобой работать. – Ладно. – Я продолжу продавать твои картины в Европе и США, но здесь, в Треверберге, тебе придется найти другого помощника. Прости. – Я понимаю, – бесцветно проговорил Сэм. – Я все понимаю. – Ты женишься? Он кивнул. Забрал у нее бутылку, рокс, налил себе порцию, выпил, чертыхнулся, налил еще, выпил и посмотрел на нее. – Женюсь. – Значит, ты не будешь один, – тепло улыбнулась молодая женщина. Сэм упал на диван, не сводя с нее глаз. – Это важно, – наконец сказал он, продираясь сквозь навалившееся опьянение. – Никто не должен быть один в момент, когда он только что похоронил дочь, зверски убитую мужем его любовницы. Он рассмеялся чужим, отчаянным и злым смехом. – Убитую мужем его любовницы, – повторил он, глядя на побледневшую Кристианну. – Это так смешно, боже. Крис, о нас должны написать книгу. Обязательно! Мрачную и трагичную историю про двух идиотов, которые так хотели друг друга, что забыли про весь остальной мир, и каждый понес свое наказание. Ты – изгнание, а я – потерю вдохновения, музы, моего… черт, я даже слово «ангел» использовать не могу. Он отвернулся, чтобы скрыть блеснувшие слезы. – Мне очень жаль, – проговорила Кристианна, не решаясь приблизиться. – Мне очень жаль. Сэм не ответил. Женщина выпила еще коньяка, вернула бутылку на стол, провела ладонью по волосам, расчесывая их, оглядела мастерскую, в которой провела столько счастливых и не очень моментов, посмотрела на мужчину, которого страстно любила, и пошла к двери. Сэм знал, что видит ее в последний раз. Она не будет работать с ним, не станет продавать его картины, она просто уедет. Поменяет имя, жизнь, историю, уедет из этого чертового города для того, чтобы попробовать заново обрести себя там, где ее никто не знает. Он ненавидел ее в этот момент. Ненавидел и завидовал ей. Завидовал черной завистью, потому что он не мог так поступить. Ему не хватило бы духу так поступить. Он женится. Он возьмет паузу в творчестве, благо строительная фирма приносила достаточно денег, он восстановится. А потом, может быть, он возьмет в руки кисть и создаст самый прекрасный, светлый, волшебный портрет дочери. Она будет в розовом платье с белыми цветами в руке, за ней будут пастись единороги, а на деревьях расцветут нежнейшие цветы. И картина эта будет единственной в своем роде: ни до, ни после он не возьмется за столь воздушный сюжет. Он нарисует Софию, сохранит ее и наконец сможет это пережить. Когда-нибудь. 20. Аксель Грин 14 июля 2001 года, 12:31 Аксель Грин, сжав зубы, стоял около кофейного аппарата. Он закончил отчет по делу Рафаэля, осталось только распечатать и отнести шефу, но перед этим детектив решил сделать кофе и теперь ждал, пока порядком изношенный аппарат отзовется на команду. Перед внутренним взором все еще пробегали события этого года. С того самого момента, как в апреле он отправился на вызов и открыл портал в ад. Детские смерти, тяжелые потери, разочарования в себе, мире и людях. После пережитого ему осталась только боль. Аппарат вздрогнул, крякнул и наконец начал наполнять бумажный стаканчик ароматным напитком. Темно-синие, сейчас почти стальные глаза детектива следили за неровной струей, хватаясь за нее как за возможность закрепиться в этом мире. Он хотел уснуть. А потом найти чудесное средство, которое бы навсегда заблокировало Энн в самых мрачных уголках его памяти. Пусть она приходит к нему в кошмарах. Сладких и жутких эротических снах, пусть он снова видит ее безжизненное тело и тело ее жертвы, пусть снова делает выбор. Но во сне. Во сне, а не каждое мгновение наяву. Ковыряться в ее прошлом было отвратительно больно, но Грин не мог сложить с себя полномочия. Он не мог проявить слабость. Он должен был довести свою работу до конца. Детектив взял стаканчик и вернулся в кабинет, на ходу делая мелкие глотки. Горьковатый напиток обжигал горло. И физическая боль приятно вытесняла душевную. Аксель аккуратно закрыл за собой дверь, кивнул Карлину, который ждал его, развалившись на одном из многочисленных стульев, и сел за стол. Пробудил компьютер и посмотрел на документ, над которым трудился последние дни. Они восстановили жизнь брата и сестры с момента, как их отпустили из детского дома. Эдола несколько лет работала санитаркой в перинатальном отделении Госпиталя имени Люси Тревер. В это же время развернулось дело Душителя, которое никто не мог связать с Эдолой в первую очередь потому, что искали мужчину. Она убивала в выходные (работала два через два, иногда менялась), не оставляла улик. Грину удалось найти характеристику юной Эдолы от непосредственного руководителя в госпитале, и написанное его не удивило: мисс Мирдол представлялась как образец благочестия, грусти и нежности, который благодаря личной трагедии смог вознестись над простыми проблемами, откинуть собственную боль и оказывать неподражаемую помощь брошенным и больным детям. Она исчезла через три месяца после последнего убийства в Треверберге в 1995 году. К сожалению, архивы детского дома не сохранились, три года назад там произошел страшный пожар, который уничтожил все личные дела сирот за всю историю, и глубже заглянуть Эдоле в душу не вышло. Выписка из психиатрической клиники, где она проходила лечение после смерти дочери, не говорила ни о чем, кроме глубокой депрессии и неуточненной шизофрении, которую особо не исследовали, списав все на стресс. Читая эти записи, Аксель подумал о том, что, будь врачи чуточку внимательнее, всего этого можно было бы избежать. Энн Лирна появилась в Треверберге без шлейфа прошлого. Документы оформила официально, получила вид на жительство, открыв кофейню. По подтвержденной фальшивыми, но весьма качественно сделанными бумагами легенде она получила наследство в Чехии, продала квартиру там и купила в Треверберге. Кофейня – не ахти какой бизнес, и внимания молодая бариста к себе не привлекла. С ее братом все было интереснее. Он окончил Венскую академию художеств. Затем – Венский институт психоанализа, где познакомился с Аделией Ковальской, которая проходила там переподготовку. Они поженились, прожили вместе два года и развелись. Аделия вернулась в Варшаву, Александр остался в Вене. В 1990 году он пропал, чтобы появиться в Треверберге под именем Алексона Магдера весной 1994-го. Допрос Ковальской показал, что она также не раскусила своего мужа, но «он ее пугал». Факт их брака следственную группу удивил. А Ковальская попала в незавидное положение, которое заставило ее быстро свернуть деятельность в Треверберге. Доказать ее причастность к убийствам или хотя бы то, что она что-то знала, не представлялось возможным, но молва все решила за следствие. Несколько десятков человек даже вышли к бизнес-центру, протестуя против женщины, связавшей свою жизнь с маньяком. Аксель отпустил ее в Варшаву, но попросил польских коллег последить за ее дальнейшими действиями. Меган, дочь Аделии, пришла в себя. Об инциденте у лесного озера она ничего не помнила. Возможно, память вернется всполохами ночных кошмаров, но тут уж мать-психиатр поможет. По меньшей мере тем, что вовремя обратится за помощью, а не станет тянуть. Кристианна Магдер уехала из города. Грин подозревал, что она, как все в этом дебильном деле, сменит имя и затаится где-нибудь в глубинке, чтобы переждать волнения и ненависть жителей Треверберга. Александр Мерт вышел из больницы, но попал туда снова, узнав о том, что дела раскрыты. И о том, кто скрывался за личностью маньяка, – они с Алексоном дружили. – Я думаю, что нужно воспользоваться предложением шефа и отправиться в отпуск, – нарушил тишину Карлин, заметив, что Грин отвлекся от чтения готового отчета и снова погрузился в черную меланхолию. – Как ты считаешь, может быть, нам рвануть на Гавайи? Они вернулись в управление сразу же, как получили разрешение доктора Тайлер. Изучили нарытую Трессом с командой и Логаном информацию, проверили все улики, все данные из архивов. Карлин составил психологический портрет Рафаэля, Грин раскрыл последовательность событий. Отчет получился замечательным. Жаль, что написан он детской кровью и слезами взрослых мужчин. – Мне больше по душе Мальдивы, но я не против отдохнуть. На полную катушку. Только сдам этот дебильный рапорт. Надеюсь, Старсгард не потребует его переделать. Карлин посмотрел на стену, с которой уже сняли все фото, нити и карты. Им действительно следует отдохнуть. Взять две, а то и три недели. Или даже целый месяц. Не думать о том, что остается в прохладном и недружелюбном Тревреберге, не искать ответы на вопросы, на которые их найти нельзя, не проклинать себя за ошибки и невнимательность. Аксель пустил документ на печать. Ему и команде удалось раскрыть два громких дела за несколько месяцев. И это расследование перевернуло душу. И как водится, в кризисной ситуации он все чаще обращал свои мысли в те годы, когда ему не приходилось решать моральных дилемм. Он просто служил. Он вспоминал тайные миссии, охоту на опасных и странных людей, которых впору назвать «тварями», но никак не людьми. Он был счастлив находиться в закрытом засекреченном подразделении, которое состояло из ученых и первоклассных военных. Где он постепенно менялся, раскрывая себя и мир. Где не нужно было искать ответы на философские вопросы. Просто была цель. Миссия. Надежные плечи сослуживцев рядом. Отличный командир. Аксель вспоминал, что чувствовал тогда, и ловил себя на осознании, что хотел бы вернуться. Вернуться хотя бы на год, чтобы вычистить мысли и душу. Если Клиффорд, руководитель закрытой группы, его примет. Акселя комиссовали по ранению, а ущербные в элитный спецназ не возвращались. Он не помнил, что случилось, сказали, что врачи вытащили его буквально с того света. Но после окончания расследования прошлое проступило в сознании, и ему не нравились те образы, которые полезли в душу, как черти из табакерок. Грин бросил на Карлина мутный взгляд и заглянул в ящик стола. В кожаной визитнице лежало несколько десятков карточек важных людей со всего мира. Он достал нужную и посмотрел на выцветшую бумагу. Прошло столько лет. Актуальны ли контакты? – Я подожду тебя в кафетерии, – неожиданно выдал Карлин. Аксель кивнул. Когда за другом закрылась дверь, он протянул руку к сотовому и набрал знакомый номер. Палец задрожал и замер, но опустился, так и не нажав на заветную кнопку. Детектив отложил аппарат, не выключая его, опер лоб на руки и уставился на экран. Мгновение назад он был готов умолять командира забрать его к себе, а сейчас будто проснулся. Выход ли это? Нет. Со своими демонами он должен разобраться сам. Без попытки убежать. С ним никто не заговаривал об Энн, никто не вмешивался в его дела, никто не пытался пробраться в душу. С Карлином они заключили молчаливый договор о ненападении, а остальным хватило лишь взгляда, чтобы понять – это не тот разговор, который стоит начинать с детективом. Старсгард представил следственную группу к награде. О них писали газеты. У него брали интервью, хотя Аксель не помнил в деталях, с кем и о чем говорил. Фото Энн долго не сходило с передовиц. Пришлось поставить охрану в госпиталь. А потом и вовсе перевести ее в наглухо засекреченное крыло коматозников, где даже персонал не знал настоящего имени больного. Жизнь шла своим чередом. Только он остановился. Остановился, опустил плечи и закрыл глаза. Вдох. Выдох. Шаг. Ему еще предстоит научиться существовать в новой реальности. Аксель взял чистый лист А4 и ручку. В три строчки написал заявление на отпуск без содержания с открытой датой, подхватил распечатанный отчет и выскочил из кабинета. Он закончил дело. Не поймал, конечно, но обнаружил убийц. Обезопасил город. И потерял всех, кто ему был дорог. Он заслужил небольшой отдых. Или большой. Просто чертов отдых, за которым ничего не следует. Который ни к чему не обязывает. Старсгард подпишет. А когда он вернется, все будет как прежде. Все будет как прежде. Эпилог Госпиталь имени Люси Тревер Монитор с показателями тускло горел в темной палате с плотно задернутыми шторами. Ру Виль, ординатор, заметила, что пациентка реагирует на яркий свет. Сердце заходилось в тахикардии. Стоило скрыть солнце, сердечный ритм успокаивался. Ру даже позвала коллег-врачей, но те лишь высмеяли ее. Коматозники не могут реагировать на внешние раздражители только ритмом. Должен включаться мозг – а он не включался. Все тесты проходили бессмысленно и без результата. Ру злилась. Она перспективный врач! Она почти закончила обучение. И вместо того чтобы работать с действительно интересными случаями, она следит за коматозниками в Госпитале имени Люси Тревер. Она гадала, чем так разозлила заведующего отделением, но не могла придумать ничего стоящего. Будущему доктору Виль оставалось лишь прилежно выполнять свою работу. Гонять нянечек и снимать показатели мониторов. Но в этой палате номер сто семьдесят три, где в полном одиночестве и тишине лежала молодая женщина, шторы не открывались никогда. Что-то подсказывало Ру – ее нужно оставить во тьме. Даже если ее самой здесь нет и город зря тратит ресурсы на поддержание жизни в ее теле, ей явно спокойнее во тьме. Ру подошла к постели. Записала показания монитора в карточку. С грустью отметила, что ничего не изменилось, и вгляделась в бледное лицо. Аппарат искусственной вентиляции легких работал на минималках, но без него пациентка дышать не могла. Ординатор не знала ее имени – в госпитале существовали строгие правила, связанные с конфиденциальностью. Все карты были пронумерованы, к каждому пациенту прилагался штрихкод. Настоящих имен некоторых больных не знал никто, даже ведущие хирурги. Может, эта женщина – преступник. Или кто-то очень известный. Или в ее страховке прописаны условия полной конфиденциальности. Ру удивилась, когда узнала, что в Треверберге запустилась программа конфиденциальности медицинских услуг. Она не понимала, зачем это. Но, глядя на жутко бледную и худую, но красивую женщину, думала о том, что отсутствие имени и других данных помогало относиться к ней без эмоций. Она даже придумала спящей красавице особенную историю. Из тех, которые ты обязательно будешь читать своей дочери. Сказку про спящую царевну, которая ждет принца. Ординатор вышла из палаты и аккуратно закрыла за собой стеклянную дверь. Тьма сгустилась. Цифры на мониторе стали ярче. Тишину нарушало только его жужжание, редкие щелчки и шум ИВЛ. Молодая женщина парила между жизнью и смертью, пребывая в удивительных мирах. У каждого был свой путь к реальности, и кто-то его так и не находил. Темно-рыжие волосы резко контрастировали с белоснежной подушкой. При таком освещении они казались черными. Грудь монотонно поднималась и опускалась, послушная машине. Говорят, после длительного нахождения на ИВЛ легкие травмируются так, что человек практически не может дышать самостоятельно, даже если случится чудо и он придет в себя. Ему нужен будет кислород и длительное восстановление. Аппарат пискнул. Пульс пациентки подскочил. Но только очень внимательный взгляд заметил бы, как шевельнулся палец, на конце которого висел пульсометр. У каждого свой путь к реальности. * * * notes Примечания 1