– Я знаю, где мы, – сказал Эраст Петрович. – На площади Данфер-Рошро. Тут платный вход в катакомбы. Пардон, мадемуазель. Перметте-муа, мсье. От нас шарахались. Господин выглядел ужасно: весь пыльный, ободранный, растрепанный, небритый. Я, вероятно, смотрелся не лучше, но Эраст Фандорин, всегда такой элегантный, являл собой зрелище почти душераздирающее. Представляю, как он страдал. А испытания только начинались. Пришлось идти пешком до гостиницы через весь город, у нас ведь не было ни гроша. Подземные разбойники вынули из карманов всё. Не то чтобы прохожие очень уж косились, в Париже полно клошаров, но обходили нас стороной. Полагаю, после долгих блужданий по затхлому подземелью, от нас еще и неважно пахло. Мой желудок не обманул. Наша одиссея длилась без малого сутки. Время было предвечернее, уже сгущались зимние сумерки. За стойкой дежурил Пикар. Пока мы отсутствовали, он успел смениться, отдохнуть и снова выйти на работу. – Пропустите этих господ! – крикнул он преградившему нам дорогу швейцару. – Это наши постояльцы! А нам сказал: – О мон дье. Я распоряжусь принести в ваш номер побольше полотенец и мыла. – И побольше еды, – велел я. Уточнил: – Побольше, чем полотенец и мыла. – Догнали вы мистера Аспена? Зачем он убил бедного мсье Ибарра? – Нет. Не знаем, – коротко ответил господин на заданные вопросы. – А есть у вас фиалковый шаумпунь для черных волос с п-проседью? – Что? – переспросил Пикар, явив типичное для француза пренебрежение к любой косметической продукции, производимой вне Франции. «Schaumpoon» в те времена был новинкой, производившейся только германской фирмой «Шварцкопф». Господин выписывал эту жидкость в Нью-Йорк целыми коробками. – У нас до полудня всё кишело полицией. Ужас что творилось! Номер мистера Аспена опечатали. – Угу, – кивнул Эраст Петрович, мрачно трогая свисающую со лба прядь. – Мы после заедем в префектуру. Только приведем себя в п-порядок. – Сначала поедим, – напомнил ему я, когда мы поднимались в лифте. – Ешь один. Я минувшей ночью не сомкнул г-глаз и хочу выспаться. К Бертильону отправимся утром. Я буду спать до половины восьмого. А ты пока д-думай. – О чем? – О с-странности. – Какой странности? – Куда делся часовой? Почему эти подземные жители, так профессионально нас взявшие, столь по-дилетантски нас упустили? Ночь Эраст Петрович проспал с сеточкой на волосах, проснулся ровно в половине восьмого и потом около часа занимался туалетом. – Что надумал? – спросил он. – Загадка, – развел руками я. (Это такой европейский жест, означающий недоумение.) – И вообще, по системе сенсея Бертильона, я всего лишь «рука». – Будем искать разгадку в м-метро. Едем. Без помощи полиции нам с подземной шайкой не справиться. В коридоре мы остановились перед опечатанным «люксом». Я подергал ручку, опутанную шнуром, чтобы проверить, нельзя ли его снять, не повредив пломбы. Вдруг дверь соседнего номера приоткрылась. Через щель на нас смотрела молодая дама. Ее глаза были расширены от ужаса. – Вы за мной, да? – прошептала она. – Где Лулу? Быстро прибавила: – Я всё помню: полная секретность. Клянусь, я никому ни слова! Входите, господа, я исполню любые условия, только верните Лулу! Она приняла нас за кого-то другого. Если бы дама была некрасивая и пожилая, наверное, мы сразу бы объяснили, что это недоразумение. Но она была очень, даже больше чем очень красивая. И совсем не пожилая. Мы с господином переглянулись и приняли странное приглашение – вошли. Номер был освещен ярким утренним солнцем. Волосы дамы, и без того золотисто-дымчатые, будто обрамились переливчатым нимбом, а глаза оказались совершенно поразительные: один изумрудно-зеленый, другой сине-сапфировый. – У вас глаза разного ц-цвета, – сообщил незнакомке Эраст Петрович. Он, человек острейшего ума, всегда глупел в присутствии женщин, которые ему очень нравились. – У меня гетерохромия. Результат неравномерного распределения меланина в радужной оболочке. Не только красивая, но и ученая, подумал я. Взгляд у дамы тоже был необычный. Изумрудное око смотрело на меня, а сапфировое на господина, кажется не упуская ни одного нашего движения, однако ощущения косоглазия (русские говорят: «один глаз на нас, другой в Арзамас», это такой город) при этом не возникало. – Господи, но почему вы японец? – задала удивительный вопрос удивительная особа. Я расположился к ней еще больше. – Обычно меня принимают за китайца. – Это все равно что спутать англичанина с итальянцем, – ответила она, и была совершенно права. – Мы не те, за кого вы нас приняли, сударыня, мы просто шли по коридору, – сказал Эраст Петрович. – Однако я вижу, вы чем-то испуганы. Если мы можем вам чем-то помочь, мы отложим свои дела, и… Она перепугалась еще больше. – Боже, что я натворила! Я нарушила условие! Теперь они убьют его! Господа, умоляю вас, забудьте о том, что я наговорила! И уходите, скорее уходите! Вы ничем не сможете мне помочь! Я посмотрел на господина и понял, что сенсею Бертильону придется подождать. – Меня зовут Эраст Фандорин. А это господин Масахиро Сибата. – Просто Маса, – поклонился я. Приятней, когда красивая женщина называет тебя по имени. – Мы – те, кто может помочь в любых обстоятельствах, мадам. Кто такой Лулу? Ваш родственник или муж? Быть может, возлюбленный? Что с ним случилось? Мне захотелось, чтобы неизвестный Лулу оказался родственником, а не мужем и тем более не возлюбленным. Эраст Петрович сделал шаг вперед, как бы заслоняя меня. – Я частный детектив. Маса – мой ассистент. Правильно ли я угадал, что произошло похищение? Если так, это как раз наша компетенция. Прелестная незнакомка растерянно залепетала: – Но ведь я уже… О господи, что мне делать? – Довериться судьбе. Она свела вас со мной… с нами неслучайно, – проникновенно сказал Эраст Петрович. – Рассказывайте. Но вместо того, чтоб рассказывать, красавица расплакалась. Я хотел в утешение погладить ее по плечу, но господин посмотрел на меня сурово. – Она не в моем вкусе, – успокоил я его на русском. – Слишком тощая. Вот что такое настоящая дружба. С этого момента я взял на себя роль секунданта. Разговор вел Эраст Петрович, а я только кивал. Беседа никак не складывалась. Мадемуазель (теперь, когда она так беспомощно, по-девичьи заплакала, стало ясно, что никак не «мадам») несколько раз пыталась начать, говорила: «Меня зовут… Меня зовут Ко… Ко…» – и снова заливалась слезами. Получалось какое-то куриное квохтанье, впрочем, очень милое. Кружевной платочек скоро весь вымок, Эраст Петрович предложил свой. Она в него обильно высморкалась, и господин спрятал платок в карман. Зная его всегдашнюю опрятность, я слегка приподнял брови, сказавши себе: «Давненько мы ни в кого не влюблялись. Уже года четыре». Ситуация безусловно располагала к возвышенной влюбленности. У французов она называется «Une demoiselle en détresse», что примерно соответствует мизансцене соёкадзэ в нашей любовной науке дзёдзюцу – когда кавалеру предоставляется возможность выставить себя в выигрышном свете перед попавшей в беду дамой. – …Ко… Корделия Эрмин, – выговорила наконец барышня. – Очень приятно, – в унисон ответили мы, и это было чистой правдой. – Кто это – Лулу и что с ним с-случилось? – мягко спросил господин. – Очевидно он вам очень дорог? – Очень! Это единственный, кто у меня есть на свете! – воскликнула Корделия. – Мой Бишон Фризе! Мы так любим друг друга! Лишь я, хорошо изучивший господина, заметил, что он расстроился. Но в его голосе по-прежнему звучало только участие. – Мсье Фризе – ваш жених? Она удивленно похлопала длинными ресницами, с которых сорвались две хрустальные слезинки. – Бишон-фризе – это порода собак. Такой маленький пудель. Вот мой Лулу, посмотрите.