Судебно-психиатрическая экспертиза установила, что подсудимый Мирошкин являлся и является психически нормальным человеком и мог и может отдавать отчет в своих действиях и руководить ими... Под одобрительный гул зала Лукарева потребовала применения для Мирошкина исключительной меры наказания — смертной казни. Защитник Григорий Тимофеевич Лелеко, не опровергая имеющихся в деле доказательств и не оспаривая их определенного значения, обратил внимание суда на то, что наличие всех этих доказательств может свидетельствовать о виновности Мирошкина только в том случае, если будут детально исследованы отношения погибшего со всеми другими лицами, бывшими в эту ночь в общежитии, и в результате полностью будет исключена возможность совершения убийства кем-либо другим, помимо Мирошкина. — В частности, ни предварительное, ни судебное следствия не ответили достаточно ясно на вопрос, почему Якубов, который не отличался буйным характером, вдруг стал приставать к Чубарову и почему он говорил: «Я тебя знаю!» Слушая глухой, ровный, но в то же время страстный голос Лелеко, Костров думал, что зря адвокат увлекся исследованием психологии поведения погибшего. Ведь решается-то судьба Мирошкина. Судьба Якубова уже решена. Но чем дальше он слушал, тем яснее для него становилось, что, несмотря на все доказательства против Мирошкина, остается, может быть, один процент сомнения, так как в деле не имеется конкретных и ясных данных о взаимоотношениях Якубова со всеми другими лицами. Костров поймал себя на мысли, что, заканчивая рассмотрение дела, он не может сказать, как относился Якубов к Мирошкину, Портнягину, Чубарову и другим, как относились они к Якубову в свою очередь. И почему всегда спокойный Якубов был в тот вечер так взволнован и обозлен, что ударил Мирошкина? — Может, это мелочи? — поставил вопрос Лелеко. И затем решительно закончил: — Нет! Когда мы решаем судьбу человека, мелочей быть не может. Прошло три с лишним месяца. Дело после дополнительного расследования возвращено в суд. Но его слушает не судебная коллегия областного суда, а военный трибунал. Те же свидетели, те же в основном доказательства, но на скамье подсудимых другой человек. И мотив преступления другой: не дикая, необузданная мстительность Мирошкина, а... страх, жуткий, звериный страх. Он и явился толчком к совершению убийства. Страх изменника Родины перед неотвратимо грядущим наказанием. Страх, который точил этого человека в течение двадцати пяти лет. Сейчас он, съежившийся, беспокойно озирающийся по сторонам, дрожащий за свою судьбу, дает показания. Двадцать пять лет прятался по отдаленным уголкам страны, выбирал глухие места, менял фамилии: Скворцов, он же Александров, он же Чуб, он же Чубаров. Страх гонял его с одного места на другое. И вот наконец дальний химлесхозовский поселок. И встреча с Якубовым, бывшим военнопленным фашистского лагеря, которого Скворцов, приспешник фашистов, ездивший по лагерям, пытался кнутом и пряником склонить к переходу на сторону врага. Скворцов-Чубаров узнал Якубова сразу. Но Якубов вспомнить его не мог. — Он говорил мне несколько раз, что где-то мы с ним встречались, — рассказывает подсудимый. — Но я надеялся, что все обойдется. Уехать из поселка сразу не мог: боялся, что это вызовет подозрения. А в тот вечер, когда он мне сказал, что меня знает, и набросился с кулаками, я понял, что пропал. Действительно, я старался улыбаться, но внутри у меня все дрожало от страха. — Чубаров останавливается и просит воды. Зубы стучат о край стакана. — Для меня это была длинная ночь. До четырех часов я не сомкнул глаз. И затем решился... — Он опять замолкает, облизывает пересохшие губы и дрожащей рукой поднимает стакан. — Затем я решился, — повторяет Чубаров. Видно, что ему очень боязно признаваться в своем последнем преступлении. — На что же вы решились? — Я тихо встал. Вытащил из-под кровати Мирошкина топор. Надел лежавшую на стуле рубашку Мирошкина. — С какой целью вы взяли рубашку? — Чтобы самому не забрызгаться кровью. Чубаров опять надолго замолчал. — Продолжайте. — Подошел к кровати Якубова. Он спал беспокойно. Ворочался, что-то бормотал во сне. Я размахнулся и ударил топором... Потом положил топор и рубашку на место. До утра я не спал и наблюдал, лежа в постели. Часов в шесть проснулся Мирошкин. Он, вероятно, замерз, пошарил вокруг руками, нащупал на стуле рубашку, натянул ее на себя и снова уснул. Тогда я решил, что спасен, и тоже уснул... Чубаров облегченно вздыхает. Невидящими глазами обводит зал и шепчет: — Спасен, спасен... Затем его взгляд приобретает ясность, глаза наполняются ужасом, он неожиданно падает на колени и визгливым голосом кричит: — Я хочу жить!!! 4. Загадка Осень окрасила колхозные поля в различные тона, которые каждый день меняют свой цвет, придавая местности новый облик. Еще вчера переливались волнами необозримые нивы, а сегодня они разлинованы желтыми стежками объемистых, но плотных валков. А вот уже аккуратными рядами вдоль проселочной дороги выстроились золотистые скирды соломы. Страдная пора. Идет уборка урожая. Вдохновенно трудятся люди. Стопудовые намолоты с гектара здесь не редкость. Через поля и перелески, с запада на восток, на многие километры протянулась линия высоковольтной электропередачи. Ее вышки, как безмолвные часовые, расставлены в строгом порядке, теряясь за горизонтом. Голубой «СК-4» весело бегает по краю поля, огибая его по периметру. Молодой комбайнер Иван Латунов каждый раз, когда самоходный комбайн проходит под линией электропередачи, с удовольствием отмечает, сколько ходок он сделал, и прикидывает на глаз размеры уменьшающегося поля. «Гектаров шестнадцать сегодня уберу, — думает Латунов, поглядывая на часы. — До смены еще полтора часа. После смены должен помочь напарнику сделать профилактику, а затем на колхозном стане посмотрю кинофильм. Говорили, приедет кинопередвижка». Но не исполнились эти планы. Когда расплавленный солнечный шар стал клониться к вершинам виднеющегося вдали леса и на поле появился сменщик, худенький паренек, которого все в деревне называли просто Витя, Латунов лежал недалеко от комбайна мертвый, с окровавленной головой. Убийство! Черная весть разнеслась мгновенно. Преступление или несчастный случай? Это должно решить следствие. Деятельность следователя порой кажется незаметной, но это кропотливый, а подчас и изматывающий труд, он требует пытливости ума, способности к глубокому анализу и самоанализу, энциклопедических знаний. — Когда я подошел к нему, он лежал уже мертвый, — закончил Виктор Горячев свой рассказ следователю. Наступила тишина. Следователь Н-ской прокуратуры Михаил Борисович Стеблев недовольно рассматривал сидящего перед ним юношу. Оснований для недовольства у Стеблева в данный момент было хоть отбавляй: осмотреть место происшествия не удалось. После шума, поднятого по поводу убийства, некоторые колхозники проявили излишнюю ретивость — доставили труп в город, и обстановка на месте происшествия не сохранилась. Когда Стеблев приехал туда, там не было даже комбайна. «Вот сейчас и ломай голову, — мрачно размышлял Михаил Борисович, — может, этот пристукнул. Хотя нет, переживает искренне. Рассказывает, а губы дрожат, и слезы на глазах. Да и отношения их были хорошими». Наконец следователь нарушил тишину: — Значит, Латунов лежал на спине, а ломик в метре от него? — Да, примерно так. — Давайте еще раз восстановим картину происшествия. В частности, что еще лежало на земле? — Около комбайна валялась сумка с инструментами, некоторые инструменты лежали на земле. — В каком состоянии был комбайн? — Комбайн как комбайн, — пожал плечами юноша. — Я имею в виду неисправности. — Да, чуть не забыл. Баллон на правом переднем колесе был спущен: видно, Иван хотел устранить неисправность. По мере того как Стеблев задавал уточняющие вопросы, перед ним в подробностях вырисовывалась обстановка места происшествия, и к концу допроса он себе ясно представлял, как у Латунова возникла неисправность, как он выбросил на землю сумку с инструментами, а затем спрыгнул с комбайна и хотел приступить к ремонту, но в этот момент его настигла смерть, по всей видимости, от чьей-то злой руки. К концу дня Михаил Борисович кипел от негодования. Как началось дело неудачей, так неудачи и продолжали преследовать его. Оказалось, что врач-эксперт выехал в соседний район для дачи заключения в суде, а это означало, что причина смерти Латунова будет установлена не раньше, чем через два дня. «Теряю драгоценное время», — думал Стеблев. Но прокурор не разделял его мнение: — Причина смерти ясна и так: рана на голове, ломик в крови. Главное — установить, кто этот ломик использовал в качестве оружия. В общем, рассуждения прокурора были теоретически логичны, но в жизни бывает всякое, и Стеблев понимал, что заключение эксперта даст более точное направление поискам и может возникнуть совершенно другая версия в расследовании. А пока приходилось брать за основу хотя и наиболее вероятную, но все же предположительную причину смерти. «Победа» несется по пыльной проселочной дороге. Рядом с шофером прокурор района Григорий Григорьевич Романовский. Это солидной комплекции мужчина, ему уже за пятьдесят, но, несмотря на возраст и полноту, он очень подвижен. В прокуратуре работает тридцать с лишним лет и потому слегка покровительственно и с превосходством относится к своим коллегам и подчиненным, считая себя непогрешимым в сложных вопросах расследования. На заднем сиденье, глубоко задумавшись, сидит Стеблев, взгляд его серых внимательных глаз выражает несогласие с собеседником, который, обернувшись назад, с присущим ему апломбом утверждает, что убийство Латунова могло быть произведено на почве мести или ревности. Стеблев перебивает его: — Григорий Григорьевич, мы не должны идти только по одному пути. Я считаю, что необходимо исследовать обстоятельства, которые могут свидетельствовать и не об убийстве. — Вы считаете, что комбайнер совершил самоубийство? — замечает прокурор, и ироническая улыбка появляется на его полном лице, отчего оно покрывается сетью морщинок, расходящихся лучиками у глаз и полуокружностями около губ. — Этого я не утверждаю, но в данном случае может оказаться и не убийство, и не самоубийство. — Вы всегда склонны к усложнению обстановки, — недовольно замечает Романовский, после чего разговор прекращается и каждый из собеседников погружается в свои мысли. Стеблев вспоминает одно из первых своих дел. Тогда он был еще стажером, и ему поручили расследовать случай нанесения тяжелого ножевого ранения человеку в пьяной компании. Улики свидетельствовали против одного старика, и Стеблев готов был предъявить ему обвинение, но при более детальной проверке оказалось, что ранение нанес не старик, а его племянник. С тех пор прошло почти пять лет, но Стеблев часто вспоминал это дело и более критически подходил к выводам о виновности. Шофер неожиданно и резко затормозил: перед въездом в село начались ухабы. Машина, переваливаясь с боку на бок на буграх и ямах, медленно ползла по колхозной улице. Здесь предстояла длительная работа. — Я думаю, что убийца суток через двое предстанет перед нами, — заметил прокурор, направляясь к колхозной конторе. Стеблев, не отвечая, шел за ним. Прошло два дня, но преступник установлен не был. Стеблев, усталый, сидел в кабинете и уже в который раз перечитывал дело. Перед ним опять проходили разные люди, многие из них искренне хотели помочь в расследовании, но конкретно ничего сказать не могли. Однако все они считали и говорили следователю, что Латунов кем-то убит. Сейчас и сам Стеблев склонялся к мнению, что в данном случае совершено убийство, но его смущало заключение эксперта, который установил, что рана на голове погибшего являлась смертельной, однако она не могла вызвать мгновенную смерть, а в акте перечислялись признаки, свидетельствующие о мгновенной смерти, и основной ее причиной указывалась асфиксия, вызванная неустановленными обстоятельствами. Неожиданно раздался громкий стук в дверь. Размышления были прерваны. В кабинет ввалился приземистый крепкий старик с окладистой рыжей бородой на квадратном лице, в брезентовом плаще с откинутым за спину капюшоном. Оглушительно грохоча сапогами, он подошел к столу, за которым сидел Стеблев, и опустился на стул, жалобно заскрипевший под его тяжестью. Неторопливо, с шумом отдышавшись, старик обратился к следователю: