– Что заставляет вас так думать? – А почему бы нам не спросить у мужчины? – Бонни обратилась к Фросту. – Что вы думаете о Холли, детектив? Давайте послушаем первые слова, которые придут вам в голову. – Она умная, – сказал Фрост, помедлив. – Привлекательная… – Ага! Привлекательная. Для мужчин все всегда к этому и сводится. – Изобретательная, – быстро добавил он. – Вы кое-что забыли: соблазнительная, манипулирующая, беспринципная. – К чему вы ведете, Бонни? – спросила Джейн. Женщина посмотрела на Джейн: – Холли Девайн – типичная социопатка. Нет, я не хочу ее ни в чем осуждать. Социопатия, видимо, укладывается в рамки нормального человеческого поведения, потому что в мире так много людей, похожих на Холли. В ее уничижительном взгляде Джейн прочитала: «Вам бы нужно подучиться, милочка». Если в мире и были профессоналы, упрямством не уступающие полицейским убойных отделов, так это журналисты-расследователи, и Джейн испытала укол завистливого уважения к этой женщине. Бонни носила свои морщинки у глаз, как шрамы от полученных в бою ранений, – с гордостью и заносчивостью. – Только не говорите мне, что вы не видели в Холли всего этого. Вы же разговаривали с ней. – Мне она показалась… необычной, – призналась Джейн. Бонни хохотнула: – Довольно благодушная оценка. – Почему вы считаете, что она социопат? Вы говорили с ней всего раз, в том пабе. – Вы разговаривали с ее коллегами в «Буксмарт медиа»? Спрашивали их мнение о ней? Большинство мужчин в ее офисе горят желанием забраться ей в трусы, но женщины относятся к ней настороженно. Женщины ей не верят. – Может, завидуют? – спросил Фрост. – Нет, они ей по-настоящему не доверяют. Кассандра Койл ей явно не доверяла. Джейн нахмурилась: – Что Кассандра говорила про Холли? – Именно от Кассандры я и узнала о том, что такое Холли. Кассандра так прямо и сказала, что не стоит ей доверять. В «Яблоне» другие дети считали ее странной девочкой и избегали. Чувствовали, что с ней что-то не так. Единственный, кто с ней играл, – это Билли Салливан. – Почему другие дети побаивались Холли? – Я тоже задавала себе этот вопрос. Хотела понять это на собственном опыте, но никто не знал, как ее найти. У меня ушло несколько месяцев на то, чтобы выяснить, где она работает. Я хотела поговорить с ней – набирала материал для той главы моей книги, которая будет посвящена процессу «Яблони». Холли первой из детей обвинила Станеков, и я сомневалась, что она говорила правду. – Но были физические свидетельства, подтверждающие ее слова: синяки, царапины, – напомнил Фрост. – Ну, ими она могла обзавестись где угодно. – Зачем ей было лгать о насилии? Бонни пожала плечами: – Возможно, чтобы привлечь к себе внимание. А возможно, эта мысль пришла в голову ее сумасшедшей матери. Какой бы ни была причина, Холли нашла идеальное время, чтобы выступить со своими обвинениями. Лиззи Дипальма исчезла, и все родители в округе были перепуганы и искали ответы. Холли дала им один: это сделали злые Станеки. Потом Билли Салливан сообщил, что тоже подвергался насилию, и тут уже Станеки были обречены. – Она щелкнула пальцами. – Обезумевшие родители допрашивали собственных детей, насаждали всякие глупости в их головы. Неудивительно, что другие дети начали повторять их истории. Если спрашивать о чем-то раз за разом, то и сам начинаешь вспоминать. Самым младшим детям было всего по пять-шесть лет, и с каждым разом их истории становились все более причудливыми. Летающие тигры! Мертвые дети! Станеки, парящие в воздухе на метлах! – Она покачала головой. – Присяжные отправили несчастную семью в тюрьму на основании выдумок, рассказанных детьми, которым промыли мозги. Кассандра Койл уже начала сомневаться в верности своих воспоминаний. Она сказала, что свяжется с другими детьми и выяснит, готовы ли они поговорить со мной, но назвала мне только Холли Девайн. И теперь Холли осталась единственным источником информации для моей книги. – В чем смысл книги, которую вы пишете? Оправдание Мартина Станека? – Чем больше я узнавала об этом деле, тем сильнее злилась. Так что да, доказательство невиновности было важным пунктом. И до сих пор важно. – Бонни моргнула и отвернулась. – Пусть его уже и нет в живых. Заметив слезы, сверкнувшие в глазах женщины, Джейн тихо спросила: – Вы были в него влюблены? От этого вопроса у Бонни отвисла челюсть. – Что? – спросила она удивленно. – У вас эмоциональная вовлеченность, она бросается в глаза. – Просто для меня это важно. Эта история должна быть важна для всех. – Почему конкретно для вас? Бонни вздохнула и выпрямила спину: – Отвечаю на ваш вопрос: нет, я не была влюблена в Мартина, но я ему сочувствовала. От того, что сделали с ним, с его семьей, я просто вне себя… Она замолчала, слишком взволнованная, чтобы говорить, и сжала кулаки с такой силой, что костяшки побелели. – Почему вас это так злит? – спросила Джейн. Бонни только крепче сжала кулаки, но не ответила. – Должна быть какая-то причина, почему для вас это важно. Причина, которую вы нам не назвали. Бонни долго молчала. Но наконец заговорила еле слышным шепотом: – Да, для меня это важно. Потому что это случилось и со мной. Джейн и Фрост испуганно переглянулись. – Что с вами случилось, миз Сандридж? – осторожно спросил Фрост. – У меня была… у меня есть дочь, – начала Бонни. – Ей почти двадцать шесть. У нее через три недели день рождения, и мне ничего так не хочется, как быть рядом с ней в этот день. Но мне не позволено ни встречаться с Эми, ни звонить ей, ни даже писать. – Она распрямила плечи, словно готовясь к битве, и посмотрела на Джейн и Фроста. – Когда Эми училась на первом курсе в колледже, у нее начались приступы паники. Она просыпалась по ночам, убежденная, что кто-то пробрался в спальню и хочет ее убить. Приступы были такими жуткими, что она спала с включенным светом. Студенческая служба здоровья направила ее к психотерапевту, женщине, которая называла себя специалистом по возрастной регрессии[22]. Она использовала гипноз, чтобы докопаться до детских воспоминаний Эми и попытаться найти там причину ее страхов. В течение восьми месяцев Эми снова и снова приходила к этой… докторше. – Бонни произнесла это как ругательство и провела рукой по губам, словно чтобы избавиться от вкуса произнесенного слова. – Эти сессии продолжались, и Эми стала вспоминать. Вспоминать то, что в ней предположительно было задавлено. Она вспомнила, как лежала в кровати ребенком. Вспомнила, как открывалась дверь и кто-то крался к ней в темноте. Кто-то стаскивал с нее пижамку и… – Бонни замолчала. Вздохнула еще раз и словно нырнула в холодную воду. – И это не были туманные воспоминания. Они были чрезвычайно подробные, вплоть до тех предметов, которым пользовался насильник. Деревянная ложка. Ручка зубной щетки. Психотерапевт пришла к выводу, что приступы паники Эми коренятся в годах насилия, которому она подвергалась, будучи ребенком. И вот когда Эми вспомнила это, пришло время предъявить обвинения насильнику. – Бонни подняла голову. На ее ресницах сверкали слезы. – Мне. Джейн нахмурилась: – Вы и в самом деле… – Да нет, конечно. Это все вранье, все до последней мелочи! Я была матерью-одиночкой, никто больше не жил в нашем доме, так что, разумеется, я стала виновной стороной. Я была тем монстром, который прокрадывался к ней в спальню и совершал над ней насилие. Монстром, который превратил ее в эмоциональную развалину. Чем больше ходила Эми на прием к этому психотерапевту, тем тревожнее она становилась. Я не понимала, что происходит, до того вечера, когда все это не подошло к развязке. Мне позвонила эта психотерапевт и пригласила на встречу. Я пришла в ее кабинет, полагая услышать, как продвигается курс лечения. Но вместо этого я оказалась в комнате с дочерью. Психотерапевт сидела и направляла ее, а Эми рассказывала мне все те ужасные вещи, которые я делала с ней, когда она была ребенком. Она вдруг вспоминала какие-то случаи насилия, совращения, случаи, когда я делила ее с какими-то таинственными другими людьми. Я говорила ей, что это игра воображения, что я не делала ничего подобного, но она была убеждена, что это происходило. Она это помнила. А потом она… – Бонни отерла слезы. – Сказала мне, что больше никогда, до самой смерти не будет ни искать со мной встреч, ни пытаться поговорить. Я хотела вразумить ее, убедить, что это ложные воспоминания, но психотерапевт заявила, что я должна радоваться, как легко это сошло мне с рук. Они могли бы вызвать полицию, и меня бы арестовали. Она сказала, что Эми проявляет снисходительность, оставляя все это в прошлом. Я рыдала, умоляла дочь выслушать меня, но она встала и вышла из комнаты. Больше я ее не видела. – Бонни провела рукой по глазам, размазав слезы по лицу. – Вот почему дело «Яблони» важно для меня. – И вы считаете, что то же самое произошло со Станеками. – Кассандра Койл тоже так считала. По ее словам, это дело так мучило ее, что она собиралась написать сценарий о нем. – Вы говорите о ее фильме ужасов? О «Мистере Обезьяне»? – спросил Фрост. Бонни иронически усмехнулась: – Иногда правду можно сообщить только через вымысел. – Ее коллеги говорили нам, что фильм «Мистер Обезьяна» рассказывает о пропавшей девочке. Он не имеет никакого отношения к сексуальному насилию над детьми. – И еще этот фильм о том, как время искажает воспоминания. О том, что истина – всего лишь вопрос вашей точки зрения. – Бонни распрямила спину. Она снова держала себя в руках. – Вы что-нибудь слышали о докторе Элизабет Лофтус?[23] – О психотерапевте? – уточнил Фрост. Джейн вытаращилась на напарника: – Откуда ты ее знаешь? – Элис рассказывала мне о ней, – ответил Фрост. – Эту тему подняли на одном из занятий в ее юридической школе. Речь шла о свидетельских показаниях и их надежности. – Он посмотрел на Бонни. – Элис – это моя жена. «Была твоей женой», – хотела сказать Джейн, но воздержалась. – В середине девяностых доктор Лофтус опубликовала в «Психиатрических трудах» революционную статью. Там рассказывалось об эксперименте, который она проводила с двадцатью четырьмя взрослыми людьми. В ходе эксперимента каждому подопытному напомнили о четырех разных событиях из его детства в пересказе близких родственников. Однако только три из этих четырех событий действительно имели место. Одно было чистым вымыслом. Подопытных попросили припомнить детали каждого из этих событий. Шли недели, они вспоминали все больше и больше, детали становились все более подробными. Даже к тому событию, которого не было. По окончании эксперимента пятеро из этих двадцати четырех участников не смогли указать, какое из четырех событий было вымышленным. Они продолжали верить, что это случилось в их жизни. В этих пятерых доктор Лофтус успешно имплантировала ложные воспоминания. Чтобы имплантировать воспоминания, нужно только повторять человеку, что такое событие действительно имело место. Говорите о нем как о реальности, снова и снова указывайте на него, и в скором времени ваши подопытные начнут украшать это несуществующее событие собственными подробностями, добавлять цвет и фактуру, и в конечном счете воспоминание станет для них таким же живым, как если бы произошло на самом деле. Таким живым, что они будут клясться и божиться, что так оно все и было. – Она откинулась на спинку стула. – Свой эксперимент доктор Лофтус ставила на взрослых людях. Представьте, насколько все было бы проще с детьми. Ребенка можно убедить почти в чем угодно. – Например, в летающих тиграх и тайных комнатах в подвале, – подхватил Фрост. – Вы читали расшифровки разговоров с детьми. Вы знаете, насколько невероятными были некоторые из их заявлений. Принесение животных в жертву. Поклонение дьяволу. И не забывайте: некоторым из них было всего по пять-шесть лет – возраст, вряд ли заслуживающий доверия. Однако их показания помогли отправить семью Станек в тюрьму. Это была современная версия процессов о салемских ведьмах. – Она перевела взгляд с Джейн на Фроста и обратно. – Вы разговаривали с обвинителем, Эрикой Шей? – Нет еще, – ответила Джейн. – Ее карьера построена на процессе «Яблони». Она не смогла добиться вердикта «виновен» по исчезновению Лиззи Дипальмы, но ей удалось отправить сатанинских Станеков в тюрьму. Для нее важна была победа – ничто больше ее не интересовало. Не истина. И уж конечно, не правосудие. – Это довольно серьезное обвинение, – заметил Фрост. – Вы утверждаете, что обвинитель отправил заведомо невиновных людей в тюрьму. Бонни кивнула: