Окна в башне были мелкого плетения, каждый стеклянный квадратик разного цвета – очень красиво, особенно в лучах заходящего солнца. Подоконник, пол, стены – всё будто в переливчатой мозаике. Натянутая веревка подрагивала, через открытую форточку было слышно приближающийся шорох. Вот из-за витража выплыла круглая голова. Мокрый от пота ежик волос, наморщенный лоб, устремленные вверх глаза. Маса прижался лицом, расплющив нос, сощурился, но вряд ли что-то разглядел – помещение должно было показаться ему темным. Мирина смотрела из-за выступа стены. Если бы не стекло, запросто могла бы дотронуться. Японец подтянулся повыше, примерился к форточке, понял, что не протиснется, и полез дальше. Вероятно, намеревается добраться до зубцов и вскарабкаться на крышу. Тогда Мирина негромко запела: Но нет, я не прослезилась, И он ничего не сказал. Лишь сердце мое разбилось, Как упавший на пол бокал. При первом же звуке Маса чуть не сорвался. Соскользнул по веревке, кое-как удержался. – Эммм… Эммм… – мычал он. Потом крикнул: – Эмма! Тогда она выглянула, схватилась за сердце, ахнула. – Маса?! Его круглые щеки тряслись, из глаз лились слезы, губы хотели что-то сказать – и не могли. Наконец выговорили: – Вы живы? Живы? Но как… как? Вас тут держат в плену? – Да, – сказала она, оглядываясь. – Я не знаю, откуда вы взялись, но ради бога тише! – Откройте окно. – Оно не открывается. Здесь нигде окна не открываются, только форточки. Цветные стекла вставлены в решетку. – Она хлипкая, я ее вышибу! – Она только кажется хлипкой. Тут настоящая тюрьма. Вы лишь наделаете шума, и сюда прибегут. Поговорим через форточку. Вы долго сможете удерживаться на веревке? – Сколько нужно! Да, расскажите мне всё! А потом я влезу на верх башни, спущусь вниз и освобожу вас! Что с вами случилось в Марбурге? Что было потом? Знаете ли вы, где мой господин? И что с мадемуазель Эрмин? Ее убили? – Я ничего не знаю. На меня накинулись сзади. Прижали к лицу какую-то пахучую тряпку. И я стала как в тумане. Всё плывет, кружится, и непонятно, что на самом деле, а что мерещится. Какой-то раствор опиума. Я пришла в себя только здесь. Но вы? Как вы меня нашли? – Потом. Долго рассказывать. – Нет, сейчас! Она вскарабкалась на подоконник, просунула руку в форточку, потрогала его лицо. – Настоящий! Я вдруг испугалась – снова галлюцинация. Мне здесь все время что-то подмешивают. – Кто эти люди? Что им нужно? – Сначала расскажи, как ты меня нашел, – перешла Мирина на «ты» (они говорили по-французски), продолжая поглаживать его виски. Руки у него всё равно были заняты – распускать не будет. – Я был в Карлсбаде. У них там наверху контора, а глубоко под землей живет слепой человек, очень неприятный. Жил. Больше не живет. – А кто тебе помог к нему попасть? – Никто. Я шел по следу. Он действительно похож на лобастого, упрямого бульдога, который взял след и ни за что с него не сойдет, подумала Мирина. – Но как ты догадался, что нужно искать здесь, в горах? – Там в конторе расписание. Написано: «Гостьи по пятницам из Кюлунга». А слепой сказал, что ты в Раю, «im Paradiz». Я подумал, он имеет в виду, что ты убита. Но на всякий случай пошел в читальню. Увидел по атласу, что есть такая гора Кюлунгберг, а на ней деревня Кюлунг. Заколебался – ехать туда или нет. Какие еще «гостьи по пятницам»? Может быть, к слепому просто возили обычных проституток? Мирина внутренне улыбнулась. Необычных, о каких необычных! Старый греховодник Быкоголов любил попользоваться служебным положением, раз в неделю ему доставляли новую гурию. Мирина и сама разок съездила, из любопытства – посмотреть на подземную резиденцию главного создателя Системы. Смотреть там оказалось нечего, тьма тьмущая, но послушать очень даже было что. Лапать себя она, конечно, слепому развратнику не дала, но славно помузицировали, поболтали. Уникальный был субъект. Как теперь без него? – …В читальне хороший каталог. Стал я смотреть про гору Кюлунг. Вдруг ахаю. Там, оказывается, рядом замок, называется Парадизшлосс! И еще вспомнил, что те, покойники, тоже Paradise поминали! Я тебе рассказывал про парнишку из Сен-Мало. Всё стало ясно. Никто за Масой не стоит, никто ему не помогает. Просто это такая бульдожка, которая не остановится, пока не перероет всё небо и всю землю. – Погоди. – Маса вдруг захлопал глазами. – А откуда слепой тебя знает? Он сказал, что ты «картавая» и поешь балладу про трех воронов. Сюань-Нюй что-то совала сзади в руку. Рукоятку ножа. Разговор можно заканчивать. Всё, что требовалось установить, установлено. – Это тоже долгая история. Еще дольше, чем твоя. Но сначала я тебя поцелую. Закрой глаза. Он зажмурился, выставил губы трубочкой. Мирина коснулась их своими. Губы были горячие и слегка трепетали. Делая вид, что обнимает японца за шею рукой (в форточку можно было просунуть только одну), Мирина приложила лезвие к канату чуть выше коротко стриженой башки. Приготовилась чиркнуть и сразу отскочить. Черт, как же непросто это сделать. Кисть будто свело судорогой, она не повиновалась. Сюзанна толкнула сзади в поясницу. Скрип. Треск. Из-за дрожи в пальцах рассечь веревку одним ударом не вышло. Она порвалась, и быстро, но не мгновенно – в пол-секунды или секунду. Мирина отшатнулась, выдернула руку из окна. Японец не рухнул вниз. Успел ухватиться за раму форточки. Глаза широко раскрыты, полны ужаса и недоверия. Точно так же посмотрел на маленькую хозяйку Рикки, когда она напоила песика отравой и он вдруг почуял, что издыхает. Мирине, девочке с характером, было 14 лет. Она сказала родителям: «Рикки мой, я должна сделать это сама». И сделала. Сюзи крикнула: – Что застыла?! Режь по пальцам! – Не… мо… гу… – пролепетала Мирина. Действительно не могла. Когда японец увидел воскресшую «Корделию», ужас в глазах сменился яростью. Подтянувшись, Маса поставил ноги на оконный выступ и стал бить локтем по окну. Полетели красивые, разноцветные осколки. Удары были такой неистовой силы, что металлический переплет сначала погнулся, а затем обвалился внутрь – Мирина еле успела отскочить. Маса приземлился на ковер, его порезанное стеклянными крошками лицо было страшным. – Matalo![24] – приказала Сюань-Нюй матадорке – Эфа была испанка. Гибкая и грациозная – в самом деле, как тореадор, атакующий быка, – Эфа схватила японца за руку, вывернула ее, так что он ткнулся носом в пол. Потом выдернула из высокой прически длинную иглу, но ударила поверженного противника не сразу, а сначала наклонилась и шепнула ему в ухо: «¡Muere, toro!»[25] Потом произошло страшное. Уж на что у Мирины были крепкие нервы, но она закрыла глаза, а Сюзанна вскрикнула. Стремительно изогнув короткую, на вид малоподвижную шею, японец вцепился Эфе зубами в нос, зарычал, рванул… Раздался отвратительный хруст, выплеснулась темно-красная струя, матадорка взвыла и схватилась ладонями за лицо. Щеря окровавленные зубы, Маса выплюнул багровый ошметок, вскочил, нависая над Эфой. Та вскинула руки. Между разинутым ртом и вытаращенными глазами зияла еще одна дыра. Из нее толчками лилась кровь. Тут-то Мирина и зажмурилась. Услышала новый звук, сочный и смачный. Матадорка охнула и умолкла. Мирина на миг приоткрыла и снова сжала веки. Неистовый японец воткнул указательные пальцы в обе глазницы матадорки, до упора, и поворачивал их. Должно быть, достал до самого мозга. Выдернул – и Эфа опрокинулась на спину. Убийца повернулся к Мирине и Сюзанне. Его вид был кошмарен. – Я очень, очень сердит, – сказал Маса, приближаясь к Мирине. На Сюзанну прикрикнул: – Не двигайся! При всем своем огромном опыте, при доскональном знании мужчин, Мирина совсем, совсем не понимала, что сейчас происходит с человеком, которого она столько времени так уверенно и легко водила на поводке. Выражение черных глаз всё время менялось, и что означали эти перемены – загадка. Ярость в них погасла, появилось что-то иное, новое. Все трое молчали. – Почему ты не стала резать мне пальцы? – спросил Маса. – Я был в оцепенении. Я бы упал.