– Что там с Артом? – насторожилась психолог Маша. – Что он опять натворил? – Перед праздниками поругался с местными на теннисном корте. За день до этого обматерил математичку, которая ни слова по-русски не понимает. В прошлую субботу я нашел в его комнате пустую бутылку лимонного “Кеглевича”, и я даже не знаю, с кем он ее распил. – Это же кошмар, – сказала Милена. – От этого пойла тараканы мрут. – Давайте лучше о Натане, – настаивала Фридочка. – Слушайте, – заявила психолог Маша, – мне кажется, что помощь нужна именно Артему, а не Владиславе. Он буквально взывает о помощи, а мы не слышим, а только его ругаем. Да, он вызывает агрессию, но, видимо, никто не научил его другим методам транслирования трудностей адаптации. – Я не могу это слушать, – пробурчала Фридочка. – Лучше переходи на иврит, вместо того чтобы ломать язык. А еще лучше, отбрось свою заумную психологию и вспомни о здравом смысле. Ему нужна никакая не помощь, а хороший пинок под зад. – Как ты можешь так говорить о детях! – возмутилась психолог Маша. – Назначьте мне встречу с Артемом. Владислава может подождать. – Я хочу сказать за Натана, почему никто меня не слышит? – снова взялась за свое Фридочка. – Я тебя внимательно слушаю, – заверила ее психолог Маша. – Печальненький он какой-то в последнее время. – И злобный, – заметила Милена. – Вы же говорили, что он цветет, пахнет и счастлив вернуться в Иерусалим, – сказала психолог Маша. – Сперва цвел, а потом скис, – взгрустнула Фридочка. – Такой мальчик! Такое золотце! Может, и его тебе показать, Машенька? Он разговорчивый и входит в контакт за пять секунд. Он тебе сразу понравится. – Я думаю, это неразделенная любовь, – вдруг заявила Милена. – Поэтому он страдает. Я насторожилась, но Тенгиз наглым тоном пресек обсуждение Натана: – На психолога есть еще кандидаты. – Как, например, кто? – спросила Фридочка. – Сонечка, которая находит общий язык с местными быстрее всей русской алии, вместе взятой? Нам всем стоит у нее поучиться социальным навыкам. – Как, например, Зоя Прокофьева, которая Комильфо, – неожиданно выдал Тенгиз. Тут я чуть не сдохла и совсем слилась со стенкой. – Зоя! – многозначительно согласилась Милена. – Ох, да, – вздохнула Фридочка. – Напомните мне, пожалуйста, кто такая Зоя, – попросила психолог Маша. – И если с ней все комильфо, зачем тратить на нее время? – С ней не все комильфо, это кличка такая, – объяснил Тенгиз. – Очень прилипчивая. Я теперь иначе ее называть не могу. Милена и Фридочка согласились. – Неуважительно называть детей прозвищами, – пожурила их психолог Маша. – Это нарушение границ. – Она сама себя так называет, – сказал Тенгиз, – и ей нравится. И я не считаю, что прозвища – это неуважительно. Иногда имя, которое ты сам себе избрал, важнее того, что дали тебе при рождении. – Ладно, – не стала спорить психолог Маша, – пускай будет Комильфо. Кто же она такая? – Девочка из Одессы, которая живет в своем мире и ничего вокруг не замечает. – А у нее что в анам… я имею в виду, в семье? – Все у нее хорошо в анамнезе, – ответила Фридочка. – Полная семья. Адекватные родители, бабушка и дед. Хорошие люди, я точно знаю – разговаривала с ее бабушкой по телефону. Она дала мне рецепт котлет. Слушайте, это не котлеты получились, а песня! Но сама Зоечка котлет не ест. – Почему она сюда приехала? – Кто ее знает? – опять разозлилась Фридочка. – Вы ее принимали, а не я. – Вы хоть с ребенком поговорили? Выслушали? Поинтересовались мотивами? – Знаешь что, Машенька, давай ты мне не будешь рассказывать, как разговаривать с нашими деточками. Я ее и так и этак трясла – не идет на контакт. Она очень подозрительная и колючая. Замкнутая. Я не способна ее понять. Это черный ящик, а не девочка. – Совершенно верно, – подтвердила Милена. – Я тоже пыталась с ней поговорить. Ничего не вышло. – Может, у нее трудности с женскими фигурами? – предположила психолог Маша. Я опустила глаза и посмотрела на свою фигуру. Конечно, у меня были с ней трудности. После стольких лет в секции акробатики “трудности” – это еще легко отделалась. Но к фигурам других женщин и девушек у меня никогда никаких претензий не было. – Тенгиз, может, ты ее разговоришь? – осторожно предложила Милена. – Хорошая идея, – поддержала ее психолог Маша. – Поговори с ней. – Я с ней разговариваю, – сказал Тенгиз. – Пытаюсь, во всяком случае. Она оказалась здесь первой и сразу пришлась мне по душе. Первенцы – они такие, никто их потом не заменит. Да и сама Комильфо сперва неплохо меня воспринимала. Но я совершил ошибку – однажды ее наказал, в самом начале года. По делу, но с тех пор она меня чурается. – По какому делу? – Они вместе с Натаном шлялись по городу без разрешения, опоздали к урочному часу. – Почему ты мне ничего не сообщил?! – возмутилась психолог Маша. – Или хотя бы Виталику? – А что бы вы сделали? Отправились бы их искать? Она не должна была так поступать, но это она не со зла, а потому что город сразу ее захватил, это очевидно было. Наказывать ее, честно говоря, сердце болело. У нее глаза горели, когда она вернулась. Вы ее в правильное место определили. Это ее город, точно вам говорю, она здесь останется, вот увидите. – Не будем умалять твои способности, Тенгиз. Ты и до стенки достучишься, – снова вмешалась психолог Маша. – Я уверена, что ты с Зоей прекрасно поладишь. – Может, и полажу, но тут требуется нестандартный подход, а у нас же границы. – Да ради бога! – фыркнула психолог Маша. – Границы внутри, а не снаружи. Удели этой девочке время. Раз ей так понравился Иерусалим, сходи сам с ней на прогулку, купи ей фалафель, покажи ей свой любимый город, чтобы она его увидела твоими восторженными глазами. Тенгиз ничего не ответил. Я услышала, как кто-то застучал каким-то предметом по твердой поверхности. Может быть, ручкой. Или ногтем. Как будто отмеряя удары моего собственного сердца. – Странная она девочка, – тихо сказала Милена. – В каком смысле? – В смысле – не от мира сего, – повысил голос Тенгиз. – Вместо сверстников интересуется гардемаринами и памятниками… – Памятники! – пришло озарение к психологу Маше. – Я ее помню! Я проводила с ней собеседование на экзамене. Да, точно! Действительно странная, но творческая натура. У нее сочинения по картинкам чудесные были, очень креативные, но эмоционально перегруженные. Вразрез с ее склонностью при встрече лицом к лицу изолировать… – Машенька! – перебила Фридочка. – Давай по-русски. – Я не хотела ее принимать. – Зачем же взяла? – Другие члены комиссии настояли, – объяснила Маша. – Кому-то понравился папа, кому-то – ее аккуратные треугольники и высокий интеллект, а кто-то еще был в восторге от того, что на групповом задании она ни с кем не соглашалась, стойко держалась за собственное мнение, достойно аргументировала, но при этом была умеренна в своей агрессии. Я помню наше обсуждение. Мы даже за обедом ею занимались. И по дороге домой, в самолете, опять засомневались. В итоге мне пришлось согласиться с мнением большинства. Признаться, мне польстило, что психолог Маша меня помнила и так долго обсуждала. И про натуру тоже польстило, про стойкое мнение и про прекрасные треугольники. – Может, стоит поскорее найти ей приемную семью, чтобы она почувствовала тепло и заботу? – предложила психолог Маша. – Да у нее тут родные бабушка, дедушка и тетя живут, с маминой стороны, – заявила Фридочка. – Пять автобусных остановок от нас, в Рехавии. Репатрианты семидесятых. Бабушка с котлетами все спрашивала, почему Комильфо с ними не связалась, мол, они ее ждут. Да и сами родственники звонили, хотели приехать, познакомиться с Зоей. – Почему же не приехали? – спросила Маша. – Она отказалась. Говорит, не готова. – Но почему? – Почему, почему! Ты же психолог! – снова возмутилась Фридочка. – Я тебе говорю, что она закрытая, диковатая и обозленная. – Тенгиз, так как тебе идея с ней погулять? – вдруг вспомнила психолог Маша. – Не нравится, – отрезал Тенгиз. – Почему? Ты всерьез беспокоишься о нарушении границ? Ты хочешь об этом поговорить? – Нет, не очень. – Тенгиз сам сделался диковатым и обозленным. – Мы меня обсуждаем или Комильфо? – Обсуждая наших подопечных, мы всегда обсуждаем самих себя, – нравоучительно произнесла Маша. – Какие чувства у тебя вызывает эта девочка? Какие ассоциации? Какие… – Маша, – прервал ее Тенгиз, – ты хороший психолог, но давай ты не будешь меня лечить. В тот момент я напрочь позабыла про Аннабеллу, про потрясение, про кровь на собственном лице и боялась упустить даже паузу из этого разговора. Он казался мне важнее всего остального на свете. Сгорая от жгучего любопытства и от не менее жгучего стыда, как если бы я подглядывала в спальню собственных родителей, я одновременно хотела и не хотела услышать продолжение, но не смогла бы отклеиться от стены, даже если бы от этого зависило мое будущее в программе “НОА” и будущее вообще.