Шпроты в масле. Консервная банка, вроде бы не придерёшься. Но без хлеба есть просто невозможно. Куриные яйца. Стопроцентно надёжный вариант, как представлялось Китайгородцеву. Туда ничего не подсыплешь, не нарушив скорлупы. Можно яичницу пожарить. Китайгородцев поставил на плиту сковороду. Масло. Сливочное? Нет. Подсолнечное? Бутылка распечатана. Значит, тоже нельзя. Китайгородцев позавтракал сырыми яйцами. Кофе выпил. Без сахара. И даже кофе был под подозрением. * * * Ночью пролился сильный дождь и на верхней площадке ведущей в дом лестницы, перед входной дверью, образовалась обширная лужа. Михаил лужу метлой сметал вниз по лестнице, будто это не вода была, а какой-нибудь мелкий мусор. — Доброе утро, — сказал Михаил, завидев Китайгородцева. — Доброе утро, — вежливо ответил Китайгородцев. — Погода-то, а? — Да, — подтвердил Китайгородцев. — Дождь был сильный. — Осень. — Это в последний раз потеплело перед морозами. В следующий раз ляжет снег. — Да, — не стал перечить Китайгородцев. — Нога не ноет на такую погоду? — Нет. — Или ежели не так её поставишь ненароком? Или во сне, допустим, неловко повернёшься? — Нет, не тревожит. Я крепко сплю, — сообщил Китайгородцев. Точно, опаивает он его чем-то, этот Михаил. Сомнений уже практически не было. * * * В обед Китайгородцев съел несколько сырых яиц и банку говяжьей тушёнки, которую нашёл в холодильнике. Часть продуктов он варварски уничтожил, что-то слив в раковину, а что-то спустив в унитаз — чтобы какой-то расход продуктов в холодильнике наблюдался, а иначе могут возникнуть подозрения. Его одолевала сонливость. Он объяснял это тем, что ночью спал мало, а сейчас за окнами была промозглая осенняя погода, что никак не способствует бодрому состоянию. Китайгородцев не стал противиться и прилёг, чтобы отдохнуть. Дневной сон представлялся ему более предпочтительным, чем ночной. Ночью он намеревался бодрствовать. Заснул он быстро, проспал несколько часов, открыл глаза, когда за окном уже было почти темно, и едва ли не первое, о чём он подумал после пробуждения, было вот что: он осознавал, что его дневной сон был чутким и Китайгородцев мог бы проснуться от малейшего шороха. Совсем иные ощущения, не такие, как ночью. То, что с ним происходило по ночам, даже трудно сном назвать. Это не сон, это беспамятство какое-то. * * * Он заварил себе свежий чай, как делал это каждый вечер в прежние дни. Важно, чтобы ничто не вызывало подозрений. Китайский чай зелёный байховый. Китайгородцев высыпал немного чаю на свою ладонь. Скукожившиеся высушенные листочки вперемежку с обломками стеблей. Обычный низкосортный чай. Китайгородцев чай с ладони ссыпал в маленький пластиковый пакетик, поджёг спичку, запаял пакетик наглухо и спрятал его в карман брюк. Чай он пить не стал и ужинать — тоже, чтобы стопроцентно обезопасить себя от неожиданностей. Часть продуктов снова выбросил. Кажется, всё он сделал правильно. Китайгородцев направился в свою комнату. В доме было темно и тихо. Дверь комнаты он закрыл на два оборота замка, как делал это обычно. Верхний свет не зажигал, включил лампу на прикроватной тумбочке. Погасил её сразу после десяти часов — примерно так всё происходило в последние дни. Он лежал неподвижно и ждал, уже зная, что внезапный сон его не сморит, потому что он был осторожен и всё предусмотрел. Скрежет ключа в замочной скважине раздался так же внезапно, как и накануне. Дверь распахнулась. Михаил неподвижной статуей замер в дверном проеме, не переступая через порог. Китайгородцев притворился спящим. Это продолжалось всего несколько секунд. Потом Михаил закрыл дверь и щёлкнул замком. Едва он вынул ключ из замка — Китайгородцев уже был на ногах и бесшумно, но поспешно одевался. Он оделся быстрее, чем это делает поднятый по тревоге солдат. Обувь не надевал. Прилип ухом к двери. Услышал, как далеко, в конце коридора, щёлкнул выключатель. Приоткрыл дверь. В коридоре царила темнота. Шаги. Далеко. Китайгородцев выскользнул из комнаты и увидел, как в едва освещённом проеме в конце коридора мелькнул мужской силуэт. Китайгородцев пошёл следом, ступая босыми ступнями по мягкому полотну ковровой дорожки. Идти было трудно, он не воспользовался палкой, которая могла его выдать стуком. Пока он прошёл по коридору, Михаил уже пересёк зал и поднимался по лестнице. Китайгородцев не вышел из спасительного сумрака и терпеливо ждал, пока шаги Михаила не стихли где-то на галерее, а потом ещё ждал, но ничего не происходило. Он простоял так долго, время уже было за полночь. Ни звука, ни проблеска света. Он решился подняться на галерею. Шёл бесшумно и вслушивался. Под одной из дверей — узкая полоска света. Здесь Китайгородцев замер и долго так стоял. Ничего не услышал. Открыл дверь. Она распахнулась легко. Здесь был коридор — длинный и тускло освещённый. Пять или шесть дверей по правую руку, слева глухая стена, и в конце коридора — ещё одна дверь, до которой Китайгородцев дошёл, прихрамывая, за минуту или две. Он эту дверь едва приоткрыл и сразу замер, потому что за этой дверью было светло. И ещё он услышал звуки. Едва различимые, где-то далеко, но он их слышал — как будто вилкой по тарелке, очень похоже, и ещё вроде бы слышались голоса. Китайгородцев решился шире распахнуть дверь. Теперь он видел просторный зал, освещённый огромной люстрой, мягкую мебель тёмной кожи, массивный стол в центре зала — стол был пуст и в зале никого. Звуки были не здесь, а где-то дальше. Переступив через порог, Китайгородцев увидел широко распахнутые двери, ведущие в смежный зал, там тоже горел свет, и там точно кто-то был. Китайгородцев смещался мимо огромных кожаных кресел, пространство смежного зала открывалось его взору, и вдруг он как-то сразу увидел накрытый стол, Наталью Андреевну в чёрном, которая сидела спиной к Китайгородцеву, Михаила — в профиль, и ещё там был третий человек. Он сидел лицом к Китайгородцеву и когда вдруг поднял голову, Китайгородцев его сразу же узнал. Генерал Лисицын. Седой измождённый старик. Десять лет назад его похоронили, а сейчас он как ни в чем не бывало сидел за столом, нож держал в правой руке, вилку в левой — всё, как полагается. Их с Китайгородцевым взгляды встретились. Китайгородцев поспешно отступил. Было слышно, как там, в соседнем зале, случился какой-то шум. Но Китайгородцев уже устремился прочь. Через зал, в слабо освещённый коридор, на галерею, и вниз по лестнице, прихрамывая. * * * Китайгородцева разбудил громкий стук в дверь. Он открыл глаза, ещё не осознавая, что происходит. Из окна лился слабый свет. Раннее утро. Стук повторился: требовательный и громкий. — Кто?! — вскинулся Китайгородцев. — Толик! Это я, Лапутин! — мужской голос. Лапутин. Телохранитель из «Барбакана». Неожиданно и непонятно. Китайгородцев натягивал брюки, прыгая на одной ноге к двери. Распахнул дверь и обомлел. С Лапутиным были ещё двое, тоже из «Барбакана». Чёрные костюмы, чёрные галстуки, тёмные рубашки. У них за спинами маячил растревоженный Михаил. — Что случилось? — спросил Китайгородцев, уже подозревая страшное. — Хамза умер. Сегодня ночью. * * * Они так и топтались в комнате Китайгородцева, пока тот собирался. Заполнили собой всё пространство, и казалось, что принесённая ими скорбь залила комнату — не вздохнуть. Вещи Китайгородцев не забирал. Опираясь на палку, он вышел из дома, сопровождаемый своими товарищами. Их провожал Михаил: дошёл вместе с гостями до самой машины. Лицо было чернее тучи. Он ничего не сказал на прощание, а Китайгородцев ему только сдержанно кивнул. Сели в машину, поехали. Обогнули лужайку. Китайгородцев успел бросить последний взгляд на мрачный и казавшийся безжизненным дом. Михаил застыл у подножья крыльца чёрной призрачной фигурой. Машина свернула на узкую дорожку, петлявшую по лесу, и помчалась на скорости, которая Китайгородцеву казалась чрезмерной.