В конце концов, Пайпер открывает глаза, встает на четвереньки и смотрит на меня в панике, словно загнанное в угол животное, и говорит: — Мы должны помочь им! Я начинаю злиться: — Помочь кому? — думаю, в помощи нуждаемся именно мы, если не хотим умереть в лесу от отравления грибами. Но Пайпер не отвечает, а просто отчаянно повторяет: — Мы должны помочь им. Мы должны помочь им, — снова и снова, как пленка, поставленная на повтор. Та ночь была безлунной, и не имело никакого смысла пытаться идти куда-то, потому что темнота была такой черной, что не было видно даже дороги. Несмотря на то, что Пайпер отчаянно хотела продолжить идти, даже она понимала, что это было бесполезно, до тех пор, пока не начнет рассветать. Мы попытались снова заснуть, но не смогли. Мы сидели и ждали, трясясь от холода, пока не стало достаточно светло, чтобы можно было продолжить путь. Мы шли, шли и не останавливались до ночи. Затем просто свалились. У нас не было сил даже для того, чтобы поставить палатку. Мы просто расстелили покрывала на земле. Мне казалось, что по мне бегают жучки, и я ощущала камни под собой. Пайпер плохо спала, постоянно просыпаясь, но с первыми лучами мы вырубились, словно вампиры. Несколько часов спустя мы проснулись все в поту. Снова мы быстро продолжили наш путь в мрачной тишине, несмотря на усталость и чувство голода. Никто из нас больше не упоминал инцидент с грибами. Прошло два дня с того момента, как мы вышли к реке, и я выяснила, что если мы не заблудились, то через день подойдем к Кингли. Я старалась не думать о том, что ожидает нас там. Не имело смысла думать об этом. Или я могла бы решить вернуться назад. Глава 26 Наша тропинка закончилась извивающейся бетонированной дорогой, достаточно широкой для одной машины. Дорога уходила вниз. На каждой стороне возвышалась огромная живая изгородь, поэтому стоять там было все равно, что стоять в котловане с низкой серой крышкой, а точнее небом. Птицы пели и щебетали, летая туда-сюда и, возможно, думая, что же мы там делали, так как в течение долгих месяцев этот дикий мир принадлежал только им. Нам совершенно не нравилось стоять на дороге у всех на виду. Любой мог подъехать к нам сзади, потому что нам негде было спрятаться — только скатиться вниз с полуметровой горки. Но вместе с чувством страха мы испытывали приятное возбуждение от того, что мы были Где-то. Судя по карте, до Кингли нам оставалось меньше мили. Мы не имели ни малейшего представления, куда нам идти. Разве что нам встретится полицейский или дружелюбный молочник и покажет дорогу к Ферме Гейтсхед. Мы прошли четверть мили мимо заброшенных и заколоченных домов и подошли к дорожному знаку, указывающему на Кингли, Хоптон и Астлвиз. Надеясь на лучшее, мы продолжили идти дальше, и тут, удивительное дело, на следующем повороте увидели выцветшую вывеску «Аллея Гейтсхед». После этого мы с Пайпер перешли на бег. Никто из нас не хотел думать о том, что мы обнаружим, дойдя до фермы. Но не важно, как сильно я пыталась успокоиться, я не смогла остановить надежду и волнение, заставляющие биться мое сердце быстрее, а Пайпер, казалось, покрылась неестественным румянцем. Через полмили мы стали думать, что, возможно, ошиблись дорогой, но продолжали идти, потому что не оставалось ничего другого. В конце концов, мы подошли к воротам и вывеске и паре молотилок, оставленных на месте молотьбы. Чувство тревоги стало перерастать во что-то более сильное и темное, когда мы вошли в ворота, потому что мне нисколько не понравилась атмосфера этого места. С дороги ферму не было видно, но мы увидели много птиц, кружащих над чем-то слева от нас. Мы стали осторожно продвигаться вперед и, наконец, вышли к повороту и увидели главный сарай и никаких признаков жизни. Мне захотелось развернуться и побежать, что есть сил, потому что не надо было быть гением, чтобы понять, что все те птицы кружили там не просто так. Я представляла, что мы будем делать, если Враг захватит ферму, и Айзек с Эдмундом будут взяты в заложники. Но мне приходилось представлять, что они все еще живы, потому что никто, обладающий хоть малой долей здравого смысла, не способен пройти неделю почти без еды, веря в возможность плохих новостей. Но не всегда выпадает возможность выбирать, какие новости тебя ожидают. На минутку поставьте себя на наше место: подойти к заброшенному месту в серый сентябрьский день; месту, которое должно быть наполнено животными и жизнью; но все что вы находите — это ничего, никаких признаков людей, только внушающее страх отсутствие любых звуков, ничего, кроме больших черных птиц в воздухе и кучи ворон, стоящих неподвижно и смотрящих на тебя. А потом мы увидели лис. Сперва я подумала, какие они красивые, лоснящиеся, откормленные и яркого оранжево красного цвета с острыми маленькими умными лицами. Мне даже не пришло в голову задуматься, почему их было там так много и почему они не убегали. И зачем им было это делать. Это был рай. Мертвые повсюду, и когда вонь настигала вас, ее ни с чем нельзя было сравнить. Когда вы слышите, как кто-то говорит, что что-то пахнет смертью, поверьте им, потому что только так можно описать этот запах — гнилой и настолько отвратительный, что ваш желудок пытается вылезти через глотку. Если ваш мозг работает, он хочет выпрыгнуть из черепа и бежать, что есть сил, с вами или без вас, лишь бы не узнавать, откуда доносится этот запах. Преодолев такой путь, я не знала, как можно было не продолжить идти. Мои ноги продолжали движение вперед, но, подойдя ближе, я увидела, что некоторые тела были телами людей. Холод пронзил меня. Не важно, что я найду, я не собиралась кричать или плакать или что-то еще. Внутри у меня все заледенело. Передо мной птицы выклевывали мертвое лицо, дергая за кожу, и при помощи клюва отдирали фиолетовые полосы плоти от костей. Они взлетели вверх на несколько секунд, когда я махнула рукой, чтобы посмотреть на то, что осталось от него. К тому времени по размеру телу и одежде я поняла, что это не Эдмунд, и если это не Эдмунд, тогда это точно не Айзек и не Осберт. Дальше лежало еще больше тел. Я насчитала семнадцать и только одно узнала совершенно точно — тело Доктора Джеймсона. Шок от того, что я увидела кого-то знакомого мертвым, спровоцировал новую волну паники. Мои ноги стали трястись так сильно, что мне пришлось присесть на корточки в грязь, чтобы не упасть. Один за одним. Один за одним, так я приближалась к телам, плавно и методично, видела, как давно каждый из них умер, а иногда, насколько молоды они были. Один за одним — каждое тело оказывалось не тем человеком, которого я боялась обнаружить. Они лежали по всему скотному двору. Все выглядели, будто пытались убежать, сжаться, спрятаться или защитить кого-то еще. А если у них все еще были лица, можно было увидеть выражение страха и ужаса, по крайней мере, в форме их рта, потому что их глаза и губы выклевывали в первую очередь. Я стала отпугивать лис от тел. Я подбегала к ним, сгорая от гнева, но, казалось, они замечали меня, если только я начала пинать их. Но и после этого они лишь отходили на несколько шагов, все еще держа во рту ту часть тела, которую они откусили, и разочарованно смотрели на меня. Уверена, они знали, что я боюсь. В общей сложности я нашла девятерых мужчин, трех женщин и пятерых детей. Одной из детей была девочка, младше Алби, продолжающая лежать в объятиях своей мамы. Женщина выглядела молодой, но, как и все женщины, она была одета в грязную и окровавленную одежду, поэтому неважно, какое веселье вы ожидали найти на войне, здесь не произошло ровным счетом ничего, кроме хладнокровного убийства. Я не могла сказать, сколько они уже были мертвы. Достаточно давно, полагаю, чтобы их внутренности начали разлагаться, а вороны и лисы позвали свою семью и друзей на вечеринку. В закрытом загоне находились животные, главным образом, коровы и телята, около сотни животным сбились вместе без еды. Большая часть из них сдохла, но несколько все еще стояли, а некоторые лежали, издавая резкие стоны при вдохе и выдохе. При моем приближении стая птиц взлетела на несколько метров вверх, а затем снова опустилась на землю и продолжила выклевывать плоть, борясь за лучшие куски. Теперь, подойдя ближе, я увидела крыс, ползающих внутри мертвых животных, и лис, волочащих вонючие кишки, которые вываливались из рваных дыр в плоти. Меня посетило ощущение, что если я не уберусь отсюда как можно быстрее, то закричу и никогда не остановлюсь. Я начала бежать, тяжело дыша от паники. Осмотрелась в поисках Пайпер, которой нигде не было видно. Я закричала «ПАЙПЕР, ПАЙПЕР, ПАЙПЕР», едва дыша и не давая ей времени на ответ. Ее нигде не было видно. Истерика, словно море, охватила меня. Я тонула в ней. Я побежала к единственному месту, которое еще не осмотрела — к сараю. Они сидела там на коленях; слезы тихо текли по ее лицу. В ее руках лежало животное, и, только услышав слабый звон, когда оно пошевелилось, я поняла, кто это. Я бы ни за что не узнала его, потому что он был покрыт навозом и был таким худым — худее всего живого на земле. Полагаю, его оставили здесь без еды давным-давно, и его глаза ничего не выражали, но он узнал Пайпер и меня. Его колокольчик зазвенел, и он потерся своими маленькими рожками о Пайпер, несмотря на то, что находился при смерти. Динь. Он был слишком слаб, чтобы подняться, и слишком болен, чтобы заметить воду, которую Пайпер принесла ему. Поэтому я накрыла его мешком для зерна и выстрелила ему в голову. После этого я отвела Пайпер домой. Мы даже не задумывались о привалах. Просто шли вдоль дороги, так быстро, как только позволяли нам наши силы, забираясь в кусты всякий раз, когда проезжала машина, и оставались там, пока не становилось безопасно снова выбираться на дорогу. Никогда не было по-настоящему безопасно. Мы видели мужчин с факелами и слышали крики. Грузовики проносились мимо нас довольно часто, и в любой другой ситуации, возможно, мы бы стали бояться. Мы медленно продвигались вперед. Мы не разговаривали, но я держала Пайпер за руку и повторяла, что люблю ее, передавая слова через кровь, пульсирующую у меня в венах и стекающую через мою руку в ее пальцы. Ее рука стала неметь и замерзать, словно неживая, но силой воли я приказывала ей ожить, и через несколько часов ходьбы ее пальцы схватили мои, сперва еле заметно, а затем сильнее, пока, в конечном итоге, я не знала наверняка, что ее рука все еще жива. К закату небо прояснилось и стало оранжево-серо-розовым. Температура стала опускаться, но яркая луна компенсировала это. Мы завернулись в наши покрывала и продолжили идти, следуя карте и изредка останавливаясь, чтобы спрятаться и отдохнуть. Ближе к утру, когда все еще было темно, мы прошли по заброшенной деревне, мимо паба и деревенского магазина, и стали подниматься вверх по знакомому длинному холму к дому. Я ожидала, что местность будет голой и мертвой, но все было не так: живая изгородь согнулась под весом жизни, ягод, цветов и птичьих гнезд. Весь этот оптимизм должен был бы приободрить меня, но нет. Все это походило на видение из прошлой жизни, жизни такой недавней и такой далекой, что я помнила радостное настроение, не помня, каково это — ощущать его. В моем новом воплощении я не ожидала ничего хорошего или плохого. Дом выглядел заброшенным, темным и пустым. Даже черепица медового цвета вызывала чувство заброшенности. Старый джип был припаркован сбоку, там, где мы оставили его, когда закончился бензин. Не было никаких признаков жизни. И признаков смерти тоже. Как бы я хотела сказать, что от увиденного у меня защемило сердце, но такого не произошло. То, что осталось от моего сердца, больше не походило на плоть и кровь. Возможно, свинец. Или камень. Я сказала Пайпер оставаться снаружи. Она упала на землю, обхватив голову руками, а я тем временем вошла внутрь и осмотрелась по сторонам. У меня не хватило ни сил, ни храбрости осмотреть все комнаты, поэтому первым делом я отправилась в кладовку и в самом отдаленном углу шкафа нашла банку помидор, банку нута[3] и супа, а также стеклянную баночку, подписанную «Чатни»[4]. Похоже, это последнее, что можно ожидать найти в кладовке, когда все умирают от голода во время войны, но, по крайней мере, это была еда. Я пробила дыру в крышке консервной банки с помидорами и отдала ее Пайпер, которая высосала сок и отдала остатки мне. Когда солнце стало всходить, мы, израненные и вымотанные, медленно отправились к загону для овец. Должно быть, в Англии существовало тысячи, сотни тысяч, миллионы тысяч мест, не тронутых войной: дно озер, верхушки деревьев, дальние уголки забытых лугов; маленькие отдаленные уголки, которые никто не трогал даже в мирное время, потому что это место не имело значения или стояло на пути к чему-то еще или никому не было до него никакого дела. Загон для овец стал одним из этих мест. Хотя был уже почти октябрь, на деревьях было достаточно листвы, чтобы скрыть его. Кровь застыла у меня в жилах, но вот мы прошли сквозь растительность и увидели, что он все еще стоял там. Он все еще стоял там, несмотря на смерть, и болезнь, и ужас, и грусть, и потери повсюду. Внутри он был таким же нетронутым. Никого не было здесь с той ночи сто лет назад, когда все мы спали здесь вместе, счастливые. Хорошей новостью стало то, что тогда нам было так лениво относить все назад в дом, поэтому покрывала все еще лежали на сене, вместе с одеждой, которую мальчишки оставили там — футболки, запасные джинсы и носки. Вещи, которые одевали в другой вселенной, где носят вещи один раз и потом одевают другие. Несмотря на усталость, я сказала Пайпер, что должна убедиться, что на моей коже не осталось ни малейшего запаха вчерашнего дня. Поэтому в бледных лучах утреннего солнца я стала тереть себя, обливаясь холодной водой из металлического корыта. Я оделась в джинсы и футболку Эдмунда, и хотя они больше не пахли им, я почувствовала себя лучше только потому, что это была его одежда. Я больше не могла видеть грязный свитер, который я носила каждый день, чтобы согреться, хоть новая одежда и пахла немного плесенью, когда я забралась под шерстяные покрывала и положила голову рядом с головой Пайпер, я почувствовала свежесть, безопасность. И самое главное, я почувствовала себя дома. Той ночью я спала глубоким мертвецким сном без грез. Глава 27 Мы могли бы вернуться в большой дом, но не стали этого делать. Возможно, из-за того, что стоял слишком близко к дороге, или, возможно, мы немного одичали и не могли больше жить в нормальном доме. Неважно, мы просто остались в старом сарае, ничего не делая. Мы проспали последующие три дня, просыпаясь только, чтобы доесть оставшуюся часть нашей еды и воды и сходить в кустики. А когда выспались, то поняли, что нам не помешал бы костер и какая-нибудь еда. Внезапно я вспомнила про сумку, которую Айзек принес в сарай и которую мы спрятали от Пайпер пять месяцев, или было это пять лет назад. Даже в самые худшие времена мне никогда не приходило в голову молиться, но сейчас именно это я и делала.