– Случилось? С кем? – С ними! С Корделией и Фандориным! Сам не понимаю, почему я первым делом посмотрел на каминные часы. Как будто имело значение, сколько сейчас времени. Было начало седьмого. Зимой это еще совсем ночь. – Я не спала. Услышала за стеной странные звуки, – отрывисто говорила Эмма, пока я натягивал брюки и рубашку. – Я постучалась. Ответа нет. Лишь какое-то бормотание. Скорее! Нужно выбить дверь, она заперта на засов. У меня не хватит сил! Я чуть не упал, наступив на шнурок. Выскочил в коридор. – Господин! Никакого ответа. Отбежал, вышиб створку. Первое, что я увидел – серый прямоугольник распахнутого настежь окна. Оттуда несло холодом. У кровати светился ночник. Эраст Петрович сидел совсем голый, согнувшись и обхватив голову. Он слегка раскачивался и монотонно повторял: «Сэпамуа, сэпамуа, сэпамуа…». – Что с вами, господин?! Я схватил его за руки, заглянул в лицо. Оно было бледное, с закрытыми глазами. – Скорее! Они ее уводят! – закричала Эмма. Я бросился к окну. На дальнем конце лужайки смутно темнели три фигуры: две плотные по бокам, одна тоненькая посередине. Донесся слабый, жалобный вскрик. – Оставайтесь с господином! – прорычал я, перепрыгивая через подоконник. Но Эмма последовала за мной. – Он жив. И не ранен, крови нет. Займемся им потом! Нужно спасать клиентку! Лужайка была уже пуста. Похитители и их жертва исчезли. За ивами шумел водопад. – Там река! Никуда не денутся! За мной! – приказал я. В этой ситуации детективные таланты Эммы были не нужны. Требовались скорость, решительность и ловкость. – Погодите! Я не успеваю за вами! На берегу оказалась пристань. Вдоль белопенной полосы, очерчивающей плотину, стремительно работая веслами, плыла лодка. Теперь стало видно, что похитителей трое. Двое гребли, один прижимал к себе вырывающуюся жертву. Корделия была в чем-то белом – вероятно, в ночной рубашке. – Вон лодка! Скорей! – толкнула меня Эмма. Действительно, у причала покачивался маленький ялик. Весла были в уключинах. Мы запрыгнули, оттолкнулись. Те, в четыре руки, гребли быстрее и достигли противоположного берега, заросшего густым ивняком, на минуту или полторы раньше. Склон был крутой и темный, я лез по нему вслепую. Эмма отстала. – Догоняйте! Нельзя их упустить! – крикнула она сзади. – У вас есть оружие? «Наган» остался на тумбочке, но это было неважно. Наверху я огляделся и ничего не увидел. Пустырь, деревья, неясные очертания домов. Ни души. Но из темноты вновь раздался сдавленный возглас – Корделия не сдавалась, она звала на помощь! Кажется, впереди был мостик, перекинутый через ручей или овраг. На той стороне светился уличный фонарь. Пригнувшись, я понесся длинными скачками торабасири. Этот метод бега негоден для больших дистанций – не выдерживает дыхание, зато он очень скор. Через несколько секунд я был уже на мостике. – Маса!!! На помощь! – услышал я крик сзади и остановился. Кто-то напал на Эмму! При торабасири обернуться, когда разогнался, можно только одним способом: перекувырнувшись через голову. Приземляешься на корточки и застываешь, как вкопанный. Только это меня и спасло – то, что я перекувырнулся и присел на корточки. Проделав кульбит, я оказался на той стороне мостика. Сюда уже достигал свет фонаря. У меня над головой просвистело что-то блестящее. Я выпрямился и увидел, как из черноты надвигаются две фигуры – одна потоньше, другая поплотнее. Знакомый голос сказал на немецком: – Еще разок. Покажи, что ты умеешь. Аспен! Второй человек – тот, что стройнее – сделал быстрое движение: выхватил что-то из-под куртки, кинул. Метательный нож! Бросок был отличный – быстрый и точный, прямо мне в горло, но теперь я уже изготовился к обороне и качнулся вправо. В следующее мгновение мне пришлось уклоняться от третьего ножа, потом от четвертого. Это был настоящий мастер кунайдзюцу, метания ножей – искусства, которое наши ниндзя довели до совершенства. Только ниндзя, бросая кунай, находятся в постоянном движении, а напарник Аспена стоял на месте. Это его и погубило. Уклоняясь от четвертого броска, я присел, на глаза мне попался валявшийся у обочины увесистый камень. Я подхватил его и показал метателю, что тоже умею швыряться опасными предметами (как я уже говорил, эту науку я освоил еще подростком). Уворачиваться моего противника не учили. Это очень большое упущение. Ну, то есть он попробовал увернуться, но лучше бы этого не делал – дернулся вбок, повернул голову, и получил удар в висок. Если б в лоб, обошлось бы тяжелым сотрясением мозга, а так, конечно, треснул череп – я понял это по хрусту. Камень я кинул очень сильно, потому что торопился спасать Эмму. Однако оставался еще Аспен. Куда делась Корделия, было непонятно. Наверное, они оглушили ее, чтобы не кричала и не мешала расправиться с преследователями. Размышлять об этом сейчас было некогда. Прежде чем броситься назад, к Эмме, я должен был одолеть Аспена – иначе он выстрелит в спину. В руке у виновника всех наших бед посверкивал вороненой сталью хорошо знакомый мне «герсталь» – револьвер, похищенный у господина. – Всё, японский Кугель. Твои похождения закончились, – сказал Аспен. – Попрыгал, поскакал, и хватит. Теперь я тебя слопаю. (Я понимаю, что для такого момента повествования это не совсем уместно, но не могу здесь удержаться от культурологического комментария. В России очень любят сказку про круглый моти, который катится по белу свету в поисках приключений. Его имя Коробокку. Считается, что это очень русская сказка. На самом деле она есть у разных народов. У англичан моти называется Джонни Кэйк, у немцев Кугель. Заканчивается сказка у всех народов трагически: булочку съедают. То, что Аспен обозвал меня не Джонни Кэйком, а на немецкий лад, лишний раз подтвердило гипотезу господина: это и есть Э.П. фон Дорн. Мысль пронеслась у меня в голове, но не задержалась, потому что, когда на тебя направлено дуло револьвера, выпускающего шесть пуль за две секунды, лучше держать голову пустой и прозрачной.) – Хорошая штука, я оставил ее себе, – помахал «герсталем» Аспен и тут же выпустил в меня весь барабан: бам-бам-бам-бам-бам-бам! Когда моя голова пустая и прозрачная, а я весь превратился в пружину, попасть в меня очень трудно даже с маленького расстояния. Если в тебя стреляют, нужно стать вихрем «торнадо», который закручивается спиралью. Я видел такой на Диком Западе. Попробуйте, постреляйте в торнадо. Одна пуля, правда, продырявила мне рукав, другая чиркнула по воротнику, третья слегка опалила волосы над ухом, зато остальные три улетели в молоко (не знаю, почему это так называется). А потом, когда «герсталь» выплюнул все свои заряды, я налетел на Аспена и сшиб его с ног сочным маэгири. Прежде чем бежать к Эмме, я наклонился над упавшим и сказал ему: – Ты не фон Дорн, ты фан Дорн. По-английски получилось очень остроумно, потому что fun значит «потешный». После этого я собирался хорошенько стукнуть пленника по голове, чтобы она минут на пятнадцать отключилась. Но Аспен, оскалившись, просипел: – Фон Дорна захотел? Руки коротки. Это меня заинтересовало. – Ты не фон Дорн? А кто же он? – Его имя можно назвать только шепотом, – еле слышно сказал Аспен. – Наклонись. Иногда, увы, я делаю ошибки. Я наклонился. Он рванулся кверху и впился зубами мне в горло. Хватка у него была, как у крокодила, мертвая. От неожиданности и боли (а мне было очень больно) я сделал еще одну ошибку: ткнул Аспена указательными пальцами в оба уха. Если удары нанесены одновременно, а пальцы натренированы, это мгновенная смерть. В свое оправдание могу только сказать, что я очень волновался за Эмму. Сунув в карман «герсталь», возвращение которого наверняка порадует господина, я побежал назад, через мостик, в темноту. Я кричал: «Эмма! Эмма!» Ответа не было. Я обежал весь берег, но нигде не нашел ее. Эмма исчезла. В одном месте серая зимняя трава была примята, что-то посверкивало. Я поднял полураскрытый кожаный веер с зеркальцем и окоченел от ужаса. Какое-то время пометался в кустах, больше ничего не обнаружил. Вспомнил о госпоже Эрмин. Кинулся обратно.