– Это гранат? – Сейчас узнаешь! – Леонардо высвобождает его из моих рук. – Открой рот, попробуй! Я колеблюсь в замешательстве: мне совсем не нравится, что я не могу видеть то, что собираюсь есть. Но потом послушно повинуюсь. Несколько прохладных зернышек соскальзывают мне на язык. У них кисловатый, чуть щиплющий привкус, на зубах чувствуется плотная и сладкая мякоть с твердой сердцевиной. – Вот это и есть настоящий гранат. Ты знаешь, что самые сладкие выращивают в Испании? – говорит он, держа плод в руках. – Я думаю, что тебе необходимо начать с этого, чтобы прийти вот к тому, – и он указывает на фреску. Я тоже смотрю на него, еще ощущая во рту кашицу из семян. Деталь, которая до недавнего времени была просто фрагментом определенной формы и цвета, внезапно стала чем-то живым. Теперь, когда я ощущаю гранат во рту, в ноздрях, в желудке, мне кажется, что я в первый раз вижу его на фреске по-настоящему и наконец-то могу постичь его тайную сущность. Не нахожу слов, я совершенно потеряна. Ищу помощи во взгляде Леонардо, он улыбается мне. Теперь, когда я ощущаю гранат во рту, в ноздрях, в желудке, мне кажется, что я в первый раз вижу его на фреске по-настоящему и наконец-то могу постичь его тайную сущность. – Иногда глаз недостаточно, чтобы видеть всю картину полностью, тебе не кажется? Киваю в нерешительности: – Вроде я поняла, что ты хочешь сказать… – Ну значит, тебе стоит сразу же приняться за работу. Не буду тебя больше беспокоить, – и поворачивается, чтобы уйти. После нескольких шагов в направлении коридора он внезапно возвращается обратно, словно забыв что-то – наверное, пакет с гранатами или куртку. Но нет. Он останавливается рядом, роется в кармане джинсов и достает мою бутылочку с глазными каплями. – Я нашел это вчера в своей комнате, – объясняет он, передавая капли мне. – И подумал, что тебе это может понадобиться. Окаменев, забираю бутылочку, сейчас мне хотелось бы провалиться сквозь пол и больше никогда не появляться. – Спасибо, я ее все утро искала, – отвечаю, как ни в чем не бывало, пытаясь замаскировать волну стыда, поднимающуюся внутри меня. – Даже и не знаю, как она оказалась у тебя в комнате, – продолжаю я, а щеки предательски пылают краской. Опять! Мне бы хотелось найти подходящее алиби, но у меня никогда не получается лгать. Эта дура Гайя… А я еще большая дура, потому что тогда, несколько дней назад, последовала за ней! Он теперь будет думать, что я проныра или, еще хуже, – маньячка. Леонардо обращает на меня понимающий взгляд, словно читая мои мысли. Он с веселым видом пожимает плечами и одаривает меня дружеской улыбкой, как бы говоря «расслабься, ничего не стряслось». Потом, без лишних слов, просто уходит, оставляя меня, застывшую, в центре холла. А я разрываюсь: стоит ли мне просто забыть об этом или убежать сию же минуту туда, где никто меня не знает. * * * Когда я покидаю палаццо, уже темно. Вдоль переулка горят фонари, и прохладный октябрьский ветерок заставляет меня поднять воротник плаща. Я поправляю волосы, и вдруг знакомый голос почти шепотом называет меня по имени. – Псссс… Биби! – голос Филиппо. Он сидит на парапете колодца в самом центре площади. Перехватив мой взгляд, соскальзывает вниз и приземляется на брусчатку, отряхивая тренч дымчатого цвета. – Эта фреска не хотела тебя отпускать, – он кладет в карман телефон и приближается ко мне. – Поработала на славу, – отвечаю, но решаю не рассказывать ничего об эксперименте с Леонардо. – А ты что здесь делаешь? – Я пришел попрощаться, – отвечает он, поправляя ремень сумки с ноутбуком на плече. – Я не позвонил, потому что знаю, что ты не отвечаешь во время работы. – Ну, тебе бы я ответила, – улыбаюсь и хлопаю его по плечу. Мы идем в направлении площади Сан-Барнаба. Я рада, что Филиппо со мной, он обладает потрясающей способностью успокаивать меня, с ним я чувствую себя комфортно. – Мне нужно кое-что тебе сказать, – он почесывает затылок, как бы подыскивая подходящие слова. Его глаза моментально становятся грустными. – Что случилось? – Завтра я возвращаюсь обратно в Рим. Чтобы остаться там, – говорит он залпом. – Ой, ничего себе… Я не знаю, как реагировать на эту новость. Может, для него это хорошо и не стоит демонстрировать ту нотку сожаления, которая зародилась у меня внутри. – Ты мне ничего раньше об этом не говорил… – Я узнал об этом два часа назад, – он разводит руками в знак смирения, – решение начальника. Он надумал отправить меня в головной офис в Риме, потому что, по его мнению, я самый квалифицированный. – Это звучит как повышение. – Ну, как сказал Дзонта, кидая документы на мой стол со своим обычным надутым видом: «Отнесись к этому как к продвижению в карьере». – Филиппо засовывает руки поглубже в карманы и неподвижно смотрит на неопределенную точку на горизонте. – Повышение зарплаты и, само собой, все расходы на проживание – за счет компании. Думаю, это одно из тех предложений, от которых трудно отказаться… – говорит он, имитируя голос Марлона Брандо в «Крестном отце». – А ты доволен? – задаю вопрос в лоб. – Да, доволен, конечно, – отвечает он, – просто все произошло так неожиданно, я только обустроился в Венеции, и опять уезжать… – Он смотрит на меня, и на минуту я надеюсь, что он скажет: «А еще я не хочу с тобой расставаться!», но сразу же приказываю себе не помышлять об этом. Это его шанс построить карьеру, цель, ради которой он так старался, мне следует радоваться за него и отставить свой эгоизм. – А ты надолго там должен будешь остаться? – спрашиваю, стараясь говорить не плаксивым тоном. – Пока не знаю, но, как бы то ни было, речь идет о многих месяцах, да и начальный период будет бешеным, – он вздыхает, словно подготавливая меня к признанию, – наше архитекторское бюро добилось партнерства в реализации здания, спроектированного Ренцо Пьяно [21]. – Ничего себе, Фил. Поздравляю! А почему ты сразу не сказал? Потрясающая новость. И я легонько целую его в щеку. – Это шанс всей твоей жизни, – говорю я. Филиппо скупо улыбается. Его скромность обезоруживает меня, и это одна из тех черт, которые мне в нем нравятся. Конечно, он гордится тем, чего достиг, но никогда не кичится этим. Он из тех, кто не теряет чувства реальности, даже если его попросят перепроектировать эмпайр-стейт-билдинг в Нью-Йорке. – Послушай, мне надо на ужин с коллегами из дизайн-студии, они специально все организовали, чтобы попрощаться со мной перед отъездом. По его взгляду понимаю, что ему не очень-то туда хочется и он идет просто из вежливости. Жалко, я-то надеялась, что хотя бы этот вечер мы проведем вместе. И я чувствую, что он думает о том же. – А мы? Мы же не прощаемся вот так, правда? – протестую я. – Мне очень жаль, Биби, – говорит он с сокрушенным видом, опуская взгляд. – Завтра мне надо будет собирать вещи перед отъездом, так что вряд ли у меня еще будет время. – Как же так, Фил! – восклицаю я. Он приподнимает мой подбородок и ободряюще улыбается. – Я буду тебя ждать, ты обязательно должна приехать навестить меня в Риме. – Конечно, приеду, – отвечаю с гримасой сожаления. – Дай мне только время, чтобы обжиться, и организуем выходные. Договорились? – Да, – но меня это все равно не утешает. – Знаешь, я рад, что тебе грустно, – он убирает с моего лба прядь волос. – Я чувствую то же самое, просто не показываю этого. Мне пора убегать. А то меня линчуют… или хуже – я приду, а там уже все напились. – Мне тебя будет очень не хватать. – И мне! Мы крепко сжимаем друг друга в объятиях, словно хотим таким образом оставить на своих телах следы друг друга. Потом обмениваемся поцелуями в щеку и останавливаемся на мгновение в нерешительности. Возможно, нам обоим хотелось бы, чтобы этот поцелуй был другим, но сразу же отводим глаза и возвращаемся в образ старинных друзей. – Я пойду, еще увидимся. – Счастливого пути, Фил. И удачи! Еще одно быстрое объятие, и мы расстаемся, расходясь в разные концы площади. Поворачиваемся снова, машем друг другу руками и уходим по разбегающимся в разные стороны улицам. * * * По пути домой на меня наваливается тяжелое чувство грусти. Это так несправедливо, что Филиппо уезжает именно сейчас: мы только недавно опять нашли друг друга и начали понимать многое о наших отношениях. Звучит глупо, но я лишь сейчас осознала, насколько важным для меня было его присутствие в последние два месяца. Я одинока уже больше года (в том смысле, что в моей жизни нет мужчины), но меня это никогда особенно не тяготило. За это время я поняла, что на самом деле более независимая и самостоятельная, чем думала о себе прежде. А потом появился Филиппо, и я почувствовала, что он мне ближе, чем кто-либо другой. И я начала всерьез сомневаться, что состояние одиночества является таким уж естественным для меня. Мгновение спустя у меня перед глазами появился образ Валерио, моего бывшего молодого человека: наши отношения зародились в беспечный университетский период и закончились при первом же столкновении со взрослой жизнью. Думая о нем, я не могу не спросить себя, любила ли его действительно или меня притягивала лишь неорганизованная серьезность наших отношений. После выпуска я начала тяготиться нестабильностью своей работы, меня переполняли тревога о будущем и неудовлетворенность, а Валерио в этот тяжелый период должен был бы стать одной из опор моей жизни. Я так хотела в это верить, что просто не замечала, насколько он слабее меня. Не понимала, что в периоды, когда и я слаба и нуждаюсь в поддержке, наш союз с Валерио не может превратиться в единую силу. Было очень больно расставаться с ним, но теперь я понимаю, что это пошло на благо для нас обоих. Отношения с Валерио были просто моим убежищем от перипетий настоящей жизни. Проблема в том, что такое мнимое убежище иногда кажется очень похожим на любовь. Я уверена, что наше расставание стало знаком моего вступления во взрослый мир. И горжусь тем, что это было моим решением. Отношения с Валерио были просто моим убежищем от перипетий настоящей жизни. Проблема в том, что такое мнимое убежище иногда кажется очень похожим на любовь.