Генцлер сел рядом со второй дверью, где летом был выход на террасу. Кто-то должен охранять запасной выход, подумал Гроссманн и огляделся в поисках людей Генцлера. Точно не те, кто пьет узо за круглым столом. Генцлер не позволил бы своим сотрудникам пить алкоголь. Они должны быть трезвыми и готовыми ко всему. Но человек, сидящий за стойкой, спиной к Генцлеру, на первый взгляд не проявляющий к нему ни малейшего интереса и вращающий в руке бокал белого пива, мог видеть в зеркале все заведение и все, что происходит у него за спиной. Он разыгрывал из себя незаметного пьяницу. Но по цвету белого пива Гроссманн определил, что оно – безалкогольное. На охраннике была толстая коричневая кожаная куртка с белым мехом внутри – идеальная для улицы и слишком теплая для помещения. Возможно, он не мог снять куртку, потому что его наплечная кобура вызвала бы беспокойство среди гостей. Сзади, за столиком на четверых, рыжеволосая женщина лет сорока хотела показать подругам на смартфоне свой новый сайт, где был представлен ее бутик и которым она невероятно гордилась. Она удивлялась, что не получается войти в интернет. – С этим новым телефоном одни проблемы, – ругалась она. – Я ему не нравлюсь! Перед Генцлером стояли тарелка с отбивной из ягнятины и тарелка с жареным перцем и дзадзики. На маленьких зеленых перцах лежали большие крупицы соли. Он ел руками, пачкая пальцы в жире. С впалыми щеками, он производил впечатление изнуренного марафонца. Обгрызенной костью в левой руке он показал на стул перед собой: – Садитесь. Лучше я не буду подавать вам руки. Я смертельно голоден и уже сделал заказ. Ягненка следует есть горячим. Стоит ему немного охладиться, и мясо начинает вонять жиром и… Гроссманн заказал бокал белого вина еще до того, как Кристос успел принести меню. Потом без спроса потянулся к перцам и запихнул один себе в рот. Он выбрал один из самых острых. Это ему понравилось. – Сегодня всего два ангела-хранителя? Такой маленький состав? Генцлер понимающе улыбнулся. Потом они начали разговор в привычной манере. Подслушивать мог любой. Хотя у Кристоса было довольно громко, люди за соседними столиками вполне могли расслышать каждое слово. А утечки информации были недопустимы. Когда у Генцлера планировались опасные разговоры в общественных местах, он всегда заранее включал глушитель мобильных – маленькое устройство, подавляющее мобильную связь на расстоянии тридцати – сорока метров вокруг. Не работал даже мобильный интернет. Кристос принес вино и меню. Гроссманн попробовал и кивнул Кристосу, позволяя себе налить. – Как далеко вы продвинулись? – спросил Генцлер, когда Кристос снова оставил их в одиночестве. – Моей жене уже не терпится. – Я уже знаю, в чьей собственности находится картина, и поставил своего посредника в известность, что вы хотите ее купить. Но нам пока не известно, где владелец. Он много путешествует и тщательно оберегает свою частную жизнь. – Подернув плечами, Гроссманн добавил: – И я могу его понять. – Но сроки уже поджимают. Гроссманн язвительно спросил: – День рождения вашей бабушки переносится? – Нет, конечно. Но мы с супругой хотим отправиться туда как можно скорее, и хотелось бы уже иметь картину при себе. К тому же, как нам известно, за ней охотятся другие люди. Это вопрос цены? – Как обычно. Генцлер оторвал зубами кусок мяса от кости, сверкнув на Гроссманна глазами. Тот почувствовал, что Генцлер готов с не меньшим удовольствием отгрызть и проглотить кусок его руки. И не делает этого исключительно из соображений приличия. Гроссманн задал встречный вопрос: – Да, и почему Кристос не стал сапожником, а Папа Римский – боксером? Почему я женился на своей жене, а не на вашей? Генцлер вздрогнул от этой мысли. – Я не женат, – возразил он. – Я тоже, – сказал Гроссманн и посчитал результат разговора за собственную победу: Генцлер впервые проговорился о своей частной жизни. Генцлер, которого звали точно не Генцлер, точно знал, что Гроссманн обвел его вокруг пальца. Он понимал, насколько опасен этот человек, и совершенно не хотел, чтобы он узнал слишком много. Однажды, когда все эти дела будут в прошлом и, возможно, даже кончатся плохо, Гроссманн может попытаться отомстить. С такими людьми никогда нельзя знать наверняка. Генцлер так много тренировался не выдавать никакой информации о своей личной жизни. Он никогда не встречался с посредниками в том месте, где живет. Никогда не надевал одежду, которую носил в обычной жизни. Даже шутки в частной обстановке и на работе он рассказывал разные. И смеялся как совсем другой человек. А теперь это. Да, ничего страшного не произошло. Гроссманн теперь точно знал, что он холостяк. Но все же. Таких ошибок допускать не следует. Кристос подошел к столику. Гроссманн заказал дорадо и «порцию этих восхитительных перцев». Генцлер вернул разговор в основное русло: – Как я сказал, время поджимает. Мой друг, с которым вы уже имели дело, высказал предположение, что вы, возможно, работаете и на других заинтересованных. Пытаетесь угнаться за двумя зайцами? – У меня серьезная деловая репутация, я всегда держу слово. – У меня есть какие-нибудь гарантии? Я слышал, вы поменяли место жительства. Ваш… Ваша старая вилла вам больше не нравилась? Гроссманн сразу прекрасно понял, что Генцлер умышленно чуть не сказал «пентхаус» вместо «вилла». Другому человеку это показалось бы простой оговоркой, но Гроссманн воспринял услышанное как угрозу. Может, Генцлер хотел намекнуть, что может каждый раз разоблачать его новую личность. Гроссманн не мог оставить без внимания такую угрозу. Намек разворачивал игру не в его пользу. – Как поживает ваша сестра? Надеюсь, хорошо, – улыбнулся Гроссманн. – К сожалению, я не смог прийти на ее день рождения. Только отправил букет цветов. Надеюсь, они пришлись ей по вкусу. На мгновение Генцлер окаменел. Он совершенно забыл про еду и никак не мог взять под контроль нервное подергивание бровей, хотя привык сохранять хладнокровие в экстремальных ситуациях. Он потер глаза, словно туда что-то попало. – Кажется, что-то вызвало у меня аллергию, – сказал он, и Гроссманн понял, что глубоко задел его. Гроссманн принялся рассказывать легкомысленным тоном: – По дороге сюда я видел, как двое парней примотались к девушке. Пришлось вмешаться и провести с ними беседу. Один пригрозил мне: «Я знаю, где твой дом, старик». – Да, – протянул Генцлер, – система образования в Германии оставляет желать лучшего. При этом он задался вопросом, блефует ли Гроссманн или действительно знает, где находится его квартира. В это сложно поверить, но, с другой стороны, откуда у него адрес его сестры? Откуда Гроссманн вообще знает, что у него есть сестра? Внезапно Генцлер почувствовал себя голым. Он всегда предпочитал действовать из укрытия. Чувствовал превосходство, потому что его нельзя было привлечь к ответственности. Анонимность была его силой. – Мы оба хотим, чтобы ваша бабушка получила желаемое, – сказал Гроссманн. Какое-то время Генцлер стоически ел, не отрывая глаз от тарелки, словно боялся, что у него отберут еду. Гроссманн заметил, что Генцлер жует все с большим ожесточением. – Вам не следует беспокоиться, – заверил Гроссманн, – я не подведу вас и вашу бабушку. Я – честный делец. Вы получите картину, как только она будет у меня. Он пытался успокоить Генцлера, но тот никак не мог отойти от шока, что кто-то знает о существовании его сестры. Рыба была пожарена и приправлена именно так, как любил Гроссманн: только перец и соль. Сразу после еды Гроссманн распрощался. Направляясь к двери, он чувствовал, что Генцлер с удовольствием бы выстрелил ему в спину, но тот не стал этого делать. Он просто подозвал Кристоса и попросил счет. Сразу после того, как был отключен глушитель и все телефоны заработали снова, Генцлер позвонил сестре. Да, она действительно получила два дня назад на день рождения большой букет. И не знала, от кого. Она обрадовалась, услышав вопрос брата. – Так это ты? Зачем ты прислал мне пятьдесят роз? Она была удивлена и растрогана одновременно. – Потому что я люблю тебя, – сказал Генцлер. И впервые за долгое время почувствовал, что это правда. После стольких лживых слов человеку уже тяжело разобраться, где правда, подумал он. Но здесь сомнений быть не могло: он любит свою сестру. По сути, она была для него единственной ценностью в этом мире. Она и Лукас, ее маленький сынишка, для которого Генцлер стал кем-то вроде отца, потому что папа малыша испарился вскоре после его рождения. * * * На Генцлера сильно давили, и Гроссманн знал это. Генцлер должен был вернуть утраченное биологическое оружие, пока обо всем не узнала широкая общественность. И Генцлер был далеко не так хорошо защищен, как убийца отца Анны Катрины Клаазен. Генцлер уже много лет проработал в подразделении Науманн министерства внутренних дел. Он должен был представлять отчеты Кайзеру, и сейчас это было для него не самым приятным мероприятием. Кайзер с удовольствием обошелся бы без взаимодействия с полусветом, осведомителями и бандитами. В дальнейшей политической карьере он бы с удовольствием стал «чистильщиком», но на репутации стояло позорное пятно – он связывался с типами вроде Генцлера, с Гроссманнами и Штайнхаузенами этого мира. С одной стороны, он нуждался в них, с другой – ненавидел даже мысль о нахождении с ними в одном помещении. И Генцлер чувствовал это, заходя в комнату. Из-за неонового света лица казались синеватыми, словно кожа была прозрачной. Кайзер плотно сжал губы, пальцы его правой руки судорожно вцепились в несколько листков бумаги. Он смотрел на происходящее с презрением, словно даже находиться в этой комнате и дышать одним воздухом со всеми было для него оскорблением. Старший полицейский советник Дикманн рядом с ним казалась существом из другой реальности. Сложно было представить, что у нее тоже есть пищеварение и ей приходится есть и пить, как и всем остальным присутствующим. Ангелоподобность Нюссена куда-то исчезла. Его локоны слиплись. На нижней губе вскочил герпес. У него болел зуб, а повышенная кислотность желудка не позволяла выпить крепкий кофе, стоящий на столе. Вся минералка в крошечных бутылочках оказалась газированной. Его просьбу о воде без газа оставили без внимания – в такие дни ничего не клеилось. Он подавил отрыжку.