Когда Копытову-младшему стало известно о том, что на территории их бывшей заимки обнаружен истлевший труп, он равнодушно заметил: — Это, наверное, работа еще моего деда или прадеда, а может, и кого другого. Вся наша деревня в прошлом промышляла этим. За золотишко могли любому горло перерезать. Рылов никак не мог понять психологию Алексея. Замкнутость и хитрость были присущи ему так же, как и его отцу. В то же время прокурор интуитивно чувствовал, что сын чем-то отличается от отца. Иногда он позволял себе осуждающие высказывания, наподобие этого, но сразу же замыкался, и ни одна мысль не отражалась на его неулыбчивом лице и в равнодушном взгляде. Рылову казалось, что Алексея что-то гнетет, гложет его душу изнутри, но наружу не прорывается: не позволяет копытовская угрюмая натура. Однажды в минуту откровенности Алексей заявил прокурору и Чернову: — Николая вы все равно не найдете. В его интонации Рылов уловил слабый оттенок тоски. А может быть, ему это просто показалось. — Что же он, уехал за границу? — Может, и за границу. — Алексей повторил эти слова как бы машинально и опять ушел в себя. О том, чтобы при таких обстоятельствах направлять дело в суд, не могло быть и речи. Отсутствие трупа Петренко делало позицию обвинения шаткой и уязвимой. Не укрепляли ее и несколько сотен ответов из разных уголков страны, свидетельствующих о том, что Николай Павлович Петренко нигде проживающим не значится. Рылов понимал, что стоит в суде возникнуть даже такому абсурдному вопросу, не сменил ли Петренко фамилию, как это уже породит сомнение в его гибели. И хотя в деле было достаточно данных, говорящих о том, что у Петренко не было никаких оснований менять фамилию и исчезать из поля зрения близких людей, эти данные не могли бы устранить сомнение в его гибели. А всякое сомнение, по уголовному праву, толкуется в пользу обвиняемого. И Рылов, и Чернов с нетерпением ждали заключения из Москвы, куда были направлены обнаруженный на пепелище заимки череп и фотография Петренко. Обнадеживало то, что областная биологическая экспертиза, сославшись на специфические условия, в которых находился труп (сухая песчаная почва, пепел), не дала категорического заключения о времени гибели этого человека. Наконец долгожданный пакет из Москвы пришел. Рылов был в отъезде, и Чернов первый ознакомился с документами. Едва взглянув на фотографию лица, восстановленного по черепу, Федор понял, что их надежды рухнули. На фотографии был изображен мужчина с сильно выступающими подбородком и лбом, так что создавалось впечатление, будто остальные части лица, в том числе и нос, находятся где-то в глубине между ними. Особенно хорошо это было заметно на фотографии в профиль. Заключение было категорическим, из него вытекало, что найдены останки не Петренко, а кого-то другого. Тщательное биологическое исследование показало, что костяк пролежал в земле несколько десятков лет. И вот Федор опять в Копытове. «Николая вы все равно не найдете», — временами звучал у него в ушах голос Копытова-младшего. «Найдем, наверняка найдем», — мысленно возражал ему Чернов. Но как найти? В селе не было ни одного человека, с которым бы он не беседовал, в окрестностях — ни одной тропинки, по которой бы он не прошел в поисках хоть каких-либо следов загадочного происшествия. «А все ли я сделал для того, чтобы найти эти следы?» — думал Федор. Неожиданно ему пришла в голову простая мысль: «Я еще ни разу не говорил с местными мальчишками, а ведь это вездесущий народ». Эта мысль заставила Федора заторопиться в сельскую школу. Было как раз первое сентября — открытие учебного года. Вскоре он уже стоял во дворе начальной сельской школы, в веселом, говорливом царстве. Шла большая перемена. Дядю следователя здесь знали все мальчишки, знали они и то, что он арестовал бородатого злого старика Копытова. Многие помнили Петренко: «Этот дядя с Чукотки, у него всегда были конфеты». Но куда он делся, никто не мог сказать. — Кто видел этого дядю последним? — спросил Федор. Начались рассказы, но все было не то. Прощаясь, Чернов пообещал прийти на другой день, надеясь, что за это время кто-нибудь из ребят вспомнит что-то важное. Но уже вечером к нему пришла Мария Добровольская, ведя за руку мальчика лет десяти. По ее взволнованному лицу Федор понял: есть новые сведения. — Вам необходимо побеседовать с Васей Снегиревым, — сказала девушка. Вася Снегирев был рыженьким стеснительным мальчуганом в застиранной рубашке и залатанных штанишках. Перед Черновым он терялся и прятал за спину руки в чернильных пятнах. Да, он помнит дядю Николая. Он видел его в последний раз вместе с Копытовыми около черемухового куста, когда дядя Николай уезжал из их села. С ними была лошадь с телегой. — А где этот черемуховый куст? — Здесь в окрестностях есть только один черемуховый куст, — вмешалась в разговор Мария, — он находится километрах в трех от села. Вася подтвердил: да, именно около этого черемухового куста, который известен всем ребятишкам, он и видел Копытовых и Петренко. Это было давно. Однажды ранним утром Вася и его старший братишка, который сейчас учится в Седове, в школе-интернате, подбирали на колхозном току зернышки — остатки после окончания молотьбы и вывоза урожая. Сначала мальчики услышали скрип телеги, а затем увидели выплывшую из утреннего тумана голову сердитого старика Копытова. Они спрятались и тайком наблюдали, как лошадь с телегой и старик Копытов снова скрылись в тумане. Вслед за телегой перед ними прошли и также скрылись в тумане Алексей Копытов и Николай Петренко. — Куда они направлялись? — В лес, в ту сторону, где живет бурятка Алена. — Какая Алена? В беседу опять вступила Добровольская и стала объяснять. Недалеко от Якутского тракта стоит избушка одинокой старой бурятки, которая занимается охотой. Избушка расположена рядом с зимником, соединяющим Копытово с Якутским трактом напрямую. Однако этой дорогой пользуются обычно зимой. Летом и осенью по ней не ездят: можно утонуть в болоте. Чернов моментально вспомнил показания Копытовых. Они оба подробно рассказывали, как остановили лошадь на мосту через Канцыгайку, а сами посидели на берегу, попили холодной речной воды и двинулись дальше. Сопоставив эти показания и новые данные, Федор без труда понял, что Николая Петренко они провожали не по летнику, как сами описывали, а по зимнику. Теперь нужно было проверить и подтвердить данные, полученные от Васи Снегирева. Как выяснилось, его братишка Коля тоже хорошо запомнил тот случай. Их мать рассказала, что в Копытово ее с двумя ребятишками забросила нелегкая послевоенная судьба. Она стала работать в колхозе, а дети, часто голодая и пытаясь раздобыть что-нибудь съестное, нередко после уборки урожая бродили по окрестностям и кайсырили, то есть собирали оставшиеся на полях колоски, картофель, брюкву или зерна на токах — все это они приносили домой, помогая матери кормить семью. В тайгу повестку не пошлешь, и Чернов решил посетить бурятку Алену. Несколько раз он побывал около небольшой избушки, но никого не застал: Алена промышляла. Наконец ему посчастливилось. Еще издали он уловил запах дыма и услышал повизгивание собак: Алена была дома. У костра стояла низкорослая подвижная старушка лет семидесяти с узким разрезом живых приветливых глаз и с трубкой в зубах. — Здравствуй, гостем будешь! — она первой поприветствовала Чернова. — Вот и мясо готово. От костра распространялся ароматный мясной дух. Федор уселся на бревно рядом с Аленой, вытащил кисет и подал его старой бурятке. Она стала сосредоточенно набивать трубку, затем нагнулась над костром и прямо руками выхватила из огня небольшой, светящийся жарким пламенем уголек. Раскурив трубку, сосредоточенно уставилась на огонь и погрузилась в какие-то свои глубокие думы. Федор не знал, как приступить к разговору. Словно угадав его мысли, Алена неожиданно сказала: — Моя сначала угощай гостя, а потом его расспрашивай. — И снова, замолчав, стала смотреть на языки пламени. После того как Федор отведал сочного мяса и жирной вкусной саламаты[12], бурятка заварила душистый чай и начала разговор. — Что за человек? Зачем по тайге бродишь? Зачем бывал здесь? — спросила она. — А вы откуда знаете, что я бывал здесь? — удивился Федор. — Алена все знай, все по следам в тайге читай, — хитро блеснула старуха узкими умными глазами. Чернов рассказал о причине своего прихода. — Копытов? Алена помнит, Алена хорошо помнит. Бывали они здесь лето назад. Старый и молодой. А с ними веселый смелый батыр. Алена угощал их тарасун[13]: Алена угощай всех — и хороших, и недобрых. Копытов сильно плохой человек, хитрый человек, много молчит, много думает, черно думает. — Откуда ты знаешь это? — Алена живет в тайге, Алена чует плохого человека... Все трое и конь — они вернулись обратно, спустились в Багаев лог и пошли к селу. Алена им сказал, что летом через болото с конем и телегой к тракту они не пройдут. — А далеко здесь тракт? — Совсем близко, его даже слышно. Вон он, слушай! — И Алена напряженно прислушалась. Однако Федор, кроме повизгивания собак, томящихся на привязи, да шума тайги, которая под легким ветром величественно гудела тысячами своих ветвей, ничего не услышал. Он недоуменно посмотрел на Алену. — Машина прошла, — пояснила старуха. «Ну и слух», — мысленно удивился Чернов. Поблагодарив Алену за угощение и беседу, он направился в село. В голове мелькали самые разные мысли: «Значит, останки Петренко следует искать недалеко от зимника, пересекающего Багаев лог, между селом и избушкой. Территория поиска будет километров пять протяженностью и минимум по два в стороны от дороги. Немало. Ничего, разобьем эту территорию на квадраты. Кстати, надо опросить местных жителей, хорошо ли в селе известно, что летом проехать по зимнику к тракту невозможно. Если это факт, известный всему селу, то он явится дополнительной косвенной уликой против Копытовых... Для розысков организуем жителей не только Копытова, но и Седова». Планы Чернова внезапно нарушила разбушевавшаяся стихия — осенний паводок. Горные сибирские речушки разливаются не только весной, но иногда и поздней осенью. Раз в несколько лет бывает, что ночи с частыми теплыми дождями, сменяющиеся жаркими солнечными днями, размывают в горах ледники. Именно в этом году осень долго обрушивала на горы теплую воду, а затем подогревала их палящими лучами солнца. Еле заметные ласково журчащие светлые ручейки, впадающие в озеро Шантой, превратились в мутные ревущие потоки, которые несли с собой вывернутые с корнем деревья, разрушенные охотничьи избушки, смытые со склонов гор стога сена, разбухшие туши животных. Озеро как бы вспухло и из прозрачно-зеленоватого превратилось в желто-бурое. Принимая в себя огромные массы воды, оно пенилось, волновалось и готовилось при первой возможности вырваться из замыкающих его берегов. Наконец мутные водяные валы хлынули через исток Канцыгайки. Всегда весело журчащая Канцыгайка теперь с ревом набросилась на подножие северного Брата Святого, но мощный голец отбросил ее воды в Багаев лог, который превратился в огромный кипящий водоворот. Проложенный через Канцыгайку мост, связывающий Копытово по летнику с Якутским трактом, мгновенно смыло. Мощный поток играл, как прутиками, огромными деревьями, вырванными с корнями. Взбесившаяся вода размывала себе новые пути, с остервенением хлестала по старым оврагам и старицам. И над всем этим хаосом безжалостно сверкал нестерпимо горячий солнечный диск. Так же неожиданно, как и разбушевалась, стихия умерила свой гнев. Старожилы предвидели последствия жарких осенних дней, и многие жители своевременно покинули свои дома, расположенные близко к берегам озера и реки. Как только осенний паводок спал, Чернов по заранее намеченному плану организовал поиски. Было привлечено много местных жителей. Тщательно обследовался квадрат за квадратом. Колхозники, верхом на лошадях и пешие, осматривали в овраге каждый подозрительный холмик, каждую яму, заросли густого кустарника. Повсюду на стволах деревьев, на кустах висела высохшая трава, кое-где запутались щепки, напоминая о бушевавшей стихии и показывая уровень отшумевшего наводнения. Чернов опасался, что прошедший паводок сделает поиски безрезультатными. Если поток пронесся по тому месту, где захоронены останки погибшего, никаких следов наверняка не осталось. Вода играючи уносила с собой огромные валуны, а где-то даже захватила забытую на лугу тракторную косилку. К счастью, опасения Федора не подтвердились. Наоборот, паводок оказался помощником в поисках. — Это место называется Подосиновая падь, — пояснил ехавший верхом с Черновым колхозный бригадир Кожемякин. Вся открывшаяся их взглядам низменность, которую надвое разрезал глубокий и широкий овраг, была покрыта осинником, потерявшим раньше времени свой осенний наряд. Кожемякин пришпорил коня и поскакал в сторону оврага. Чернов последовал за ним. — Товарищ следователь, этот овраг надо осмотреть детально, — посоветовал бригадир. — Я хорошо знаю это место. Угол здесь глухой, хоть от зимника и недалеко. До наводнения овраг был шириной не более двух-трех метров и глубиной метра полтора. А сейчас вон как размыло, — бригадир повел рукой в сторону оврага, который теперь представлял собой трещину шириной в несколько десятков и глубиной от трех до пяти метров. Привязав лошадей, Чернов с Кожемякиным осторожно спустились в овраг и двинулись по нему в южном направлении, осматривая один — правый, другой — левый склон. Овраг был похож на мрачное ущелье и действовал на настроение угнетающе. Иногда сверху падали подмытые водой глыбы земли. Неожиданно к ногам Чернова с пятиметровой высоты с визгом скатился темный косматый комок — лайка Кожемякина, по кличке Разбой. — Тьфу! — выругался Федор. — Напугал до смерти. Пес поласкался к одному, другому, повертелся между ними и убежал по оврагу. Примерно через полчаса они услышали его заливистый, с подвыванием лай. — Ни на зверя, ни на птицу он у меня так не лает, — заметил Кожемякин и предложил скорее идти к собаке. Разбой сидел на дне оврага и, задрав крупную лобастую голову, беспрерывно лаял на отвесную стену, а временами начинал выть по-волчьи. — Что бы это могло значить? — Кожемякин с недоумением рассматривал склон. Неожиданно пес с громким визгом бросился в сторону, а на людей обрушилась огромная глыба песка. Федор устоял на ногах, но его отбросило к противоположному склону. От удара о землю глыба рассыпалась. Кожемякин, видно, не удержался на ногах, и песок полностью накрыл его. Федор начал бросаться из одного места в другое, повсюду лихорадочно разбрасывая влажные комья. На помощь пришел умный пес. Мгновенно вернувшись обратно, он, скуля, начал рыть песок передними и задними лапами. Срывая на руках ногти и не обращая внимания на сочащуюся из пальцев кровь, Федор стал торопливо разгребать песок там же, где и собака. Вскоре он наткнулся на руку Кожемякина и, сориентировавшись, быстро освободил от земли голову. Пес скулил и лизал хозяина в лицо. У бригадира из носа шла кровь. Он судорожно, со всхлипом хватал открытым ртом воздух. Постепенно Кожемякин пришел в себя, сел, а затем с помощью Федора поднялся. Собака прыгала вокруг них и норовила лизнуть каждого в лицо. Отдышавшись, Кожемякин попросил закурить. Когда он свертывал цигарку, руки у него дрожали. Только сейчас Федор почувствовал нестерпимую боль в окровавленных пальцах. Как по команде, и Чернов и Кожемякин одновременно с опаской взглянули наверх, но обвал им больше не угрожал: склон оврага стал пологим. — Вот так же меня засыпало в окопе в сорок третьем, — задумчиво произнес бригадир. Они вылезли из оврага и уселись на землю. Кожемякин отстегнул от пояса фляжку и полил Чернову на руки, чтобы отмыть грязь, затем помог ему перевязать их кусками материи, оторванной от нательной рубашки Федора. Пес сидел рядом, внимательно следил за ними умными коричневыми глазами и виновато бил хвостом по земле. Но когда они собрались уходить от этого места, Разбой бросился на склон оврага и с воем стал рыть землю около линии обвала. Чернов и Кожемякин переглянулись. — Что-то здесь не то, — в раздумье покачал головой бригадир. — Пойду-ка я за лошадью и лопатами. Собака забеспокоилась, но, увидев, что один человек остается, опять стала рыть землю. Чернов подошел к яме, вырытой Разбоем, и уловил специфический сладковатый запах. Пес усиленно работал лапами и мордой, так что земля летела в стороны. Вдруг он тихо зарычал, сунул в землю пасть, и Федор увидел в зубах у него кусок полуистлевшей ткани защитного цвета. Он сразу же отогнал пса от ямы и стал с нетерпением ожидать возвращения Кожемякина.