— Ты не обязан говорить, — перебиваю его. — Серьезно, все хорошо. — Я вожусь со своим билетом, навязчиво складываю и разворачиваю, притворяясь, что ищу в сумочке что-то, чего на самом деле нет. — Нет, не правда. Перестань указывать, что мне делать. Я поднимаю руки. — Ладно, валяй, — говорю ему. — Я вся во внимании, Кит Айсли. — От то, что я так произнесла его имя, он хмурится. Но мне все равно. Мы стоим рядом с охраной, моя сумка под ногами. Семьям приходится расступаться, чтобы пройти мимо нас; пожилая пара оборачивается, чтобы бросить на нас неодобрительный взгляд. — Вам хватит и пяти минут, чтобы снять обувь и положить ее на поднос. Потом у вас будет уйму времени, чтобы пялиться на меня, — ворчу я на них. Кит прикрывает рот, затем отворачивается. — Что? — Восклицаю. — Это правда. Он хватает меня за запястье и вытаскивает из толпы. — Не груби пожилым, — говорит он. — У них в детстве не было даже микроволновок, и это очень, очень грустно. — Слушай, я в этом не виновата, — говорю я многозначительно. — У нас не было IPhone 6+. Жизнь — несправедливая штука. Он хватает меня за плечи и трясет. — Хватит шутить. Я пытаюсь быть серьезным. — Л-ла-д-н-о. — Я потираю виски и щурюсь на потолочные лампочки. Куда угодно, лишь бы не на него. Лицемер. — Элена, понимаю, тебе это все не нравится, но дай мне минуту. Ты приехала сюда с этой маленькой сумкой пять месяцев назад. Прибежала к нам, когда мы нуждались в тебе, и ты заботилась о моей маленькой девочке. Нет никого, кому бы я доверил ее больше, чем тебе. Я никогда этого не забуду. Я прочищаю горло. — Пожалуйста, — говорю я, переминаясь с ноги на ногу. — Я ещё не поблагодарил тебя, — усмехается Кит. — Тебе и не нужно, — перебиваю я. — Мне правда пора. Я беру свою сумку и встаю в очередь, когда Кит хватает меня за запястье и тянет обратно. Сейчас я похожа на Джинджер Роджерс,7 где полна грации и женственности, затем внезапно падаю ему на грудь с Ооханьем. Он обнимает меня так крепко, что на минуту перехватывает дыхание. Поначалу мне это не нравится, но потом я расслабляюсь, понимая, что мне этого не хватало. Все это чересчур. Я начинаю рыдать. И это не самое удивительное; я просто кричу. Удивительно то, что Кит плачет вместе со мной. Я обнимаю его, и мы плачем, когда пожилая пара, у которых не было в детстве микроволновок и телефонов, проходят мимо нас. Прежде чем отпустить, он касается губами моего уха. — Спасибо, Элена. Я люблю тебя. Когда я освобождаюсь из его объятий, наблюдаю, как он исчезает в толпе. Этот день — сплошная боль. Такое чувство, что таким образом Кит попрощался со мной навсегда. И я позволила ему это. Попрощайся со мной и продолжай жить дальше. Но я злюсь. На то, что сказала Делла. Сегодня она оценила меня по достоинству, приклеив на лоб: «недостаточно красивая, как я!» Интересно, как долго она держала это в себе? Скорее всего, все, с кем она дружит, не были достаточны хороши собой, в отличии от нее. Даже не помню, почему мы были лучшими друзьями. Была ли она другой? Или это я была настолько слепой? Я сажусь в самолет, протискиваясь через проход к своему месту. Я никогда раньше не чувствовала ничего подобного. Обычно я сдерживаю свои эмоции, справляюсь с ними по-своему. Только что я отдала пять месяцев своей жизни, чтобы помочь тому, кто заявил, что я недостаточно красивая, как она. Что, черт возьми, это было? Я сажусь чуть ли не в самый хвост самолета, затем делаю селфи. Все предыдущие селфи выглядят шокированными, грустными, растерянными или безумно счастливыми. Это — мое первое злое селфи. Оно располагается рядом с «К ЧЕРТУ ЛЮБОВЬ». Поэтому, я подписываю это селфи: «К ЧЕРТУ ЛУЧШИХ ДРУЗЕЙ». Такими темпами, к концу года, я перестану во все верить. За исключением, может быть, Грир, которая ждет меня в аэропорту, одетая в фиолетовую пачку и держащая воздушный шар с единорогом. Я обнимаю ее так крепко, что она вскрикивает, затем беру свой воздушный шар с единорогом и начинаю планировать свое будущее. Глава 42 #ЯПОКАЖУИМКАКАЯЯРАСИВАЯ К черту любовь, к черту Флориду, к черту Кита Айсли и его подружку, которая красивее меня. Глава 43 #РОЗОВЫЕОЧКИ Грир не в восторге от Дэллы. Она рассказывает мне об этом, когда мы стоим на верхней палубе парома, пьем яблочный сок из бумажных стаканчиков и наблюдаем закат, окрашенный в розово— фиолетовый. ​— Как она могла, — говорит она. — Почему он с кем-то вроде нее? — В голосе Грир звучит неподдельная горечь. Она выплевывает всю злость, направленные на Кита и Дэллу, и это вызывает у меня улыбку. ​— Ты никогда ее не видела, — замечаю я. — Она не так уж плоха. — О, конечно, — говорит она. — Но скольких девушек мы встречали похожих на нее? Они повсюду. Обычно о них снимают реалити-шоу. ​— Точно, — говорю я. — Но она была моей лучшей подругой. Я никогда не видела ее такой. — Ты не замечаешь плохого, Элена. У тебя слепая душа. — Я вливаю свой яблочный сок в Лонг-Айленд.8 ​— Эй! Что это значит? — Я пытаюсь скрыть обиду в своем голосе, но Грир слишком хорошо меня знает. Она массирует мне шею, как будто может стереть все повреждения. ​— У него… была слепая душа. Она пробудилась — к чему-то новому, к людям… мужчины. ​— Правда? От этого немного больно, — говорю я. — Словно тебя кинули в ледяную воду. ​— Такова природа. Что веселого быть брошенным в ледяную воду? Вот почему половина мира ходит в розовых очках, смотрит комедии и читает любовные романы. Я смотрю на нее краем глаза. Мне нравятся комедии и романтика. — Если ты такая реалистка, почему так одеваешься? — Спрашиваю ее. — Как фея, каждый день носишь один и тот же цвет. — Потому что хочу, чтобы таков был мир. Я воплощаю свою фантазию в реальность. Но не защищаю себя психически. Несколько минут я всегда дуюсь после того, как она говорит подобные вещи. Это несправедливо, что она такая красивая и такая мудрая. И если бы я одевалась так, как хотела, чтобы все одевались во всем мире, то это был бы мир — полон сучек, одетые во все бежевое. На мне коричневая толстовка с капюшоном, потому что я — отстой, и потому что у меня слепая душа. ​— Ты же знаешь, они делают это не специально. ​— Кто? — Уточняю я. Ветер играется с ее волосами, раздувая их в разные стороны. Высветленные пряди продолжают прилипать к ее фиолетовым губам. Она протягивает руку, покрытая лавандовым лаком, чтобы убрать их. Я медленно отступаю, пока она говорит, стараясь быть осторожной. ​— Люди, закрывающие глаза на правду. Они просто пытаются выжить. На минуту я отвлекаюсь, мой палец застыл над кнопкой камеры на телефоне. — Кто пытается выжить без правды? Грир пожимает плечами, и ее рубашка соскальзывает с ее стройного плеча. Идеальная. — Наверное, люди, которые насытились этим. Или люди, которым было недостаточно. Или люди, которые слишком поверхностны, чтобы оценить всю суть происходящего. Я делаю снимок, затем опускаю телефон, чтобы посмотреть на нее. Грир — настоящая. Прямо сейчас она — истина. Единственный человек, который по-настоящему переживает за меня и честно говорит, что я многое не замечаю. Если бы я была одной из трех типов людей, я была бы самой бесчувственной. Не сказала бы, что моя жизнь — это риск. Мое детство, как правило, было не богатым, но практичным. Я была настолько недооценена, что превратилась в бежевую сучку. Почему не розовый? В третьем классе мне нравился этот цвет. ​— Грир, — говорю я. — Ты все еще любишь Кита? Не знаю, почему я это спросила. Грир никогда не намекала на то, что все еще испытывает чувства к Киту. Но сколько раз она говорила, что искусство создается из боли? «Искусство — это кровь, вытекающая из раны. Не дай ране затянутся; пусть она кровоточит. До тех пор, пока не наберется достаточно крови, чтобы творить». От такого вопроса, выражение ее лица меняется. Она хмурится, а взгляд мрачнеет. ​— Скажи правду, Грир, — прошу я, затаив дыхание. Ответ на этот вопрос настолько хрупок, что боюсь воздух из моих легких все разрушит. Она поворачивается ко мне лицом, обеими руками убирая волосы с лица. Татуировки на запястьях рук видны на фоне ее белой кожи. БУДЬ на одной стороне, ПРЕКРАСЕН — на другой. ​— Да, — говорит она. — Люблю. Я отвожу взгляд от Грир на воду. Кит — кукловод сердец. Сколько ещё таких было? Девушки по работе? Из его магистратуры? Я смеюсь над собственной глупостью, но ветер подхватывает мой смех и уносит прочь. ​— О черт, — шепчу, обхватывая голову руками. Все стало ещё запутаннее. Когда мы забираемся обратно в ее машину, ничего не говорим друг другу. Морщинка, которую я никогда раньше не видела, появилась между бровями Грир после ее признания и до сих пор не разгладилась. Я сижу, ссутулившись, на пассажирском сиденье, во рту пересохло, в груди тяжесть. В салоне пахнет кожей и лимонами. Я вдыхаю этот запах, пока следуем за вереницей машин, уезжающих от парома. Вспоминаю, сделанные мной фотографии и прокручиваю их, чтобы отвлечься. У меня есть фотография Грир в окружении пастельного заката. Оно такое эффектное! Свет падает на ее обнаженное плечо, откуда выглядывает татуировка. Очень красивая. Я выкладываю это в Instagram — потому что это одна из лучших фотографий, которые когда-либо делала — надеясь, что Кит увидит ее. Посмотри, что у меня есть о тебе. Он фиолетовый!