На следующий день Уилл с Лирой снова отправились на прогулку; они говорили мало, им просто хотелось побыть вместе. Вид у них был ошеломленный, точно они никак не могли опомниться после какого-то радостного потрясения; двигались они медленно и почти не замечали ничего вокруг. После полудня стало припекать, и они, вволю набродившись по широким холмам, вернулись в свою золотисто-серебряную рощу. Там они разговаривали, купались, ели, целовались, а потом лежали в счастливом забытьи, бормоча что-то такое же бессвязное, как и их мысли, и буквально таяли от любви. Вечером они в молчании поужинали с Мэри и Аталь, а поскольку было по-прежнему довольно жарко, решили сходить к морю в надежде на прохладный бриз. По берегу реки они спустились на широкий пляж, который блестел под луной; прилив только что начался. Они легли на мягкий песок у подножия дюн, и тут раздался необычный птичий крик. Их головы разом повернулись, потому что так не могла бы кричать ни одна птица из этого мира. Откуда-то сверху, из полумрака, донеслась мелодичная трель, а с другой стороны ей в ответ послышалась другая. Восхищенные, Уилл с Лирой вскочили, чтобы рассмотреть певцов, но увидели только два маленьких темных силуэта, которые то спускались ниже, то снова взмывали вверх, не переставая радовать их красивыми, переливчатыми, бесконечно разнообразными руладами. А потом, подняв крыльями небольшой фонтанчик песка, первая птица уселась в нескольких метрах от Уилла. – Пан?.. – промолвила Лира. Он имел вид голубя, но его цвет, темный, нелегко было определить при свете луны; во всяком случае, он хорошо выделялся на белом песке. Другая птица все еще кружила над ними, не прекращая песни, а затем спустилась и села рядом с первой – тоже голубка, но перламутрово-белая и с темно-красным хохолком. И тогда Уилл понял, что значит видеть своего деймона. Когда она слетела вниз и села на песок, его сердце сжалось и тут же снова забилось ровно – ощущение, которое ему не суждено было забыть. Даже через шестьдесят с лишним лет некоторым его воспоминаниям предстояло остаться такими же яркими и живыми, как раньше: пальцы Лиры, вкладывающие ему в рот ароматную мякоть под серебристо-золотыми деревьями; ее теплые губы, прижимающиеся к его губам; то, как его деймона нежданно-негаданно вырвали у него из груди на пороге страны мертвых; и сладкая правота его возвращения к нему у подножия залитых лунным светом дюн. Лира подалась к ним, но тут Пантелеймон заговорил. – Лира, – сказал он, – прошлой ночью к нам прилетала Серафина Пеккала. Она многое нам рассказала, а потом вернулась к цыганам, чтобы помочь им найти сюда дорогу. Скоро здесь будут и Фардер Корам, и лорд Фаа, и все остальные… – Пан, – огорченно воскликнула она, – ах, Пан, ты несчастлив… в чем дело? Что случилось? Тогда он изменился и подбежал к ней в облике снежно-белого горностая. Другой деймон преобразился тоже – в это мгновение сердце Уилла словно дало легкий перебой – и стал кошкой. Прежде чем подойти к нему, кошка заговорила. Она сказала: – Ведьма дала мне имя. Раньше у меня не было в нем нужды. Она назвала меня Кирджавой. Но сейчас слушайте – выслушайте нас… – Да, вы должны нас выслушать, – поддержал ее Пантелеймон. – Это трудно объяснить. И, говоря по очереди, они рассказали им все, что узнали от Серафины, начиная с истины о новой природе самих детей – с того, что они невольно обрели присущую ведьмам способность разлучаться со своими деймонами, не теряя при этом единства с ними. – Но это еще не все, – добавила Кирджава. А Пантелеймон воскликнул: – Ах, Лира! Прости нас, но мы должны сказать тебе то, что знаем теперь… Лира была искренне озадачена: она не помнила, чтобы Пан когда-нибудь перед ней извинялся. Взглянув на Уилла, она увидела у него в глазах такое же откровенное недоумение. – Ладно, – сказал он. – Говорите, не бойтесь. – Это касается Пыли, – сказал деймон-кошка, и Уилл подивился тому, что часть его самого может сообщить ему что-то, чего он не знает. – Она вся – вся, какая только есть во вселенной, – утекала в ту бездну, которую вы видели. Потом она почему-то перестала туда течь, но… – Это был тот золотой свет, Уилл! – перебила Лира. – Помнишь, как он падал в пропасть и исчезал там… Так это была Пыль? Правда? – Да. Но существуют и другие пути, по которым уходит Пыль, – продолжал Пантелеймон, – а этого быть не должно. Жизненно важно, чтобы она сохранилась в мире и не исчезла, потому что иначе все доброе захиреет и погибнет. – Но куда она утекает сейчас? – спросила Лира. Оба деймона посмотрели на Уилла и его нож. – Всякий раз, когда мы открывали окно, – сказала Кирджава (и Уилл снова ощутил легкий прилив восторга: Она – это я, а я – это она), – всякий раз, когда кто-нибудь открывал новое окно между мирами – неважно, мы или члены Гильдии, – нож прорезал выход во внешнюю пустоту. В ту же самую пустоту, что и в бездне. Мы этого не знали. И никто не знал, потому что щелочка получалась слишком тонкой, чтобы ее увидеть. Но Пыль вполне может вытекать через нее. Если закрыть окно сразу, много Пыли вытечь не успеет, но ведь есть тысячи окон, которые так никто и не закрыл. Значит, все это время Пыль вытекала из миров наружу, в ничто. В сознании Уилла и Лиры забрезжила смутная догадка. Они боролись с ней, пытались отогнать ее, но она была точно серый свет, что разгорается в небе и мало-помалу уничтожает звезды: это понимание проникало под все барьеры, которые они воздвигали на его пути, просачивалось сквозь все завесы и огибало все заслоны, которыми они пытались от него защититься. – Каждое окно, – прошептала Лира. – Все окна до последнего… они должны быть закрыты? – с трудом выговорил Уилл. – Все до последнего, – подтвердил Пантелеймон шепотом, как Лира. – Нет, – пробормотала Лира, – нет, не может быть… – Это значит, что мы должны покинуть свой мир и остаться в Лирином, – сказала Кирджава, – или Пан с Лирой должны покинуть свой и остаться в нашем. Другого выхода нет. И тогда безжалостный дневной свет ударил их по глазам в полную силу. И Лира закричала. Прошлой ночью крик совы-Пантелеймона напугал всех слышавших его крохотных тварей, но его нельзя было даже сравнить с тем отчаянным воплем, который вырвался сейчас у Лиры. Он ошеломил деймонов, и Уилл понял почему. Они не знали всей остальной правды – той, что стала известна Уиллу и Лире за время разлуки с ними. Лира дрожала от гнева и горя; она сжала кулаки и шагнула по песку в одну сторону, потом в другую, обращая залитое слезами лицо то к морю, то к дюнам, словно искала у них ответа. Уилл подскочил к ней и схватил ее за плечи, почувствовав, как страшно она напряжена. – Погоди, – сказал он, – послушай: что говорил мой отец? – Ах, – воскликнула она, сокрушенно мотая головой, – он сказал… ты знаешь, что он сказал… ты же был там, Уилл, ты все слышал! Он испугался, что от горя она может умереть на месте. Она бросилась к нему в объятия и зарыдала, прижавшись к его груди, вцепившись ногтями ему в спину и уткнувшись лицом в шею, так что он слышал только «нет… нет… нет…». – Погоди, – снова повторил он, – давай вспомним все точно, Лира! Может, найдется какой-нибудь выход. Какая-нибудь лазейка… Он мягко высвободился из ее объятий и усадил ее на песок. Взволнованный Пантелеймон тут же прыгнул к ней на колени, а кошка, второй деймон, нерешительно подошла поближе к Уиллу. Они еще не касались друг друга, но теперь он протянул ей руку; она ткнулась ему в пальцы своей кошачьей мордой и деликатно ступила к нему на колени. – Он сказал… – сглотнув, начала Лира, – сказал, что без вреда для себя люди могут проводить в чужих мирах совсем мало времени. Но это неправда. Ведь мы-то сколько провели! И если не считать того, что нам пришлось сделать, чтобы попасть в страну мертвых, остались здоровыми, разве нет? – Мы были в чужих мирах не так уж долго, – сказал Уилл. – Мой отец провел вдали от своего мира, то есть моего, целых десять лет. И уже умирал, когда я его нашел. Десять лет – больше нельзя. – А как же лорд Бореал? Сэр Чарльз? Он ведь ничем не болел! – Да, но не забывай, что он мог, когда ему вздумается, посещать свой мир, чтобы поправить здоровье. В конце концов, именно там, в своем мире, ты и увидела его впервые. Наверное, он нашел какое-то потайное окно, о котором никто не знал. – Ну и мы можем сделать то же самое! – Могли бы, если б не… – Все окна должны быть закрыты, – напомнил Пантелеймон. – Все до последнего. – Но откуда такая уверенность? – воскликнула Лира. – Нам сказал ангел, – пояснила Кирджава. – Вернее, сказала. Мы ее встретили и многое от нее узнали. Это правда, Лира. – Ты говоришь – ее? – подозрительно спросила Лира. – Это была женщина-ангел. – Никогда про таких не слыхала. А вдруг она врет? Уилл тем временем размышлял о другой возможности. – Допустим, все окна закроют, – сказал он, – а мы будем открывать себе одно, когда понадобится, пролезать в него как можно быстрее и тут же заделывать обратно – ведь это-то наверняка ничем не грозит? Тогда много Пыли попросту не успеет туда просочиться… – Ура! – Сделаем окно там, где его никто никогда не найдет, – продолжал он, – и только мы вдвоем будем знать… – Это уж точно сработает! Я уверена! – поддакнула Лира. – И мы сможем ходить из одного мира в другой и оставаться здоровыми… Но деймоны потупили головы, и Кирджава бормотала «нет, нет», а Пантелеймон произнес: – Призраки… Она рассказала нам еще и о Призраках. – Призраки? – переспросил Уилл. – Мы видели их во время битвы, в первый раз. При чем тут они? – Мы узнали, откуда они берутся, – ответила Кирджава. – И это самое худшее. Они – дети бездны. Стоит открыть ножом окно, как появляется Призрак. Он словно кусочек этой бездны, который выплывает оттуда и попадает к нам. Вот почему в мире Читтагацце столько Призраков – из-за окон, которые оставлены там открытыми. – Они растут, питаясь Пылью, – добавил Пантелеймон. – И деймонами. Потому что Пыль и деймоны, в общем, похожи; во всяком случае, взрослые деймоны. И Призраки становятся больше и сильнее, когда поедают их… Уилл почувствовал в сердце сосущий страх, и Кирджава прижалась к его груди, чувствуя то же самое и стараясь утешить его. – Выходит, что каждый раз, – сказал он, – буквально каждый раз, пользуясь ножом, я выпускал в мир еще одного Призрака? Он вспомнил, как Йорек Бирнисон чинил нож в пещере. Медведь сказал тогда: Ты не знаешь, что этот нож может делать сам по себе. Твои цели могут быть хорошие. А у ножа могут быть свои цели. Лира следила за ним глазами, в которых светилась мука. – Но так нельзя, Уилл! – сказала она. – Мы не можем делать такое с людьми… нам нельзя выпускать новых Призраков, мы же видели, что они творят!